Глава 3 Путь из Олбани в Белый дом

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3 Путь из Олбани в Белый дом

О жизни Рузвельта с 1924 по 1928 гг. имеется немного сведений. За это время произошло меньше событий, чем в любой другой четырехлетний период и, таким образом, в ретроспективе, это время, кажется, пролетело чрезвычайно быстро, хотя, вполне может быть, что сами эти годы, как тогда казалось, тянулись медленно. Словом сказать, в его жизни того времени было четыре основных момента. Первое место отводилось попыткам, в высшей степени утопическим, вернуть полную подвижность ногам. С этой целью зимнее время (а иногда и другие времена года) он проводил, большей частью, на обветшалом курорте Уорм — Спрингс, на западе штата Джорджия, который он открыл для себя в 1924 году. Уорм — Спрингс, расположенный примерно в восьмидесяти милях к югу от Атланты, рядом с границей штата Алабама, поспешно заменил долгие морские путешествия в субтропических водах Флориды, которые составляли его прежнюю привычку.

В то же время Рузвельт от случая к случаю наведывался в Нью — Йорк для поддержания деловой активности предприятия. Его фирма по страхованию поручительских обязательств Fidelity and Deposit держалась на плаву, главным образом, благодаря умелому использованию связей, установленных во времена бурной политической деятельности, которые были важны для специфики страхового дела. Он также не смог избежать искушения того десятилетия и принял участие в нескольких крайне рискованных и рассчитанных на быструю наживу предприятиях, причем некоторые из них были связаны с основанием компаний, создающих новую продукцию весьма сомнительного характера. Большинство потерпели крах, очевидно, тем самым сократив прибыль, полученную от Fidelity and Deposit,что ярко иллюстрирует выводимый логически общий принцип, что существует едва ли не обратная связь — если бы не теория Джона Мейнарда Кейнса — между теми, кто способствует эффективности национальной экономики и теми, кого интересует личная выгода.

Третьим аспектом этих лет является тот факт, что Элеонора создала для себя жизнь, все более независимую от Франклина, однако в какой?то степени посвященную его интересам в том смысле, что она неустанно работала на Демократическую партию в штате Нью — Йорк. Она также взяла на себя ответственность за поддержание политических контактов ФДР, заявляла об их позиции, а также приглашала наиболее популярных деятелей к супругу в Уорм — Спрингс. Элеонора собрала вокруг себя обширную группу женщин, дух товарищества которых запечатлен на фотографии того времени. Названный в честь ее любимого, но непутевого отца, ее второй выживший сын Эллиот (который унаследовал, по крайней мере, некоторые из плохих привычек Эллиота — старшего, а по сему не может всецело являться благонадежным свидетелем тех событий, несмотря на теплые отношения с матерью), тем не менее, характеризуя эту группу, заявляет, что Элеонора «была вынуждена объединиться с разочарованными подругами по несчастью — женщинами, которые, как и она сама, не смогли найти общий язык с противоположным полом». Однако самые близкие отношения Элеоноры такого характера, с журналисткой Лореной Хикок, которая брала у нее интервью во время предвыборной кампании в президенты 1932 года и которая с тех пор стала ее неразлучным спутником, начались не раньше этого года.

Сара Рузвельт не была в восторге от этой толпы дамочек, но Франклин не выказывал недовольства, а наоборот, поощрял строительство коттеджа Вал — Килл на территории поместья его матери в Гайд — Парке. Коттедж находился на расстоянии двух миль от главного дома, недалеко от старой почтовой дороги на Олбани. Там, в непретенциозной, но уютной обстановке Элеонора создала свой собственный двор. Одна из придворных, Нэнси Кук, деятельная леди в мужском костюме и с коротко подстриженными кудрявыми волосами, но с большим эстетическим вкусом, чем у Элеоноры, основала при коттедже, удачно воссоздавая предметы мебели ранней Америки, преуспевающее производство. Шаг за шагом оно стало приносить больше прибылей, чем безрассудные по своей смелости предприятия Франклина.

