Часть вторая I. Кануны

Часть вторая

I. Кануны

44

Если я въ жизни былъ ч?мъ нибудь, такъ только актеромъ и п?вцомъ. Моему призванiю я былъ преданъ безразд?льно. У меня не было никакого другого побочнаго пристрастiя, никакого заостреннаго вкуса къ чему нибудь другому, кром? сцены. Правда, я любилъ еще рисовать, но, къ сожал?нiю, таланта настоящаго къ сему не получилъ, а если и портилъ карандаши и бумагу, такъ только для того, чтобы найти пособiе къ моимъ постояннымъ исканiямъ грима для характерныхъ и правдивыхъ сценическихъ фигуръ. Даже мою большую любовь къ картинамъ старинныхъ мастеровъ я считаю только отголоскомъ моей страсти къ театру, въ которомъ, какъ и въ живописи, большiя творенiя достигаются правдивой линiей, живою краской, духовной глубиной. Но мен?е всего въ жизни я былъ политикомъ. Отъ политики меня отталкивала вся моя натура. Можетъ это было отъ малаго знанiя жизни, но всегда и во всемъ меня привлекали черты согласованности, лада, гармонiи. На неученомъ моемъ язык? я всегда говорилъ себ?, что лучшая наука, высшая мудрость и живая религiя это, когда одинъ челов?къ ум?етъ отъ полноты сердца сказать другому челов?ку: «здравствуй!..». Все, что людей разъединяетъ меня смущало и ставило въ непрiятное недоум?нiе. Мн? казалось, что вс? люди од?ты каждый въ свою особую форму, носятъ каждому присвоенный мундиръ, что въ этой особенности своей они полагаютъ и свое достоинство, и свои какiя то преимущества передъ другими. Казалось мн?, что мундиръ съ мундиромъ постоянно л?зетъ въ драку, и что для того, чтобы этимъ дракамъ пом?шать, придумали вдобавокъ еще одинъ мундиръ — мундиръ городового! Религiозныя распри, нацiональныя соперничества, патрiотическiя бахвальства, партiйныя дрязги казались мн? отрицанiемъ самаго ц?ннаго въ жизни — гармонiи. Мн? казалось, что къ челов?ку надо подходить непосредственно и прямо, интересоваться не т?мъ, какой онъ партiи, во что онъ в?ритъ, какой онъ породы, какой крови, а т?мъ, какъ онъ д?йствуетъ и какъ поступаетъ.

Мой наивный взглядъ на вещи не подходилъ къ тому, что въ партiйной политик?, в?роятно, неизбежно, и вотъ отчего отъ политики мн? всегда было скучно и какъ-то не по себ?. До сихъ поръ, даже посл? всего, что испыталъ на моей родин?, въ т? пять л?тъ, которыя я прожилъ въ соцiалистическомъ раю подъ сов?тской властью, я не ум?ю относиться къ явленiямъ жизни съ политической точки зр?нiя и судить о нихъ, какъ политикъ. Для меня на первомъ план? только люди, поступки и д?ла. Д?ла добрыя и злыя, жестокiя и великодушныя, свобода духа и его рабство, разладъ и гармонiя, какъ я ихъ воспринимаю простымъ чувствомъ — вотъ что меня интересуетъ. Если на куст? ростутъ розы, я знаю, что это кустъ розовый. Если изв?стный политическiй режимъ подавляетъ мою свободу, насильно навязываетъ мн? фетиши, которымъ я обязанъ поклоняться, хотя бы меня отъ нихъ тошнило, то такой строй я отрицаю — не потому, что онъ называется большевистскимъ или какъ нибудь иначе, а просто потому, что онъ противенъ моей душ?.

Такое отношенiе къ жизни и людямъ можетъ, пожалуй, показаться анархическимъ. Я противъ этого ничего не им?ю. Можетъ быть, во мн? и есть н?которое зерно артистическаго анархизма. Но это, во всякомъ случай, не равнодушiе къ добру и злу. Къ жизни я относился горячо. Многимъ, наверное, покажется неожиданнымъ мое признанiе, что въ теченiе почти двухъ десятковъ л?тъ я сочувствовалъ соцiалистическому движенiю въ Россiи и едва ли не считалъ себя самого заправскимъ соцiалистомъ! Отлично помню, какъ, гуляя однажды ночью съ Максимомъ Горькимъ на этомъ чудномъ Капри, я, по ходу разговора съ нимъ, вдругъ спросилъ его:

— Не думаешь ли ты, Алексей Максимовичъ что было бы искренн?е съ моей стороны, если бы я вступилъ въ партiю соцiалъ-демократовъ?

Если я въ партiю соцiалистовъ не вступилъ, то только потому, что Горькiй посмотр?лъ на меня въ тотъ вечеръ строго и дружески сказалъ:

— Ты для этого не годенъ. И я тебя прошу, запомни одинъ разъ навсегда: ни въ какiя партiи не вступай, а будь артистомъ, какъ ты есть. Этого съ тебя вполн? довольно.

Только русская жизнь можетъ объяснить это противор?чiе, какимъ образомъ артистъ съ анархической окраской натуры, политикой глубоко отталкиваемый, могъ считать себя соцiалистомъ, могъ такъ сильно желать быть полезнымъ соцiалистическому движенiю, что разсудку вопреки, готовъ былъ записаться въ конспиративную партiю. Надо знать, какiя событiя направляли теченiе русской исторiи съ начала этого в?ка, каковы были отношенiя между обществомъ и властью, каковы были настроенiя передовыхъ людей Россiи въ эти годы. Въ моей частномъ случа? полезно узнать кое какiя черты моего личнаго ранняго опыта въ русской жизни.

45

Будучи мальчикомъ, я въ деревенской школ? заучивалъ наизусть стихи:

Нива моя, нива, нива золотая!

Зреешь ты на солнц?, колосъ наливая…

Вышелъ я однажды изъ деревни въ поле. И увидалъ я передъ глазами необозримую ниву. Колосья на длинныхъ стебелькахъ-соломинкахъ, желтыя. Понравилась мн? нива, и вернувшись домой, я спросилъ у матери:

— Что такое нива золотая?

— Золотистая, — просто отв?тила моя мать.

— Желтая?

— Н?тъ, золотая. Изъ золота. Есть монеты такiя, полнов?сныя, ц?нныя.

— Гд? эти монеты?

— Монеты золотыя у богатыхъ.

— А у насъ н?тъ?

— У насъ н?тъ.

Потомъ я по утрамъ, очень рано, часа въ три, слышалъ, какъ кряхт?ли старые мужики, вставая со своихъ зат?йливыхъ подобiй кровати, какъ охая, запасались кто серпами, кто косами и на ц?лый день уходили куда-то изъ деревни.

— Чего это они такъ рано встаютъ? Отчего не спятъ? — опять спрашивалъ я мать.

— Работать, работать идутъ. Въ поле.

— Что они тамъ д?лають?

