Эпилог
Эпилог
Сумасшедшая рыжая старуха сидит себе в заколоченном доме. Не нервничает. Знает, что скоро заберут. Куда-то туда, где все. Вместе будут праздновать день рождения папы, есть винегрет. Все собрались, ждут только ее, бабушки и дедушки давно там, наконец-то познакомятся. И братья уже там. Главное — успеть разобрать бумажки, пока кто-то не сказал «За тобой пришли»…
А ветла у дороги, тоже старая, гораздо старше сумасшедшей рыжей старухи, куда там, ветла на въезде в деревню, рядом с облезлой, заросшей бурьяном стелой «Колхоз имени Даши Морозовой»…
Да кто такая Даша Морозова?
Никто не помнит, кроме ветлы.
Учительница приехала в деревню, говорила, что Бога нет, и младший батюшка, сын старого, юный и смешливый, в голос рассмеялся над ее глупостью, над стриженой прической и «городскими» ботинками.
Учительницу нашли мертвой через две недели — отравилась грибами, ветла точно знает, просто-напросто объелась грибов, городская, учительница-то, плохо разбиралась в «серушках» и «зонтиках».
Приезжали всякие из города, и прискакал верховой в кожанке, целовал мертвую стриженую голову, а обоих батюшек и лабазника Якова увезли на телеге.
Ветла знает, помнит, она все видит…
И сейчас видит…
Как по разбитой грунтовке в деревню въезжает облезлый автомобиль, длинный, широкий и плоский, фасона шестидесятых годов прошлого века, как в старых американских фильмах про хиппи. Едет медленно, окна открыты, выдыхает музыку, самые что ни на есть русские дорожные песни — Боб Дилан, Саймон и Гарфункель, Джоан Баэз.
За рулем худющий долговязый дед в бандане. Выехал давно и долго ехал, потому что то и дело останавливался собирать цветы и травы, разговаривал с ними, все никак нарадоваться не мог, что они понимают по-русски.
Тормозит у дома сумасшедшей рыжей старухи — по цвету выгоревших досок, по ласточкину гнезду над слуховым оконцем угадывает, что этот дом ее.
С огромным букетом чудесных сорняков, и все ромашки такие веселые, глядят удивленно и радостно, с букетом сорняков стучит в заколоченное окно сумасшедшей рыжей старухи. Знает, что она там. Лицом, седой щетиной приникает к шершавым доскам. Смотрит в щель и видит ее, старуху — она в вязаном долгополом пальто, разбирает клочки, обрывки бумаги в чемодане, стоящем на столе.
Старик смотрит на старуху и говорит пароль:
— Зыкина дура…
Не слышит — глухая. Или притворяется?
«Воображает!»
Старуха медленно поворачивается к заколоченному окну, где августовский свет сквозь щели. Знает, кто пришел. Рада, рада старику, но отвечать не спешит.
Достает наугад бумажный клочок из чемодана, вертит в руках. Самолетик!
Теперь надо сказать отзыв на пароль — слово, нацарапанное изнутри на привязанной лодке, «направо» по-сербски, слово, совпадающее с именем реки.
Помнит ли она имя этой давней реки, маленькой речки с крупным рыжим песком?
Старуха разглаживает бумажный самолетик, огрызком карандаша пишет на пожелтевшем крыле и улыбается буквам:
«Не так все было… Я и не про то совсем рассказать-то хотела…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.