Тем временем дети Рузвельтов подрастали, и не все у них так благополучно складывалось, как можно было ожидать. В 1927 году Анне исполнился двадцать один год, Джеймсу исполнилось двадцать, Эллиоту — семнадцать, Франклину — тринадцать, а Джону — одиннадцать. Их образование было скорее условным, чем успешным. Эндикотт Пибоди был вынужден управляться со всеми четырьмя мальчиками в школе Гротон, несмотря на кипучее желание Эллиота учиться в местной школе в Гайд — Парке. В Гарвард приняли троих (Эллиот уклонился от поступления, в этот раз, решительно настояв на своем), однако никто из троих в учебе не отличился. Анна, будучи двадцати лет от роду, вышла замуж за нью — йоркского биржевого маклера, но жизнь в браке не принесла счастья, и они развелись шесть лет спустя. Джеймс, в двадцать один год, обручился с Бетси Кушинг, одной из трех дочерей бостонского хирурга, которые отличались своей красотой, равно как и своими громкими замужествами. Элеонора после их первой встречи охарактеризовала Бетси словосочетанием «милое дитя» — несколько покровительственное определение ее первой невестки. Последняя, в отсутствие Элеоноры, исполняла роль приветливой хозяйки Белого дома для ФДР. Со временем ее брак с Джеймсом потерпел крах, как и большинство союзов в семье Рузвельтов того поколения. Впоследствии Бетси повторно вышла замуж и стала миссис Джон Хей Уитни, женой дипломата и незабвенной хозяйкой посольства в Лондоне в 1950–е годы. Однако Элеонора была более великодушна, нежели Сара Рузвельт, которая, по слухам, при первой случайной встрече с мисс Кушинг заявила: «Насколько мне известно, ваш отец — хирург, а хирурги у меня всегда ассоциируются с моим мясником»; этим высказыванием она подтвердила, что американский снобизм, по крайней мере, мало чем отличается от якобы намного более исключительного британского.

Франклин, частично в силу характера, частично в силу географического фактора, оставался в стороне от подростковых и юношеских проблем своих отпрысков. Можно сказать, что главной функцией, которую исполняли для него сыновья, была функция физической опоры, на которую Франклин мог облокотиться во время своих эффектных восхождений на политические трибуны. Джеймс сопровождал его на съезде Демократической партии в 1924 году, Эллиот — в 1928, а вслед за ними и Франклин — младший с Джоном были у него под рукой во время нескольких важных мероприятий. Анна, которая в 1934 году вышла замуж за Джона Боттигера, чикагского журналиста, стала прекрасной альтернативой Бетси в Белом доме, составив компанию ФДР в военные годы.

Помимо политической деятельности ФДР, активное развитие которой целенаправленно преследовали Элеонору и Хоу (даже больше, чем он сам), основное внимание Франклина в конце 1920–х годов было приковано к бальнеологическому курорту Уорм — Спрингс. В 1926 году Рузвельт выкупает заведение целиком: термальный источник, примитивный бассейн, который естественным образом прогревался до температуры в 89 градусов по Фаренгейту [35], захудалый отель и близлежащие земли (тысячу акров) с несколькими коттеджами. Сумма сделки составила 200 тысяч долларов — внушительные деньги для того времени. В этот проект Франклин инвестировал большую часть денег, унаследованных от отца, хотя у него в арсенале всегда оставались средства его богатой матери. В случае надобности Рузвельт всегда мог рассчитывать на финансовую помощь Сары, несмотря на то, что это ставило его в зависимое положение. По этой причине было в высшей степени необходимо превратить Уорм — Спрингс в рентабельное заведение, что, в итоге, увенчалось успехом. Франклин пригласил хирурга — ортопеда и команду физиотерапевтов, построил второй, крытый, бассейн, привел в порядок отель и близлежащие здания, увеличил их вместимость до шестидесяти одного пациента и, что особенно примечательно, построил коттедж для себя, который, наряду с Гайд — Парком, стал одним из его любимых пристанищ. С 1927 года вплоть до смерти Франклина Рузвельта в апреле 1945 года Уорм — Спрингс составлял значительную часть его жизни.

Проживание Рузвельта в Уорм — Спрингсе еще сильнее, в физическом и эмоциональном смысле, развело супругов в разные стороны. Страсть Элеоноры к порядку во всем, в силу чего она не выносила грязи и неопрятности, стараясь устранить их при любом возможном случае, стала причиной того, что она недолюбливала Глубокий Юг с его сельской нищетой и убожеством. Кроме того, она недолюбливала Юг из?за реально существовавшей там в то время сильной расовой сегрегации. И хотя Франклин даже больше, чем Элеонора, являлся продуктом благоустроенного ландшафта и условий сравнительно высокого достатка в долине реки Гудзон, он, тем не менее, благодаря легкости характера принимал, с любопытством и без всякой неприязни, хаос и бедность той части Юга. Не последнюю роль играл и личный фактор. Так же как Элеонора считала Гайд — Парк владением Сары Рузвельт, местом, в котором она никогда не чувствовала себя как дома до строительства собственного коттеджа Вал — Килл, точно так же она считала Уорм — Спрингс владением Мисси ЛеХэнд. (ЛеХэнд являлась главным личным секретарем Рузвельта с января 1921 года и оставалась на этой должности вплоть до инсульта в 1941). Мисси была привлекательной и довольно стильной женщиной, всецело преданной Рузвельту. Она неизменно пребывала в Уорм — Спрингс вместе с ФДР, по обыкновению управляясь с домом, по мнению Франклина, без той крайней аскетичности и строгости, что была присуща Элеоноре. Он чувствовал себя непринужденно в ее компании и, несомненно, питал к ней любовь, хотя (предположительно, вследствие множества забот, которые занимали его мысли в тот период) он редко вспоминал о ней последние три года ее жизни, со времени ее инсульта и вплоть до ее кончины в 1944 году. Элеонора, которая, тем не менее, сочувствовала Мисси, хотя и испытывала определенную ревность, очевидно, понуждала Рузвельта звонить Мисси с поздравлениями на Рождество. Чувство ревности Элеоноры было достаточно весомым, чтобы удерживать ее от поездок в Уорм — Спрингс.