— Ниву собираютъ. Эту самую золотую ниву…

Я понялъ, что много заботы и труда даютъ крестьянамъ эти золотая нивы. Съ т?хъ поръ мужики привлекали мое вниманiе. По праздникамъ я видалъ ихъ пьяными. Они ругались, дрались, но и п?сни п?ли. Хорошiя п?сни п?ли мужики. П?ли о томъ, какъ р?ки текутъ, какъ по Волг? корабли идутъ. П?ли о томъ, какъ свекоръ изд?вается надъ свекровью, какъ нев?ста горько плачетъ, идя замужъ за немилаго. п?ли о разбойниках, о туркахъ, о татарахъ. П?ли о царяхъ, объ Иван? Васильевич? Грозномъ, о господахъ, о какихъ-то чиновникахъ да купцахъ. Все, что мн? приходилось вид?ть въ деревн?, тяжело и сумбурно ложилось на мою душу, и головой не могъ я понять, почему это все неладно устроено… Когда я позже попалъ въ большой городъ, въ Казань, я въ пригород?, въ Суконной Слобод?, вид?лъ и чувствовалъ ту же горькую людскую долю. Вид?лъ, какъ плохо живутъ люди, какъ они много плачутъ. Та же была горестная, грубая, жестокая и пьяная жизнь.

Въ городъ мн? впервые стала очевидна разница между богатыми и бедными людьми. Я вид?лъ, что богатый купецъ производилъ на городового большее впечатл?нiе, ч?мъ сапожникъ Сашка. Даже причастiе въ церкви отпускалось священникомъ купцу Суслову съ большимъ вниманiемъ, ч?мъ нашему брату Исаакiю. Не приходило мн? тогда въ голову, что это въ какомъ нибудь отношении несправедливо. Я былъ твердо ув?ренъ, что такъ надо, что богатому самимъ Господомъ Богомъ положенъ особый почетъ. Да и какъ же иначе? У купца и животъ потолще, и поддевка у него нов?е, и сапоги у него лаковые съ блестящими бураками, а Сашка въ опоркахъ, обтрепанный и тощiй, и всегда у него почему-то синякъ, то подъ правымъ глазомъ, то подъ л?вымъ… Все казалось мн? нормальнымъ. Я тогда не подозр?валъ еще, что того же мн?нiя держался и тотъ знаменитый н?мецкiй философъ, который сказалъ: все существующее — разумно… И когда на меня кричалъ городовой, что я не долженъ купаться въ озер?, то я принималъ это за благо и только старался нырнуть поглубже, и отъ страха держался въ водъ до т?хъ поръ, пока гроза не проносилась мимо… Когда я потомъ былъ писцомъ въ Управ?, мн? казался естественнымъ грозный и недоступный видъ главнаго начальника — трепетъ охватывалъ меня при одномъ взгляд? на его парикъ… Дома я слышалъ разсказы о губерррнаторахъ, о прокурррорахъ, испрравникахъ, прриставахъ, кварртальныхъ, и мн? тоже становилось страшно. Почему то во вс?хъ начальственныхъ наименованiяхъ выпукло и выразительно звучала буква Р. Какъ железо по хребту, пронзительно отзывалось въ моей напуганной душ? это многократное начальственное Рцы… Ррр… Курьезно, что этотъ страхъ передъ властями остался у меня отъ д?тства на всю жизнь. По сю пору боюсь властей, хотя не знаю, чего собственно мн? ихъ бояться?..

Что жизнь можно изм?нить, сд?лать ее бол?е красивой и справедливой, не приходило мн? въ голову и позже, когда я, уже взрослымъ юношей, узналъ горькiя и мучительныя лишенiя бродяжничества на Волг? и на Кавказ? — трудъ безъ смысла, ночи безъ крова, дни безъ пищи… Да и правду сказать, матерiальныя лишенiя не м?шали мн? быть весьма счастливымъ. Въ сильной груди рокоталъ молодой басъ, на св?т? были п?сни, и предо мною, какъ далекая мечта, соблазнительно разстилался въ неб? млечный путь театра…

46

О томъ, что есть люди, собирающееся перестроить этотъ грубый и несправедливый мiръ, я узналъ гораздо позже, когда я молодымъ артистомъ попалъ въ столицы.

Встр?чаясь все больше и чаще съ писателями, артистами, художниками, учеными — вообще съ людьми передового мышленiя, я сталъ зам?чать, какъ мало я знаю, какъ мало чему учился. Мн? захотелось знать хотя бы часть того, что знаютъ эти зам?чательные люди. Инстинктивно я всю жизнь былъ поклонникомъ именно такихъ людей, которые многому учились, много думаютъ и отчего-то всегда живутъ въ волненiи. Поэтому, когда счастливый случай столкнулъ меня съ ними, я все ближе къ нимъ т?снился. На дружескихъ пирушкахъ, на разныхъ собранiяхъ я сталъ къ нимъ прислушиваться и заметилъ, что вс? они относятся критически къ правителямъ и къ Царю, находя, что жизнь россiйскаго народа закована въ цепи и не можетъ двигаться свободно впередъ. H?которые изъ этихъ умныхъ людей, какъ я потомъ узналъ, принадлежали даже къ какимъ-то тайнымъ кружкамъ — революцiоннымъ… Ихъ выкладки, ихъ разговоры уб?ждали меня въ томъ, что они правы. Я все сильн?е и глубже сталъ имъ сочувствовать — въ особенности, когда вид?лъ, что они д?йствительно готовы положить душу свою за благо народа. Я искренно негодовалъ, когда власти хватали такихъ людей и сажали ихъ въ тюрьмы. Мн? это казалось возмутительной несправедливостью. И я, какъ могъ, старался сод?йствовать и помогать этимъ экзальтированнымъ борцамъ за мой народъ.

Смущало меня немного только то, что и въ сред? этихъ любимыхъ мною людей я зам?чалъ разногласiя въ любви и въ ненависти. Одни говорили, что только борьбою можно завоевать свое право и превозносили огромную физическую силу русскаго народа, говоря, что ежели эту силу сковать въ н?что единое, то можно будетъ этому народу ц?лымъ свътомъ править:

«Какъ н?кiй демонъ, отсел? править мiромъ я могу!..»

Другiе-же, наоборотъ, говорили, что сила физическая безпомощна, что народъ будетъ по настоящему силенъ только тогда, когда возвысится его духъ, когда онъ пойметъ, что противленiе злу — отъ лукаваго, что надо подставить другую щеку, когда получилъ ударъ въ одну… И у т?хъ, и другихъ пропов?дниковъ были пламенные посл?дователи, восторженные поклонники, которые до изступленiя защищали свою правду. Мн?, съ моей актерской точки зр?нiя, — можетъ быть, узкой — казалось, что двухъ правдъ не бываеть, что правда только одна… Но въ эти тонкости я не слишкомъ углублялся. Мн? было близко стремленiе моихъ друзей къ правд? жизни, къ справедливости, къ красот?. Меня горячо увлекала мечта, что въ жизнь народа русскаго, которую я вид?лъ такой мрачной, будетъ внесенъ новый св?тъ, что люди перестанутъ такъ много плакать, такъ безсмысленно и тупо страдать, такъ темно и грубо веселиться въ пьянств?. И я всей душой къ нимъ присоединялся и вм?ст? съ ними мечталъ о томъ, что когда нибудь революцiя смететъ несправедливый строй и на м?сто него поставитъ новый, на счастье русскому народу.