Между тем на съезде Демократической партии штата Нью — Йорк в 1926 году ФДР выдвинул кандидатуру Смита на третий губернаторский срок. После речи Рузвельта в поддержку Смита в 1924 году естественно, что соратники по партии уговорили его выступить на общенациональном съезде партии в Хьюстоне летом 1928 года в поддержку той же кандидатуры на пост президента. Элеонора его не сопровождала. На этот раз он поднимался на трибуну без костылей, но при усиленной поддержке Эллиота, который жил в Техасе. Героическое преодоление физической немощи, однако, представлялось менее трудным заданием, чем недопущение в новой предвыборной кампании повторения фиаско Смита, как это уже случилось в 1924 году при всем тогдашнем триумфальном восприятии речи Франклина. Он принял этот вызов и одолел его. С ошеломляющим результатом. Характерной чертой Рузвельта являлось то, что он во всякое время мог собрать воедино внутренние и внешние качества своей личности и в стрессовой ситуации найти нужные слова для любого значимого события. Газета New York Times отметила выступление Рузвельта похвальным отзывом, сообщив, что его новая предвыборная речь не уступает его триумфальной речи «Счастливый Воин».

В тот год Смит гарантировал себе выдвижение на пост президента США. По существу, он одержал ее без особых усилий, и выступление Рузвельта не являлось решающим фактором. Однако президентские выборы в 1928 году стали столь же провальными для демократов, как и президентские выборы 1924 года. Сочетание экономического подъема в городах (экономические трудности начались на следующий год) и слабая поддержка Смита в сельских регионах обеспечили избрание республиканского кандидата Герберта Гувера. Смит получил едва ли не в два раза больше голосов, чем Джон Дэвис в 1924–м, но поддержка республиканцев также значительно возросла. Республиканская партия победила вновь с убедительным перевесом. За Гувера было отдано 21,5 миллиона голосов против 15 миллионов голосов избирателей за Альфреда Смита. Смит потерпел поражение даже в собственном штате, губернатором которого являлся четыре срока.

В начале общенациональной кампании Смит высказывал настойчивое пожелание, чтобы Рузвельт баллотировался на пост губернатора штата Нью — Йорк от Демократической партии вместо него. Он полагал, что ФДР, несомненно, получит большое количество голосов на севере штата, поэтому те, кто отдаст голоса в поддержку Рузвельта на пост губернатора, также отдадут свой голос и за Смита, кандидата в президенты. Кроме того, он рассчитывал, что Рузвельт покажет себя слабым губернатором, и в случае, если Смит не попадет в Белый дом, то он (Смит) продолжит свое пребывание у власти в Олбани в роли «серого кардинала». Рузвельт, действительно, являлся притягательной фигурой для избирателей — тут Смит был прав, но все остальные предположения Смита оказались ошибочными, и вследствие этих неверных представлений в отношениях этих двух людей произошел раскол. Исходя из создавшейся ситуации, у Смита созрел план, согласно которому Рузвельт должен был возглавить список кандидатов, а на пост вице — губернатора должен баллотироваться Герберт Леман, в дальнейшем известный либеральный сенатор США от Нью — Йорка. Леман получил распоряжение быть готовым возглавить работу по ведению предвыборной кампании, а впоследствии, после выборов, взять на себя управление в Олбани (последнее под великодушным руководством Смита), как только Рузвельт вновь уедет на долгие месяцы полоскать свои ноги в лечебных водах Уорм — Спрингс.

Такое предложение, но в более корректной форме, Смит попытался подбросить Рузвельту, который пребывал в Уорм — Спрингс, связавшись с ним по телефону в конце сентября. Вначале Рузвельт отказался, главным образом по той причине, что Луи Хоу убедил его в том, что 1928 год будет еще одним годом провала Демократической партии на всех уровнях. В конечном итоге ФДР согласился на такой план, и второго октября, под шумное одобрение, был выдвинут кандидатом после того, как его кандидатуру в губернаторы предложил чрезвычайно оборотистый мэр Нью — Йорка Джимми Уолкер. Роберт Мозес, секретарь штата в администрации Смита, — позднее градостроитель, создавший город Нью — Йорк в его сегодняшнем виде от моста Трайборо до автомагистрали Ист — Ривер Драйв (ныне Франклин Д. Рузвельт Драйв), — резюмировал свое отношение к затее Смита словами, которые прошептал дочери губернатора Смита во время процедуры одобрения кандидатуры Рузвельта: «Он будет хорошим кандидатом, но паршивым губернатором».