Челов?комъ, оказавшимъ на меня въ этомъ отношенiи особенно сильное, я бы сказалъ — р?шительное влiянiе, былъ мой другъ Алекс?й Максимовичъ П?шковъ — Максимъ Горькiй. Это онъ своимъ страстнымъ уб?жденiемъ и прим?ромъ скр?пилъ мою связь съ соцiалистами, это ему и его энтузiазму пов?рилъ я больше, ч?мъ кому бы то ни было и чему бы то ни было другому на св?т?.

Помню, что впервые услышалъ я имя Горькаго отъ моего милаго друга С.В.Рахманинова. Было это въ Москв?. Приходитъ ко мн? однажды въ Леонтьевскiй переулокъ Сережа Рахманиновъ и приносить книгу.

— Прочти, — говорить. Какой у насъ появился чудный писатель. В?роятно, молодой.

Кажется мн?, это былъ первый сборникъ Горькаго: Мальва, Макаръ Чудра и другiе разсказы перваго перiода. Д?йствительно, разсказы мн? очень понравились. Отъ нихъ в?яло ч?мъ-то, что близко лежитъ къ моей душ?. Долженъ сказать, что и по сю пору, когда читаю произведенiя Горькаго, мн? кажется, что города, улицы и люди, имъ описываемые — вс? мои знакомые. Вс?хъ я ихъ видалъ, но никогда не думалъ, что мн? можетъ быть такъ интересно пересмотр?ть ихъ черезъ книгу… Помню, послалъ я автору письмо въ Нижнiй-Новгородъ съ выраженемъ моего восторга. Но отв?та не получилъ. Когда въ 1896 году я п?лъ на Выставк? въ Нижнемъ-Новгород?, я Горькаго еще не зналъ. Но вотъ въ 1901 году я снова прi?халъ въ Нижнiй. П?лъ въ ярмарочномъ театръ. Однажды во время представленiя Жизни за Царя мн? передаютъ, что въ театр? Горькiй, и что онъ хочетъ со мною познакомиться. Въ слъдующiй антрактъ ко мн? пришелъ челов?къ съ лицомъ, которое показалось мн? оригинальнымъ и привлекательнымъ, хотя и не очень красивымъ. Подъ прекрасными длинными волосами, надъ немного см?шнымь носомъ и широко выступающими скулами гор?ли чувствомъ глубокiе, добрые глаза, особенной ясности, напоминавшей ясность озера. Усы и маленькая бородка. Полу-улыбнувшись, онъ протянулъ мн? руку, кр?пко пожалъ мою и роднымъ мн? волжскимъ акцентомъ — на О — сказалъ:

— «Я слышалъ, что вы тоже нашъ брать Исаакiй» (нашего поля ягода).

— Какъ будто, — отв?тилъ я.

И такъ, съ перваго этого рукопожатiя мы — я, по крайней м?р?, наверное — почувствовали другъ къ другу симпатiю. Мы стали часто встр?чаться. То онъ приходилъ ко мн? въ театръ, даже днемъ, и мы вм?ст? шли въ Кунавино кушать пельмени, любимое наше северное блюдо, то я шелъ къ нему въ его незатейливую квартиру, всегда переполненную народомъ. Всякiе тутъ бывали люди. И задумчивые, и веселые, и сосредоточенно-озабоченные, и просто безразличные, но все большей частью были молоды и, какъ мн? казалось, приходили испить прохладной воды изъ того прекраснаго источника, какимъ намь представлялся А.М.П?шковъ-Горькiй.

Простота, доброта, непринужденность этого, казалось, безпечнаго юноши, его сердечная любовь къ своимъ д?тишкамъ, тогда маленькимъ, и особая ласковость волжанина къ жене, очаровательной Екатерин? Павловн? П?шковой — все это такъ меня подкупило и такъ меня захватило, что мн? казалось: вотъ, наконецъ, нашелъ я тотъ очагъ, у котораго можно позабыть, что такое ненависть, выучиться любить и зажить особенной какой-то, единственно радостной идеальной жизнью челов?ка! У этого очага я уже совсемъ пов?рилъ, что если на св?те есть д?йствительно хорошiе, искреннiе люди, душевно любящiе свой народъ, то это — Горькiй и люди, ему подобные, какъ онъ, видевшiе столько страданiй, лишенiй и всевозможныхъ отпечатковъ горестнаго челов?ческаго житья. Т?мъ бол?е мн? бывало тяжело и обидно вид?ть, какъ Горькаго забирали жандармы, уводили въ тюрьму, ссылали на с?веръ. Тутъ я положительно началъ в?рить въ то, что люди, называющее себя соцiалистами, составляютъ квинтъ-эссенцiю рода челов?ческаго, и душа моя стала жить вм?сте съ ними.

Я довольно часто прi?зжалъ потомъ въ весеннiе и л?тнiе месяцы на Капри, гд? (кстати сказать, въ наемномъ, а не въ собственномъ дом?) живалъ Горькiй. Въ этомъ дом? атмосфера была революционная. Но долженъ признаться въ томъ, что меня интересовали и завлекали только гуманитарные порывы вс?хъ этихъ взволнованныхъ идеями людей. Когда же я изр?дка д?лалъ попытки почерпнуть изъ соцiалистическихъ книжекъ какiя нибудь знанiя, то мн? на первой же страниц? становилось невыразимо скучно и даже, каюсь — противно. А оно, въ самомъ д?л? — зач?мъ мн? это необходимо было знать, сколько изъ пуда железа выходитъ часовыхъ колесиковъ? Сколько получаетъ первый обманщикъ за выд?лку колесъ, сколько второй, сколько третiй и что остается обманутому рабочему? Становилось сразу понятно, что кто-то обманутъ и кто-то обманываетъ. «Регулировать отношенiя» между т?мъ и другимъ мн?, право, не хотелось. Такъ я и презр?лъ соцiалистическую науку… А жалко! Будь я въ соцiализм? учен?е, знай я, что въ соцiалистическую революцiю я долженъ потерять все до посл?дняго волоса, я можетъ быть, спасъ бы не одну сотню тысячъ рублей, заблаговременно переведя за-границу русскiе революцiонные рубли и превративъ ихъ въ буржуазную валюту…

47

189 Обращаясь памятью къ прошлому и стараясь опред?лить, когда же собственно началось то, что въ конц? концовъ заставило меня покинуть родину, я вижу, какъ мн? трудно провести границу между одной фазой русскаго революцiоннаго движенiя и другою. Была революцiя въ 1905 году, потомъ вторая вспыхнула въ март? 1917 года, третья — въ октябр? того же года. Люди, въ политик? искушенные, подробно объясняютъ, ч?мъ одна революцiя отличается отъ другой, и какъ то раскладывают ихъ по особымъ полочкамъ, съ особыми ярлычками. Мн? — признаюсь — вс? эти событiя посл?днихъ русскихъ десятил?тiй представляются ч?мъ то ц?льнымъ — ц?пью, каждое звено которой кр?пко связано съ сос?днимъ звеномъ. Покатился съ горы огромный камень, зацеплялся на короткое время за какую нибудь преграду, которая оказывалась недостаточно сильной, медленно сдвигалъ ее съ м?ста и катился дальше — пока не скатился въ бездну. Я уже говорилъ, что не сродни, какъ будто, характеру русскаго челов?ка разумная ум?ренность въ д?йствiяхъ: во всемъ, какъ въ покорности, такъ и въ бунт?, долженъ онъ дойти до самаго края…

Революцiонное движенiе стало зам?тно обозначаться уже въ начал? нашего стол?тiя. Но тогда оно носило еще, если можно такъ сказать, тепличный характеръ. Оно бродило въ университетахъ среди студентовъ и на фабрикахъ среди рабочихъ. Народъ казался еще спокойнымъ, да и власть чувствовала себя кр?пкой. Печать держали строго, и политическое недовольство интеллигенцiи выражалось въ ней робко и намеками.