Затем последовал крах всех задумок Смита. Во — первых, в этой кампании Рузвельт оказал мощное сопротивление своим политическим противникам. Он не просто провел «пару — тройку выступлений на радио», — Смит в эксцентричной манере протяжно произносил букву «д», говоря об этом средстве массовой информации. ФДР восстановил свое здоровье настолько, что смог весьма энергично передвигаться по штату, а кроме того, добираться, не без усилий, от поезда или машины на трибуны местных залов. Теперь он был матерым участником предвыборных кампаний, с огненным взглядом из?под потрепанной фетровой шляпы, внушающим доверие, несмотря на то, что при этом сидел. Смит дал достойный ответ на замечание по поводу несоответствия физического состояния Рузвельта искомой должности: «Выбирая губернатора, мы не требуем, чтобы он умел делать обратное сальто или ходить на руках. Нужен человек с умом и сердцем, а не мастер акробатики». Его оппонентом стал компетентный представитель Республиканской партии, бывший генеральный прокурор штата, Альберт Оттингер, который, по мнению некоторых, мог получить голоса избирателей Нью — Йорка в силу своего семитского происхождения. Даже высказывалось предположение, что вариант с бюллетенем с кандидатами от разных партий «Эл и Эл» мог бы стать политическим триумфом для обоих. Это было в высшей степени неверное предположение. Смит проиграл в своем штате более чем 100 тысяч голосов, тогда как Рузвельт выиграл с перевесом в 25 тысяч при количестве избирателей в 4,2 миллиона. Луи Хоу, несмотря на то, что противился включению ФДР в эту борьбу, осознал значимость такого результата намного глубже, чем Смит. Хоу, хоть и не первый, кто это озвучил, подписался под мнением, что «у нас есть следующий президент». Смит все еще считал, что может относиться к Рузвельту как своему заместителю, и был изумлен и оскорблен, когда Рузвельт отказался оставить на прежних должностях его верных сторонников в администрации штата, таких как Роберт Мозес или влиятельная Белла Московиц, давний и авторитетный управляющий делами. Это обусловило раскол, который, восемь лет спустя, побудил Смита возглавить кампанию «Лиги американской свободы» против Рузвельта накануне его избрания на второй президентский срок. Когда в 1936 году Смит прибыл в Вашингтон с целью выступить с яростными нападками на «новый курс» президента, Элеонора Рузвельт пригласила его остановиться в Белом доме, в память о старой дружбе, несмотря на то, что Смит избрал крайнюю правую позицию по отношению к Рузвельту, тогда как Элеонора сместилась немного влево. Таковы парадоксы американской политики и, к счастью, немногих других стран мира. У Смита хватило здравого смысла отклонить приглашение, и после этого он лишь изредка появлялся в жизни Рузвельта.

Хорош ли был Рузвельт в роли губернатора? Он всегда был временным обитателем в здании администрации штата в Олбани, и не потому, как самодовольно думал Смит, что ФДР большую часть времени будет проводить в Уорм — Спрингс, или, вероятно (еще одно предположение Смита), умрет в течение года. Это было большей частью оттого, что для Рузвельта с самого начала Олбани был транзитной станцией, а не станцией назначения. Он был президентом в ожидании своего президентского поста — сначала такой мысли придерживались некоторые его приверженцы во главе с Хоу, но их количество увеличилось после его переизбрания на посту губернатора в 1930 году, когда разрыв между ним и оппонентом возрос от 25 тысяч голосов избирателей в 1928 году до 725 тысяч. Приоритетными направлениями в заметной и эффективной, однако ограниченной географическими рамками роли губернатора (что сложно понять англичанину, привыкшему к слабым, сменяющим друг друга мэрам провинциальных городов и сильному контролю из центра) являлось коммунальное электроснабжение и поддержка сельского хозяйства. Представляется, что это сработало, хотя, безусловно, разочарование от неизменного политического курса республиканцев, которое охватило население с окончанием периода экономического подъема, имело еще больший эффект.

Важной фигурой, которая выступила в это время на первый план, стал Джеймс А. Фарли. Фарли, человек с ничем не примечательным прошлым, стал для Рузвельта необходимым человеком в делах политики. Это был профессиональный политик, которому недоставало — по крайней мере, на первый взгляд — твердой идеологии и знаний вне политики. Когда я с ним познакомился, он был уже в летах и у него был некий свойственный только ему стиль. Несколько неожиданно он оказался приглашенным в служебную ложу на (относительно) важный матч по крикету в Лондоне. На голове Фарли небрежно восседала соломенная шляпа — канотье. Его представили Алеку Дугласу — Хьюму и мне. С нами он разговаривал учтиво, но, очевидно, не знал, кто мы (Хьюм — бывший премьер — министр). Затем он с нами попрощался, приподняв шляпу и бросив несколько покровительственным тоном: «Имел честь с вами познакомиться, джентльмены».