Бол?е см?ло звучали революцiонныя ноты въ художественной литератур? и въ тенденцiозной поэзiи. Зато каждый революцiонный намекъ подхватывался обществомъ съ горячей жадностью, а любой стихъ, въ которомъ былъ протестъ, принимался публикой съ восторгомъ, независимо оть его художественной ц?нности.

Помню очень характерный для того времени случай. По поводу открытiя въ Москв? новой консерваторiи (при В.Сафонов?), давался большой и очень торжественный симфоническiй концертъ, на который пришла вся Москва. Я участвовалъ въ концерт?. Кип?ла тогда во мн? молодая кровь, и увлекался я вс?ми свободами. Композиторъ Сахновскiй какъ разъ только что написалъ музыку на слова поэта Мельшина-Якубовича, переводчика на русскiй языкъ Бодлера. Якубовичъ былъ изв?стенъ, какъ челов?къ, преданный революцiи, и его поэзiя это очень ярко отражала. Я включилъ п?сню Сахновскаго въ мой репертуаръ этого вечера. Я п?лъ обращенiе къ родин?:

За что любить тебя? Какая ты намъ мать,

Когда и мачеха безчелов?чно злая

Не станетъ пасынка такъ безпощадно гнать,

Какъ ты д?тей своихъ казнишь, не уставая?..

Во мрак? безъ зари живыми погребала,

Гнала на край земли, во сн?гъ холодныхъ странъ,

Во цв?т? силы — убивала…

Мечты великiя безъ жалости губя,

Ты, какъ преступниковъ, позоромъ насъ клеймила…

Какая-же мать ты намъ? За что любить тебя?

За что — не знаю я, но каждое дыханье,

Мой каждый помыселъ, вс? силы бытiя —

Теб? посвящены, теб? до издыханья!

Любовь моя и жизнь — твои, о мать моя!

Публика откликнулась на п?сню чрезвычайно восторженно. И вотъ въ антракт?, или, можетъ быть, посл? концерта приходитъ ко мн? въ артистическую московскiй полицеймейстеръ генералъ Треповъ. Онъ признавалъ себя моимъ поклонникомъ, и отношенiя между нами были весьма любезныя. Ласковый, благовоспитанный, въ эффектно расшитомъ мундир?, припахивая немного духами, генералъ Треповъ расправлялъ на рябомъ лиц? браваго солдата белокурый усъ и вкрадчиво говорилъ:

— Зач?мъ это Вы, Федоръ Ивановичъ, поете такiя никому ненужныя прокламацiонныя арiи? B?дь если вдуматься, эти рокочущiя слова въ своемъ содержанiи очень глупы, а Вы такъ хорошо поете, что хотелось бы отъ Васъ слушать что нибудь о любви, о природ?…

Сентиментальный, в?роятно, былъ онъ челов?къ! И все таки я чувствовалъ, что за всей этой дружеской вкрадчивостью, гд? то въ затылк? оберъ-полицеймейстера роется въ эту минуту мысль о нарушенiи мною порядка и тишины въ публичномъ м?ст?. Я сказалъ генералу Трепову, что п?сня — хорошая, слова — красивыя, мн? нравятся, отчего же не сп?ть? Политическiй резонъ моего собеседника я на этотъ разъ пропустиль мимо ушей и въ споръ съ нимъ не вступилъ.

Однажды какъ то, по другому случаю, я сказалъ генералу Трепову:

— Любить мать-родину, конечно, очень прiятно. Но согласитесь, что жалкая конка въ город? Москв?, кром? того, что неудобна, мозолитъ глаза обывателей. В?дь воть за-границей, тамъ трамвай ходитъ электрическiй. А здъсь, въ Москве, слышалъ я, н?тъ разр?шенiя на постройку. А разр?шенiя не даетъ полицiя. Значить, это отъ Васъ н?тъ разр?шенiя.

Тутъ мой собес?дникъ не былъ уже сентименталенъ.

Онъ какъ то особенно крякнулъ, какъ протодьяконъ передъ или посл? рюмки водки, и отчетливымъ злымъ голосомъ отчеканилъ:

— Батюшка, то — за-граница! Тамъ — люди, а съ вашихъ этихъ обывателей и этого много. Пусть ?здятъ на конкахъ…

Боюсь начальства. Какъ только начальство начинаетъ говорить громкимъ голосомъ, я немедленно умолкаю. Замолкъ я и въ этотъ разъ. И когда вышелъ на улицу, я подъ впечатл?нiемъ треповской р?чи сталъ всматриваться въ проходящихъ обывателей съ особеннымъ вниманiемъ. Вотъ, вижу, идетъ челов?къ съ флюсомъ. Какъ-то неловко подвязана щека грязнымъ платкомъ, изъ подъ платка торчитъ вымазанная какимъ то желтымъ лекарствомъ вата. И думаю:

— Эхъ, ты, чортъ тебя возьми, обыватель! Хоть бы ты не шелъ мимо самаго моего носа, а ?халъ на конк? — мн? было бы легче возразить Трепову. А то ты, д?йствительно, пожалуй, и конки не стоишь… Совс?мъ ты безропотный, г. обыватель! На все ты согласенъ: и на флюсъ, и на конку, и на полицеймейстера… Такъ же теб? и надо…

Но это только казалось. Скоро сталъ громко роптать и обыватель съ подвязанной щекой. Въ 1904 году стало ясно, что революцiонное движенiе гораздо глубже, ч?мъ думали. Правительство, хотя оно и опиралось на внушительную полицейскую силу, шаталось и слаб?ло. Слабость правительства доказывала, что устои его въ стран? не такъ прочны, какъ это представлялось на первый взглядъ, и это сознанiе еще больше углубило броженiе въ народ?. Все чаще и чаще происходили безпорядки. То закрывались университеты изъ-за студенческихъ безпорядковъ, то рабочiе бастовали на заводахъ, то либеральные земцы устроютъ банкетъ, на которомъ раздавались смелые по тому времени голоса о необходимости обновленiя политическаго строя и введенiя конституцiи. То взрывалась бомба и убивала того или иного губернатора или министра…

И въ эту тревожную пору неожиданно для русскаго общества разразилась война съ Японiей. Гд? то тамъ, далеко, въ китайскихъ странахъ русскiе мужики сражались съ японцами. Въ канцелярiяхъ говорили о велико-державныхъ задачахъ Россiи, а въ обществ? громко шептались о томъ, что войну зат?яли влиятельные царедворцы изъ-за корыстныхъ своихъ ц?лей, изъ-за какой то л?сной концессiи на Ялу, въ которой были заинтересованы большiе сановники. Народъ же въ деревняхъ вздыхалъ безнадежно. Мужики и бабы говорили, что хотя косоглазаго и можно шапками закидать, но зач?мъ за этимъ къ нему итти такъ далеко?