Главная роль Фарли во время подготовки к общенациональному съезду Демократической партии в 1932 году заключалась в том, чтобы проехать через весь континент, номинально в качестве народного представителя Общества дружелюбного отношения к лосям и их защиты, якобы с целью посетить их съезд в Сиэтле. Пункт назначения был избран не случайно. Эта дальняя поездка давала ему возможность посетить восемнадцать штатов за девятнадцать дней и, используя технику «мягкой» продажи, избегающей давления на клиента и позаимствованной у коммивояжеров, ненавязчиво привлечь внимание к личности кандидата в президенты Рузвельта. Он исполнил это задание скорее с осторожной приветливостью, чем с громогласной решительностью. Его задачей было довести до сведения граждан, что на данный момент существует три стоящих кандидата. Первый — Смит, чьи политические дни фактически были сочтены. Второй — Оуэн Д. Янг, ранее предложивший план по стабилизации немецкой марки, курс которой грозил упасть в ближайшее время, и занимающий в то время должность главы компании General Electric,когда вера американцев в кормчих промышленности падала с не меньшей скоростью, чем и рейхсмарка. И Рузвельт. Пожалуй, не удивительно, что Фарли нашел мощную поддержку для избранного им третьего кандидата. Затем на съезде Демократической партии в Чикаго следующим летом он стал организатором мероприятий в поддержку кандидата Рузвельта и был вознагражден, получив в администрации 1933 года должность Генерального почтмейстера США. Эта должность позволила ему обрести контроль не только над последующими назначениями руководителей почтовой службы во всей стране, но и другими назначениями федерального масштаба. По меркам того времени, Фарли использовал свои полномочия вполне правомерно, хотя и не забывал при этом об интересах Демократической партии и своей роли в ней. В отличие от Смита, он остался верен Рузвельту и во вторую предвыборную кампанию 1936 года. Но к 1940 году у него зародились мысли о продвижении собственной политической карьеры, так сказать, созрели амбиции примерить президентское кресло под себя, и он выступил оппонентом Рузвельта, когда тот выставил свою кандидатуру на третий президентский срок. Это было сродни тому, как если бы министр полиции наполеоновской Франции Жозеф Фуше задумал сместить с должности самого императора Наполеона. После этих выборов Фарли — политик полностью сходит с политической арены, хотя впоследствии и становится главой компании Coca?Cola Export Corporation.Тем не менее немаловажным является тот факт, что Рузвельт к тому времени потерял поддержку не только Смита, который помог ему взойти на пост губернатора, но и Фарли, который приложил много усилий, чтобы вывести его в президенты.

В борьбе за выставление кандидатуры на должность президента от Демократической партии в 1932 году имя Рузвельта всегда занимало первое место в списке претендентов, но он никогда не был уверен в победе, ибо это — довольно уязвимая позиция. Его основными конкурентами были непривлекательные для избирателей, но практически несокрушимые Эл Смит и Джон Нэнс Гарнер. Первого поддерживали «денежные мешки» из рядов Демократической партии и большинство депутатов от штата Нью — Йорк. Второй был спикером Палаты представителей Конгресса США, куда избирался от Техаса. Отрыв Рузвельта был колоссальным, однако недостаточным для выдвижения после первого тура голосования из?за «правила двух третьих». Это всегда делало съезды Демократической партии предметом насмешек, часто вынуждая делегатов голосовать за слабых компромиссных кандидатов — что, отчасти, является причиной того, почему из четырнадцати президентов в период между Гражданской войной и 1932 годом только двое представляли Демократическую партию. Но Юг рассматривал это правило в качестве защиты своих интересов против выбора опасных либералов с Севера, и сторонники Рузвельта хорошенько обожглись в безуспешной попытке изменить это правило в начале съезда в Чикаго.

На первом голосовании, которое состоялось между четырьмя и семью часами утра первого июля (из чего следует, что склонность принимать важные решения в неподходящее время суток не является монополией британской Палаты общин), Рузвельт получил 666 голосов из 769 необходимых, Смит набрал 203 голоса, Гарнер — 90 (точный подсчет был характерной чертой собраний того времени). Положение Рузвельта казалось неуязвимым, но не тут?то было, ибо следующие два голосования, до перерыва в девять часов утра, заканчивались уже с минимальным перевесом Рузвельта. На горизонте замаячила перспектива избрания компромиссного кандидата. Возможной компромиссной фигурой мог стать Ньютон Д. Бейкер, который занимал должность Военного министра США в администрации Вильсона, и, вслед за Вильсоном, оставался строгим противником идеологии изоляционизма. Кстати, более строгим, чем Рузвельт, который, к ужасу своей супруги и некоторых других лиц, в своем выступлении второго февраля отказался от идеи членства США в Лиге Наций.

Риски, связанные с выдвижением такого кандидата, мастерски использовал Джозеф П. Кеннеди, который тогда заявил о себе на политических подмостках страны, почти за три десятилетия до того, как он стал отцом президента, как президентский посредник. Кеннеди использовал свои доводы, чтобы убедить Уильяма Рэндольфа Херста, авторитетного медиамагната, который ошибочно считал себя авторитетным политиком, сообщить Гарнеру, интересы которого Херст лоббировал, что пробил час отдать голоса Техаса в пользу Рузвельта. Вторым ключевым посредником стал Уильям Макэду, первоначально сторонник Смита (парадоксально, если учесть их соперничество в 1924–м), который, однако, понимал что к чему. Макэду решил, что больше не желает видеть, как съезд превращается в посмешище. «Калифорнийская делегация прибыла сюда с целью избрать кандидата в президенты Соединенных Штатов, — заявил он в своей речи во время процесса выдвижения кандидатов. — Мы здесь не для того, чтобы завести съезд в тупик». В частном порядке, однако, он выразил свои пожелания: Гарнера — в вице — президенты, им — контроль над Калифорнией и право вето на назначения главы Государственного департамента и министра финансов. Посредничество этих двух персон помогло Рузвельту набрать гораздо большее количество голосов, чем того требовал необходимый минимум. Он получил 942 голоса и лишь упорствующие 202 делегата, включая большинство представителей штата Нью — Йорк и четырех других восточных штатов — все, отчасти, территории, где Рузвельта знали не понаслышке — остались в угрюмых редутах Альфреда Смита.

Таким образом, Рузвельт с убедительным, хотя и не блестящим, перевесом победил и был выдвинут кандидатом в президенты от Демократической партии. На пути к успеху необходимо было заключать определенные соглашения, которые служили подспорьем, но отнюдь не создавали двусмысленности предвыборной программе, с которой он намеревался завоевывать свой электорат. Эта двусмысленность скорее была у него в голове и поддерживалась множеством советников и спичрайтеров, которых ФДР собрал вокруг себя. Его тактическими советниками стали Хоу, Фарли и Флинн. Хоу имел преимущество благодаря долговременным рабочим отношениям. Фарли успешно воплотил в жизнь «лосиную» авантюру, объехав восемнадцать штатов. Эдвард Дж. Флинн, глава демократов Бронкса, являл собой смесь выходца из района Ист — Ривер и утонченного интеллектуала, что делало его противником политического курса Таммани — Холла. Рузвельт назначил его секретарем штата в Олбани вместо человека Смита, Мозеса. Флинн остался верным Рузвельту после смерти Хоу и отступничества Фарли. Сэм Розенман, юрист и интеллектуал, а также советник губернатора, объяснял обязанности государственного служащего так ловко, что ему доверили написать большую часть чикагской речи Рузвельта, в которой тот выражал согласие на выставление своей кандидатуры от партии. Однако теперь Розенман ожидал назначения на должность судьи Верховного Суда Нью — Йорка и потому оказался в затруднении оказывать услуги такого рода. В это время, впрочем, он знакомит Рузвельта с Рэймондом Моли, профессором Колумбийского университета, который первым вошел в так называемый мозговой центр. Что объединяло членов команды Рузвельта, так это то, что они пришли из Колумбийского университета — главным образом потому, что на тот момент аппарат Рузвельта не был как следует сформирован, и он предпочитал не быть обязанным оплачивать проезд на поезде профессионалам из Йельского университета, а тем паче из Гарварда. Однако в остальном они были разными людьми. Моли был человеком Уильяма Дженнингса Брайана, который сделал из него приверженца изоляционизма и «правой» идеологии в сфере экономики в контексте 1932 года. Он перегнул палку на Всемирной экономической конференции летом 1933–го, действуя так, будто ему закон не писан, пока его не призвал к порядку Корделл Халл, старый политик от штата Теннесси, который стал новым Государственным секретарем в администрации ФДР.

Моли привлек в команду еще одного профессора Колумбийского университета, Рексфорда Г. Тагвелла, специалиста — экономиста в области сельского хозяйства. Тагвелл обладал гибкостью в теоретических взглядах, остротой ума и содержательностью речей, чем и расположил к себе Рузвельта. Вместе с Адольфом А. Берли, выпускником Гарварда (колледж и факультет права), ныне блестящим представителем факультета права Колумбийского университета, они заложили первоначальный фундамент будущего мозгового центра. Этот центр не являл собой более или менее координированную группу; даже если бы в их рядах наблюдалось больше согласия, то оставалось бы некоторое недопонимание между ними и старшими по возрасту советниками не из академической среды.