— Разъ енъ къ намъ не идетъ, значитъ, правда на его сторон?. Чего же намъ-то туда л?зть?..

А тутъ стало слышно въ столицахъ, что на Дальнiй Востокъ время отъ времени посылаютъ чудотворныя иконы… Увы, скоро выяснилось, что выиграть войну иконы не помогаютъ. И когда погибалъ въ дальневосточныхъ водахъ русскiй флотъ съ адмираломъ Рождественскимъ во глав?, то стало жутко я больно Россiи. Показалось тогда и мн?, что Богъ не такъ ужъ любовно смотритъ на мою страну…

48

Разгромъ!..

Революцiонное движенiе усилилось, заговорило громче. Либеральное общество уже открыто требовало конституцiи, а соцiалисты полуоткрыто готовились къ бою, предчувствуя близкую революцiю. Въ атмосф?ре явно ощущалась неизб?жность перем?нъ. Но правительство еще упиралось, не желая уступить тому, что оффицiально именовалось крамолой, хотя ею уже захвачена была вся страна. Въ провинцiи правительственные чиновники д?йствовали вразбродъ. Одни, сочувствуя перем?намъ, старались смягчить режимъ; другiе, наоборотъ, стали больн?е кусаться, какъ мухи осенью. У нихъ какъ бы распухли хрусталики въ глазахъ, и всюду мерещились имъ «революцiонеры».

Въ это время мн? неоднократно случалось сталкиваться съ совершенно необычной подозрительностью провинцiальной администрацiи. Я не знаю, было ли въ то время такое отношенiе властей къ артистамъ общимъ явленiемъ, или эта подозрительность относилась бол?е спещально ко мн? лично, какъ къ п?вцу, революцiонно настроенному, другу Горькаго и въ известномъ смысле бол?е «опасному», ч?мъ другiе, благодаря широкой популярности въ стране.

Я д?лалъ турнэ по крупнымъ провинцiальнымъ городамъ. Прiезжаю въ Тамбовъ поздно ночью накануне концерта. Ложусь спать съ нам?ренiемъ спать долго — хорошо отдохнуть. Но не тутъ то было. На другой день, очень рано, часовъ въ 8 утра — стукъ въ дверь моего номера. Входитъ полицейскiй приставь. Очень вежливо извиняясь за безпокойство въ столь раннiй часъ, объясняеть, что тревожитъ меня по прямому приказанiю губернатора.

— Въ ч?мъ д?ло?

«Д?ло» заключалось въ томъ, что губернаторомъ получены св?д?нiя, что я, Шаляпинъ, собираюсь во время моего концерта обратиться къ публике съ какой то политической р?чью!

Это былъ, конечно, чистый вздоръ, въ ч?мъ я не замедлилъ ув?рить губернаторскаго посла. Т?мъ не мен?е, приставъ вежливо, но твердо потребовалъ, чтобы я далъ мои ноты губернатору на просмотръ. Ноты я, разум?ется, далъ и къ вечеру получилъ ихъ обратно. Тамбовскiй губернаторъ, какъ видите, отнесся ко мн? достаточно любезно. Но совс?мъ иной прiемъ ждалъ меня въ Харьков?.

Въ этомъ город? мн? сообщили, что меня требуетъ къ себ? цензоръ. Къ себ? — да еще «требуетъ». Я могъ, конечно, не пойти. Никакого д?ла у меня къ нему не было. Концертъ разр?шенъ, афиши расклеены. Но меня взяло любопытство. Никогда въ жизни не видалъ я еще живого цензора. Слышалъ о нихъ, и говорили мн?, что среди нихъ есть много весьма культурныхъ и в?жливыхъ людей. Цензоръ, потребовавшиi меня къ себ?, рисовался мн? почему-то весь въ бородавкахъ, съ волосьями, шершавый такой. Любопытно взглянуть на такого блюстителя благонадежности. Отправился. Доложилъ о себ?; меня ввели въ кабинеть.

Цензоръ былъ безъ бородавокъ, безъ волосьевъ и вовсе даже не шершавый. Это былъ очень худосочный, въ красныхъ пятнахъ челов?къ. При первомъ звук? его голоса мн? стало ясно, что я им?ю дъло съ р?дкимъ экземпляромъ цензорской породы. Голосъ его скрип?лъ, какъ кавказская арба съ немазанными колесами. Но еще зам?чательн?е было его обращенiе со мною.

— Что я собираюсь п?ть?

— Мой обычный репертуаръ.

— Показать ему ноты.

Показываю.

Цензоръ сухими и злыми пальцами перелистываетъ ноты. И вдругъ встревоженно, готовый къ бою, поднимаетъ на меня грозные глаза.

— Императоръ… Это какой же императоръ?!

Смотрю — «Два гренадера».

— Это, г. цензоръ, известная п?сня Шумана.

Цензоръ метнулъ на меня раздраженный взглядъ, въ которомъ крупными буквами было написано: «я вамъ не г. цензоръ».

— На слова Гейне, Ваше Превосходительство. Разр?шено цензурой.

Скрипучимъ своимъ голосомъ, съ р?шительнымъ нам?ренiемъ меня окончательно уничтожить, Его Превосходительство обличительно читаетъ:

— «Изъ гроба встаетъ Императоръ». Изъ какого гроба? Какой император?..

— Заграничный, Ваше Превосходительство, — Наполеонъ…

Сморщилъ жидкiя съ красной прослойкой брови мой цензоръ.

— Говорятъ, вы поете и не по нотамъ.

— Пою, Ваше Превосходительство, — в?рноподданно рапортую я.

— Знайте, что я буду въ театра.

— Очень прiятно, Ваше Превосходительство.

— Не для того только, чтобы слушать, какъ Вы поете, но и для того, чтобы знать, что Вы поете. Сов?тую Вамъ быть осторожнымъ, г. артистъ.

Я ушелъ отъ г. цензора крайне изумленнымъ. Если я не возмутился его тономъ и манерой говорить со мною, то только потому, что онъ былъ слишкомъ невзраченъ, см?шонъ и сердечно меня позабавилъ. Но какая муха его укусила? Это осталось для меня тайной навсегда. Впрочемъ, скоро въ Кiев? я узналъ, что власти изъ Петербурга разослали по провинцiи циркуляръ, предписывая строго сл?дить за моими концертами. Цензоръ, должно быть, сильно испугался и отъ того такъ нелепо и смешно заскрип?лъ.

49

Первое сильное ощущенiе наростающей революцiи испыталъ я весною 1905 года въ Кiев?, гд? случай столкнулъ меня непосредственно съ рабочими массами. Тогда же я свершилъ «гр?хъ», который долгое время не могли простить мн? хранители «устоевъ» и блюстители «порядка».

Въ Кiев? я въ первый разъ публично въ концерт? сп?лъ известную рабочую п?сню — «Дубинушку».

Прi?халъ я въ Кiевъ п?ть какiе то спектакли по приглашенiю какого то антрепренера. Узнавъ о моемъ пребыванiи въ Кiев?, пришли ко мн? знакомые рабочiе и пригласили меня къ нимъ въ гости, въ пригородъ Димiевку. Приглашенiе я принялъ охотно, а мои друзья ужъ постарались угостить меня сердечно, ч?мъ могли. Погулялъ я съ ними, посмотр?лъ хибарки и увид?лъ съ огорченiемъ, что живетъ народъ очень б?дно. Ну, мало ли народу плохо живетъ — вс?мъ не поможешь, а помочь одному-другому — д?ло хорошее, но это не значитъ помочь б?днот?. Съ этими, немного грустными мыслями у?халъ я домой.

Черезъ н?сколько дней опять пришли ко мн? рабочiе. Просятъ, не могу ли я дать возможность рабочему люду послушать меня на театр?.

Я подумалъ, что сд?лалъ бы я это съ удовольствiемъ, но какъ? Это же не такъ просто, какъ думаютъ. Вотъ выйдетъ Шаляпинъ на площадь, раздастъ безплатные билеты, и все будетъ хорошо — «кругомъ шестнадцать». А, тутъ антрепренеръ, театръ, аренда, другiе актеры, хористы, музыканты, рабочiе на сцен?, капельдинеры — какъ это можно сд?лать совс?мъ даромъ? Не понимаю. Но желанiе рабочихъ послушать меня я понималъ, и исполнить ихъ просьбу мн? очень хотелось. Поэтому я придумалъ сл?дующую комбинацiю. Возьму я большой залъ, циркъ Крутикова, вм?щающiй около 4.500 челов?къ. 4000 билетовъ дамъ безплатно рабочимъ — пусть разыграютъ ихъ въ лоттерею на фабрикахъ и заводахъ — кто вытащитъ изъ фуражки номерокъ, тому и м?сто. А билетовъ 500 пустить въ продажу среди имущей публики — на покрытiе текущихъ расходовъ и на плату за пом?щенiе. Рабочiе съ восторгомъ одобрили мой проэкть, и я приступилъ къ организацiи концерта.

Снять циркъ было не трудно — я это немедленно сд?лалъ, но безъ разр?шенiя властей я не могъ выступать публично. Въ обыкновенныхъ случаяхъ разр?шенiе безъ всякихъ затрудненiй даетъ полицеймейстеръ, но эготъ мой концертъ былъ совершенно необычаенъ. Полицеймейстеръ не посм?етъ, конечно, разр?шить его своей собственной властью. Придется, думалъ я, обращаться къ генералъ-губернатору. Не очень мн? хотелось безпокоить столь высокое начальство, и тутъ кстати я вспомнилъ, что недавно я познакомился съ женой кiевскаго губернатора. Это была милейшая дама, которая обожала артистовъ и не мен?е, ч?мъ артистовъ, обожала винтъ. Вотъ, подумалъ я, «отсель грозить я буду шведу». Мн? поможетъ Надежда Герасимовна (такъ, кажется, звали генеральшу). И я устроилъ себ? приглашенiе къ губернаторш? на партiю въ винтъ.

Играю и жду удобнаго момента. Известно, какъ д?йствуетъ на челов?ка выигранный шлемъ. Онъ становится добрее, радушнее, на все смотритъ прекрасно.

И вотъ, когда губернаторша выиграла свой первый шлемъ, я и ввернулъ:

— Надежда Герасимовна, боюсь безпокоить Вашего супруга, а надо.

— А что?

— Да вотъ, концерть хочу сд?лать. Для б?дняковъ, для рабочаго люда. А то неловко: вс? слушаютъ меня, а они не слушаютъ. Времена, знаете, не очень спокойныя, вс? раздражены. Не сп?ть рабочимъ, они какъ будто обидятся. А п?ть — отъ Вашего супруга зависеть… На пять червей я пасъ.

А Надежд? Герасимовн? везетъ. Опять шлемъ объявила.

— Чего же Вы боитесь? Мой супругъ же добрый челов?къ. Первый по доброт? въ город?, да и по разуму. Вотъ, я думаю, черезъ полчаса придетъ домой. Потолкуйте съ нимъ.

— А Вы, дорогая Надежда Герасимовна, поспособствуйте, въ случа?.

— Ахъ, п?сни ваши коварныя! Он? все равно сражаютъ вс?хъ. На меня Вы всегда можете разсчитывать.

И черезъ часъ я уже былъ въ кабинет? губернатора.

Д?йствительно, милый челов?къ былъ этотъ губернаторъ. Весьма осанистый, съ окладистой бородой, въ мундир? съ какими то обшлагами, обстоятельнымъ, какъ онъ самъ, голосомъ, генералъ растягивалъ въ отв?тъ на мою просьбу слова:

— Гм… Видите-ли… Гм… Да… Я, конечно… Да… Понимаю… Концертъ… Да… Но, в?дь, вы — странно! — для рабочихъ… Вотъ это… затруднительно. Гм… Да… Это очень хорошо — концертъ для рабочихъ, и самъ я, видите, съ удовольствiемъ бы, но есть… э… н?которое препятствiе. Я не могу его, собственно, Вамъ сообщить, но оно есть… Не им?ю права.

Я чрезм?рно удивился и невольно тоже заговорилъ губернаторской манерой.

— Т.е… Гм… Какъ это… Ваше Превосходительство, не им?ете права?

— Да такъ. Не им?ю… Но Вамъ я в?рю, Шаляпинъ, я Васъ люблю, и давно уже, какъ артиста. Такой артистъ, какъ Вы есть челов?къ благородный. Я Вамъ объясню, въ ч?мъ д?ло, но только Вы мн? дайте слово, что ужъ никому не разскажете.

И губернаторъ открылъ какую то большую папку съ бумагами, лежавшую на его рабочемъ стол?. Порылся въ ней, вынулъ бумажку и, протянувъ ее мн?, сказалъ — «читайте».

— Не про меня это писано, — подумалъ я, когда въ заголовк? прочиталъ подчеркнутое слово конфиденцiально. Сбоку на л?вой сторон? бумаги было напечатано М.В.Д. Департамента Полицiи. А тамъ дальше губернiя, какъ говорится, писала, что, молъ до нашего св?д?нiя дошло, что артистъ Шаляпинъ отправился по городамъ Россiйской Имперiи устраивать всевозможные вечера, спектакли и концерты съ ц?лью революционной пропаганды, и что посему м?стнымъ властямъ предписывается обратить на выступленiя онаго Шаляпина особливое вниманiе.