Когда новость о его выдвижении долетела до Олбани, Рузвельт решил немедленно отправиться на самолете в Чикаго, чтобы принять предложение о выдвижении. Это было преднамеренное нарушение традиции — хотя не всегда обязательной. Согласно ей, кандидат обязан был скромно «ожидать на парадном крылечке» делегацию со съезда, которая, не торопясь, тащилась словно «на допотопной телеге» (воспользуюсь фразой, которую сам Рузвельт сделает знаменитой три года спустя) и, по приезду, милостиво предлагала ему принять выдвижение. Полет в Чикаго являлся также стратегическим ходом, придуманным с целью доказать, что ФДР намерен стать президентом нового времени и что он ни в коей мере не является заложником своей физической немощи.

Однако эту задумку было нелегко воплотить в жизнь. Гражданская авиация, даже спустя пять лет после того, как Чарльз Линдберг совершил первый трансатлантический перелет, была еще в зачаточном состоянии. Рузвельт собрался в полет в сопровождении небольшой компании — Элеоноры, двух сыновей, Сэма Розенмана, двух секретарей (Мисси ЛеХэнд и ее помощницы Грейс Талли) и двух полицейских в качестве охраны. (Один из телохранителей, Эрл Миллер [36], займет особое место среди семейной свиты Рузвельтов, играя, впервую очередь, особую роль для Элеоноры, так же как когда?то легендарный неприветливый шотландец Джон Браун играл особую роль при дворе Королевы Виктории [37].) Путешествие продлилось девять часов, включая посадку для дозаправки в Буффало и преодоление сопротивления встречного ветра. Неудивительно, что Рузвельт больше не прибегал к услугам авиации вплоть до конференции в Касабланке (1943) одиннадцать лет спустя.

Борьба не стихла и после приземления. Луи Хоу, который вместе с Фарли находился на передовой переговоров за закрытыми дверями в «задымленной комнате» [38], взорвался гневом, когда увидел речь, написанную Розенманом, которую Рузвельт должен был произнести тем вечером. В ходе обсуждения был достигнут мягкий компромисс. Рузвельт справился как с дебатами, так и с «сырой» программой благодаря уверенному и выразительному изложению и магнетическому свойству своей личности. «Я обещаю новый курс [39]для американского народа» — это фраза из его речи стала цитатой.

Положительным моментом кампании Рузвельта 1932 года было то, что она была выигрышной с самого начала. Такое положение, еще до объявления результатов, предоставляет значительное преимущество. Это значит, что мелкие шероховатости не страшны. О них спотыкается только слабый кандидат. Кандидат — победитель скользит по этой поверхности, как по гладкому льду. Гувер сделал гораздо больший вклад в свой проигрыш, чем Рузвельт — в свой выигрыш. Сочетание катастрофического падения экономики и жесткого неприятия курса Гувера оказалось для него губительным. К началу выборов производство, занятость и цены в несельскохозяйственном секторе экономики стабильно падали на протяжении двух лет, присоединившись к фондовому рынку, который сотрясало уже третий год, и экономике сельского хозяйства, которая по меньшей мере шесть лет уже была заложницей рецессии. Через четыре месяца развалилась национальная банковская система. Гувер, рассматривая экономические кризисы прошлых лет с позиций классического экономиста и откровенно строгого сторонника соблюдения конституционных принципов, видел выход только в экономии и терпении, смягчаемых некоторыми нестандартными займами бизнесу [40]. К концу 1932 года безработица коснулась едва ли не четвертой части рабочей силы страны. Это был беспрецедентный показатель, но Гувер не мог предложить адекватного решения этой ситуации.

Позицию Гувера хорошо иллюстрирует его непримиримое отношение к так называемой «бонусной армии» [41]. Около восьми тысяч безработных ветеранов прибыли в Вашингтон с требованием о выплате задержанной премии, которую в результате изобретательно составленного Конгрессом законопроекта от 1925 года они должны были получить только в 1945 году. Естественно, что при сложившейся экономической ситуации демонстранты хотели получить свои деньги сейчас, а не в каком?то призрачном будущем. Гувер приказал ветеранам очистить лагерь [42]и направил военные подразделения на Пенсильвания — авеню, чтобы разогнать манифестантов, применяя сабли и слезоточивый газ. В результате столкновения два человека погибли, а лагерь охватил огонь.