Я всегда думалъ, что по поводу меня больше меня самого знаютъ газеты, а вотъ оказывается, что Департаментъ Полицiи знаетъ про меня еще больше, ч?мъ даже газеты! Удивился. Но я въ то же время почувствовалъ, что предо мною сидитъ не просто губернаторъ, а порядочный челов?къ, и я съ нимъ заговорилъ по-челов?чески. Я его ув?рилъ совершенно искренне, что никакой революцiонной пропаганды я и въ помыслахъ не им?лъ, что я просто желаю п?ть для людей, неспособныхъ платить, что я это уже не разъ д?лывалъ. Я высказалъ при этомъ соображенiе, что отказъ произведетъ на рабочихъ тяжелое впечатленiе и еще больше раздразнитъ ихъ противъ властей. Генералъ меня понялъ и далъ разрешенiе, но при этомъ сказалъ:

— Вс? дальн?йшiя вещи будутъ уже завис?ть отъ полицеймейстера и пристава. Поладьте съ ними, какъ можете.

50

Кiевскiй полицеймейстеръ оказался милымъ челов?комъ. Онъ заявилъ, что къ устройству концерта съ его стороны препятствiй не имеется. Но тутъ возникло новое затрудненiе, которое надо было какъ нибудь устранить. Изъ разговора съ делегатами рабочихъ я понялъ, что было бы лучше, если бы охрана порядка на концерт? была бы поручена самимъ рабочимъ. Делегаты говорили, что присутствiе въ цирк? полицейскихъ въ мундирахъ можетъ, пожалуй, вызвать раздраженiе и случайно повлечь за собою нежелательный скандалъ. Это уже надо было улаживать съ м?стнымъ участковымъ приставомъ, и я къ нему отправился самъ.

Странный и см?шной былъ этотъ представитель полицейской власти. Когда я позвонился къ нему на квартиру, открыла мн? дверь украинская дивчина, — горничная, повидимому, и на вопросъ, могу ли я увид?ть пристава, отв?тила, что сейчасъ спроситъ Его Благородiе:

— Кажысь, воны въ ванной.

Ушла, черезъ минуту вернулась и сказала, что если я не чувствую неловкости въ этомъ, то «воны» просять меня пожаловать въ ванную. Я вспомнилъ знаменитый анекдотъ о Мадамъ де Сталь и Наполеон? и подумалъ, что приставъ также, в?роятно, думаеть, что генiй не им?етъ пола… Нечего д?лать — иду въ ванную. Можете представить себ?, какъ мн? было интересно увид?ть моего милаго пристава въ столь благосклонномъ ко мн? положенiи. Я еще въ гостинниц? приготовилъ программу р?чи, но увы, по программ? мн? говорить не пришлось.

— Здравствуйте, г. артистъ! — заговорилъ приставъ съ. украинскимъ акцентомъ. — Отжешь, ей Богу, какъ я радъ, что вы пришлы ко мн?. Можетъ разр?шите чокнуться за ваше здоровье?..

Онъ сидълъ въ ванной выше грудей въ вод?, а изъ воды выплывали жирныя, б?лыя плечи, подъ синеватымъ носомъ распухали темнокожанные усы. Надъ каждымъ глазомъ было по брови, но каждая изъ этихъ бровей была отпущена моему прiятелю на троихъ или четырехъ такихъ же приставовъ. Говоря, что хот?лъ бы со мною чокнуться, онъ какъ то сипловато изъ подводной глубины живота смеялся, открывъ ротъ. Тутъ я зам?тилъ, что во рту у него есть золото и чернядь… Передъ нимъ, поперекъ ванны, лежала доска, а на доск? стояла бутылка водки, порядочно роспитая, и что-то врод? студня и соленыхъ огурцовъ. Хоть часъ для меня былъ неурочный, но я сейчасъ же сообразилъ, что отказываться отъ его угощенiя тоже неурочно… Я моментально принялъ видъ размашистаго весельчака и прис?лъ къ нему на трехножную какую-то табуретку.

— Квитокъ! — закричалъ приставъ.

Показалась дивчина. Ей приказано было принести второй стаканъ, какъ можно скор?е.

— Ну, вотъ, ишь, в?дь, какъ вы пожаловали. Уже вы мен? извините, а я знаете самъ докторъ. Университетов я не кончалъ, а соображаю самовластно. Отъ мн? говорятъ, что нельзя пить водки, что будто бы прожигаетъ, такъ я, знаете, десять минуть провожу въ холодной вод?. Такъ что одно исключаетъ другое.

Я ему на это, что, дескать, самъ особенно докторамъ не дов?ряю, а вотъ такiя народныя средства люблю и уважаю.

— Такъ, в?дь про васъ говорятъ, что вы изъ народа.

Чокнулись, выпили, закусили огурцомъ.

— Вотъ говорю — концертъ… Извините — ваше имя-отчество?

— Акакiй Хрисанфовичъ.

Объясняю мое д?ло.

Мой собес?дникъ, н?сколько выплывъ наверхъ изъ воды, показалъ дв? выпуклый, покрытыя волосами груди.

— То-есть, почему же для рабочихъ, и какъ же это такъ безплатно? Да какъ же это — вс?мъ рабочимъ? Ихь же у насъ сотни тысячъ. Губернаторъ разр?шилъ?

— Разр?шилъ и полицеймейстеръ. Но сказали, что и къ вамъ нужно обратиться, — безсов?стно лгу я.

Откашлялся приставъ.

— Такъ шожъ я могу вамъ сд?лать, если губернаторъ и полицеймейстеръ разр?шили.

Когда я объяснилъ, что мн? отъ него надо, приставъ вытаращилъ на меня глаза, съ минуту дожевывалъ минуть пять тому назадъ разжеванный огурецъ, вздохнулъ, голосъ его упалъ, какъ неудавшееся т?сто, и онъ какъ то безкостно сказалъ:

— Нехорошо, что вы такiя шутки разсказываете мн? за прiятнымъ завтракомъ…

Потомъ голосъ его сталъ снова крепнуть, и онъ сказалъ серьезно:

— Увы, извините, безъ надзора… такую штуку оставить не могу.

Я согласился съ нимъ, но подалъ мысль:

— Д?ло, Акакiй Хрисанфовичъ, только въ мундирахъ. Шлите сколько угодно людей, но только въ штатскомъ.

— Вотъ это д?ло!.. И для васъ, г. артистъ, я это съ удовольствiемъ сделаю.

Выпили еще по рюмочк?. Приставъ взялъ мохнатое полотенце, всталъ, прижалъ къ животу, какъ могъ вытеръ свою правую руку, протянулъ ее мн?, ув?рилъ меня, что любитъ артистовъ, въ особености такихъ, которые изъ народа, и мы дружески разстались.

Я былъ въ восторг?. Все такъ хорошо удавалось. Уже расклеены афиши. Платныя м?ста уже вс? проданы, а 4.000 безплатныхъ м?стъ делегаты уже унесли на фабрики. Наступаетъ день концерта.

Все было бы хорошо, если бы въ циркъ Крутикова пошли только т?, которые въ лотерейномъ порядк? получили билетъ. Къ сожаленiю, пошли и т?, которые м?стъ не получили. Пошли именно на концертъ, а не на какую нибудь уличную политическую демонстрацiю, — пошли не скопомъ, а въ одиночку. Какъ это всегда въ Россiи бываетъ, каждый изъ рабочихъ норовилъ «какъ нибудь пробраться», «гд? нибудь постоять». А такъ какъ правильно говорилъ мн? приставъ, что въ Кiев? рабочихъ было сотни тысячъ, то улицы Кiева къ вечеру оказались запруженными народомъ. Не только улицы, прилегающая къ цирку — вс? главныя улицы города! Власти, естественно, встревожились, и на Крещатик? появились войска.