Рузвельт осудил эти варварские действия правительства, сам, однако, став президентом, так и не выплатил ветеранам законную премию. В действительности позиция Рузвельта в отношении бюджета во время предвыборной гонки была не менее строгой, чем у Гувера. Девятнадцатого октября в Питтсбурге он пообещал урезать правительственные расходы на 25 %. Однако при других обстоятельствах, в частности, в речи, написанной Тагвеллом, ФДР предложил план действий, чтобы вновь запустить экономику. Как он собирался осуществить это, сократив федеральные расходы, остается загадкой. Тем не менее, его сумбурная программа была, по крайней мере, облачена в форму сочувствия и политики активного вмешательства государства в экономику, тогда как программа Гувера, хоть и более внятная, была декорирована малопривлекательной политикой жесткого неприятия сложившееся действительности. Кампания Рузвельта являла собой триумф стиля над реальным содержанием. Однако в период его президентства действия ФДР, все еще сильные по стилю, часто имели немало реальной ценности.

Такой стилевой контраст ярко отражен в отношении злосчастных просителей премии. В июле 1932 года, как было сказано выше, Гувер направил военных зачистить лагерь от ветеранов. Некоторые командиры, руководившие этой операцией, во время Второй мировой войны достигнут высоких званий, а ветераны, по крайней мере, будут похоронены со всеми полагающимися для военных почестями. Операцию эту, между прочим, возглавлял генерал Дуглас Макартур, а майор Дуайт Эйзенхауэр и капитан Джордж Паттон были в числе подчиненных ему офицеров. Летом 1933 года ветераны, несколько обновленной группой, вернулись в лагерь в Вашингтоне. В этот раз приказа о разгоне демонстрантов при помощи военных подразделений не поступило. Вместо этого их шествие с песнопением возглавила Элеонора Рузвельт. «Гувер прислал армию, Рузвельт прислал жену» (которую, кстати, не нужно было упрашивать). Само собой, относительно шествия возник такой комментарий.

Еще одной неприятной ямой, от падения в которую Рузвельта спасла его энергичность, был скандал, связанный с непозволительным поведением мэра Нью — Йорка Джимми Уолкера [43]. Последний был бонвиваном, взяточником, любителем хористок, азартных игр и выпивки. На его фоне Эл Смит выглядел едва ли не ангелом во плоти. Для Нью — Йорка в годы экономического бума поведение Уолкера не было чем?то удивительным. Однако после 1929–го такое поведение стало явно неуместным, а в 1932–го он оказался в центре расследования крупного дела — его обвиняли в участии в системе вымогательства взяток. А это создавало осложнения для Рузвельта, которому нужна была чистая репутация и которого, не следует забывать, Уолкер поддержал в предвыборной речи, когда ФДР боролся за выдвижение на пост губернатора в 1928 году. Согласно конституции, именно Рузвельт как губернатор штата после сложения полномочий, совмещая судебные и политические функции, должен был решить судьбу Уолкера. Эпизод случился в самое неподходящее время. Если решение относительно поведения Уолкера будет либеральным, моралисты по всей стране зачтут это Рузвельту как недостаток личностных качеств, необходимых главе государства. С другой стороны, если его реакция будет слишком суровой, он рискует утратить поддержку Таммани — Холла и Демократической партии в штате Нью — Йорк. Фарли и Розенман предостерегали Рузвельта, что он может потерять голоса штата, и, следовательно, — проиграть выборы.

Он начал официальные слушания в Олбани одиннадцатого августа. Припереть к стенке Уолкера, которому он благоволил, было довольно непросто. Уолкер блестяще проводил тактику затягивания процесса. Его личный врач вынес медицинское заключение о том, что его клиент страдает от нервного истощения и нуждается в недельном отдыхе. Затем умер один из его братьев, и потребовалась еще одна отсрочка для проведения похорон. Время, отведенное Рузвельту на подготовку к общенациональной предвыборной кампании, уходило. Затем неожиданно для всех первого сентября Уолкер подал в отставку. Теперь у Рузвельта были развязаны руки. Все пути были открыты. Известный своим морализаторством политический флюгер Уолтер Липпман, после энтузиазма в отношении предвыборных выступлений Рузвельта в 1924 и 1928 годах, в январе 1932–го изрек один из наиболее разгромных комментариев, когда?либо сказанных о ФДР: «Он — приятный человек, который, не имея необходимой квалификации для этого поста, очень хотел бы стать президентом». Но на этот раз Липпман одобрительно охарактеризовал действия Рузвельта: «Способ, в который он провел слушание по делу Уолкера, серьезно изменило мое мнение о нем.… Я буду смело голосовать за Рузвельта».

Это одобрение было подтверждено выбором избирателей. Восьмого ноября Рузвельт одержал уверенную победу, набрав большинство в 22 809 638 голосов избирателей, против 15 758 901 голоса, которые трансформировались в 472 голоса выборщиков против 59. Такое разделение голосов не стало рекордным, но было одним из самых внушительных. Через тридцать один год после дяди Теда и через одиннадцать лет после того, как его сразил паралич, Франклин Делано Рузвельт получил ключи от Белого дома. Хотя, согласно старинному правилу вступления в должность президента, ему пришлось ждать еще четыре месяца, прежде чем он с полным правом занял свою новую резиденцию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.