Я, разум?ется, испугался. Какую я заварилъ кашу!

— Я далъ слово, что безпорядковъ не будетъ — обратился я къ делегатамъ рабочихъ. Надеюсь, что рабочiе меня уважаютъ и не подведуть.

Долженъ отдать справедливость рабочимъ, что они держали себя хорошо.

Все протекало мирно, но положенiе мое было все же въ высшей степени щекотливое. Стало оно и траги-комическимъ, когда я уб?дился, что въ цирк? на спектакль и мн? самому никакъ нельзя протиснуться черезъ толпу. Кто же п?ть будетъ? Что д?лать?

Къ счастью, отель Континенталь, въ которомъ я жилъ, прилегалъ стеной къ цирку. И вотъ я и покойный мой аккомпанiаторъ Арсенiй Николаевичъ Корещенко, открывъ окно въ корридор? гостинницы, по карнизу и водосточной трубе спустились на крышу цирка. Этимъ задача, однако, не была р?шена. Въ самый циркъ можно было намъ проникнуть только т?мъ же акробатическимъ способомъ черезъ пробитое въ крыш? окно. Это мы и сд?лали.

Что было на улицахъ, я не знаю. Знаю только, что циркъ былъ такъ набитъ народомъ, что зр?лище принимало подавляющiй и пугающiй характеръ. Естественно, конечно, что концертъ начался позже, ч?мъ было назначено.

Подъ оглушительный шумъ рукоплесканiй я вышелъ на эстраду — овацiя длилась н?сколько минутъ. Когда оказалось возможнымъ говорить, я обратился къ публик? съ н?сколькими словами. Я напомнилъ, что за этотъ вечеръ, который я устроилъ съ особымъ удовольствiемъ, отв?чаю передъ вс?ми я. Что бы на немъ ни случилось, отв?тственность ляжетъ на меня, ибо по моей просьб? уважаемые мною и благородные люди разр?шили его. Н?тъ даже нарядовъ полицiи. Отв?тственность за порядокъ лежитъ на васъ, господа!

Громогласное «ура!» было отв?томъ на мое обращенiе. И я началъ концертъ.

«Духовной жаждою томимъ», — зап?лъ я, и съ этого момента — я думаю вс?, а я въ особенности — почувствовали какое то новое дыханiе жизни.

Въ теченiе концерта, въ перерывахъ между одной п?сней и другой, во время «биссовъ», я много разъ слышалъ возгласы то съ той, то съ другой стороны. Какiя то д?вицы кричали мн?, «Варшавянку!» Какiе то хриплые голоса настаивали: «Интернацiоналъ!». Но — говорю это совершенно искренне — этихъ революцiонныхъ п?сенъ я въ ту пору не зналъ. До сихъ поръ не знаю, что такое «Варшавянка», и только недавно, но за то очень хорошо, узналъ, что такое «Интернацiоналъ». Но еще съ юныхъ л?тъ, съ озера Кабана въ город? Казани, я зналъ, что существуетъ рабочая п?сня — «Дубинушка» — что поется она съ сопровожденiемъ хора, и что только куплеты поетъ солистъ — не солистъ Его Величества, конечно… И на просьбы рабочей публики мн? казалось самымъ подходящнмъ сп?ть именно эту п?сню. И я сказалъ, что знаю «Дубинушку», могу ее сп?ть, если вы ее мн? подтянете. Снова вавилонское «ура!», и я запеваю:

Много п?сенъ слыхалъ на родной сторон?,

Не про радость — про горе въ нихъ п?ли.

Но изъ п?сенъ вс?хъ т?хъ въ память вр?залась мн?

Эта п?сня рабочей артели…

— Эй, дубинушка, ухнемъ! — подхватили 5000 голосовъ, и я, какъ на Пасх? у заутрени, отд?лился отъ земли. Я не знаю, что звучало въ этой п?сне, — революцiя пли пламенный призывъ къ бодрости, прославленiе труда, челов?ческаго счастья и свободы. Не знаю. Я въ экстаз? только п?лъ, а что за этимъ сл?дуетъ, — рай или адъ — я и не думалъ. Такъ изъ гн?зда вылетаетъ могучая, сильная, б?лая птица и летитъ высоко за облака. — Конечно, вс? дубины, который подымаются «на господъ и бояръ», — я ихъ въ рук? не держалъ, ни въ прямомъ, ни въ переносномъ смысл?. А конца гнета я желалъ, а свободу я любилъ и тогда, какъ люблю теперь.

Много л?тъ прошло съ т?хъ поръ, а этоть вечеръ запомнилъ, на всю жизнь запомнилъ. Удался онъ на славу. Рабочiе посл? концерта разошлись домой мирно, какъ ученики, попарно. А о «Дубинушк?» стали, конечно, говорить различно. Главнымъ образомъ, меня немедленно зачислили въ крайнiе революцiонеры.

Отъ проданныхъ билетовъ очистилось сверхъ вс?хъ расходовъ, кажется, 3000 рублей, и эти деньги черезъ посредство поэта Лоло-Мунштейна, кiевлянина, я отдалъ отъ моего имени рабочимъ.

Прiятно посл? такихъ веч?ровъ уехать на берегъ лазурнаго моря. И вотъ я сижу на берегу Аляссiо въ Италiи. Въ купальномъ костюм? жмурюсь на милое, теплое солнышко. Съ испуганнымъ лицомъ, съ итальянской газетой въ рукахъ подходитъ жена.

— Что же теперь д?лать? Въ Россiи тебя разыскиваютъ власти. Желаютъ предать тебя суду за то, что даешь деньги на революцiю.

Я подумалъ: шутить. Но н?тъ. Въ газет?, дъйствительно, написано:

«Ищутъ Шаляпина».

Собирался я посид?ть подольше на мор?, даже опоздать къ сезону нам?ревался, а изъ-за заметки по?халь раньше.

Прi?халъ въ Москву. Остановился въ «Метропол?». Приходить ко мн? взволнованный Мунштейнъ и разсказываетъ, что скрывается, такъ какъ его разыскиваютъ по «д?лу» кiевскаго концерта.

Въ подпольной революцiонной газет? власти прочитали, что «отъ концерта X очистилось и поступило въ кассу 3000 рублей». Чей же концертъ можетъ дать 3000 рублей? Сообразили: конечно, Шаляпинскiй.

Подумалъ, какъ быть, и р?шилъ взять быка за рога. Немедленно я написалъ кiевской полицiи, что, дескать, деньги я, д?йствительно, далъ, но на что пойдутъ, не зналъ и не интересовался знать.

Когда я даю деньги на хлебъ, а ихъ пропиваютъ — не мое д?ло. Власти, повидимому, это поняли. Никакихъ пресл?дованiй противъ меня не подняли. Сняли пресл?довате и противъ Лоло.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.