Часть первая I. Моя родина

Часть первая

I. Моя родина

1

Въ былые годы, когда я былъ моложе, я им?лъ н?которое пристраспе къ рыбной ловл?. Я оставлялъ мой городской домъ, запасался удочками и червяками и уходилъ въ деревню на р?ку. Ц?лые дни до поздняго вечера я проводилъ на вод?, а спать заходилъ куда попало, къ крестьянамъ. Въ одинъ изъ такихъ отлетовъ и устроился въ изб? мельника. Однажды, придя къ мельнику ночевать, я въ углу избы зам?тилъ какого-то челов?ка въ потасканной с?рой одежд? и въ дырявыхъ валеныхъ сапогахъ, хотя было это л?томъ. Онъ лежалъ на полу съ котомкой подъ головой и съ длиннымъ посохомъ подмышкой. Такъ онъ и спалъ. Я лег противъ двери на разостланномъ для меня с?н?. Не спалось. Волновала будущая заря. Хот?лось зари. Утромъ рыба хорошо клюетъ. Но въ л?тнюю пору зари долго ждать не приходится. Скоро начало св?тать. И съ первымъ св?томъ с?рый комокъ въ валенкахъ зашевелился, как?то крякнулъ, потянулся, с?лъ, з?внулъ, перекрестился, всталъ и пошелъ прямо въ дверь. На крыльц? онъ подошелъ къ рукомойнику — къ незатейливой посудин? съ двумя отверстiями, вис?вшей на веревочк? на краю крыльца. Съ моего ложа я съ любопытствомъ наблюдалъ за т?мъ, какъ онъ полилъ воды на руки, какъ онъ смочилъ ею свою с?дую бороду, растеръ ее, вытерся рукавомъ своей хламиды, взялъ въ руки посохъ, перекрестился, поклонился на три стороны и пошелъ.

Я было собирался со старикомъ заговорить, да не усп?лъ — ушелъ. Очень пожал?лъ я объ этомъ и захот?лось мн? хотя бы взглянуть на него еще одинъ разъ. Ч?мъ то старикъ меня къ себ? привлекъ. Я привсталъ на кол?ни, облокотился на подоконникъ и открылъ окошко. Старикъ уходилъ вдаль. Долго смотр?лъ я ему всл?дъ. Фигура его, по м?р? того, какъ онъ удалялся, д?лалась меньше, меньше, и, наконецъ, исчезла вся. Но въ глазахъ и въ мозгу моемъ она осталась навсегда, живая.

Это былъ странникъ. Въ Россiи испоконъ в?ковъ были такiе люди, которые куда-то шли. У нихъ не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни д?ла. Но они всегда ч?мъ то озабочены. Не будучи цыганами, вели цыганскiй образъ жизни. Ходили по просторной русской земл? съ м?ста на м?сто, изъ края въ край. Блуждали по подворьямъ, заходили въ монастыри, заглядывали въ кабаки, тянулись на ярмарки. Отдыхали и спали гд? попало. Ц?ль ихъ странствованiй угадать было невозможно. Я уб?жденъ, что если каждаго изъ нихъ въ отд?льности спросить, куда и зач?мъ онъ идетъ — онъ не отв?тить. Не знаетъ. Онъ надъ этимь не думалъ. Казалось, что они чего-то ищутъ. Казалось, что въ ихъ душахъ жило смутное представленiе о нев?домомъ каком?то кра?, гд? жизнь праведн?е и лучше. Можетъ быть, они отъ чего-нибудь б?гутъ. Но если б?гутъ, то, конечно, отъ тоски — этой совс?мъ особенной, непонятной, невыразимой, иногда безпричинной русской тоски.

Въ «Борис? Годунов?» Мусоргскимъ съ потрясающей силой нарисованъ своеобразный представитель этой бродяжной Россiи — Варлаамъ. На русской сцен? я не вид?лъ ни удовлетворительнаго Варлаама, и самъ я не въ совершенств? воплощал этотъ образъ, но настроене я чувствую сильно и объяснить его я могу. Мусоргскiй съ несравненным искусствомъ и густотой передал бездонную тоску этого бродяги — не то монаха-разстриги, не то просто какого-то бывшаго служителя. Тоска въ Варлаам? такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо см?яться, выдумать что нибудь разгульно-пьяное, будто-бы см?шное. Удивительно изображен Мусоргскимъ горькiй юморъ — юморъ, въ которомъ чувствуется глубокая драма. Кргда Варлаам предлагаетъ Гришки Отрепьеву съ нимъ выпить и повеселиться, и онъ на это получаетъ он на это получает от мальчишки грубое: «пей, да про себя разум?й»! — какая глубокая гор?чь звучитъ въ его реплик?: «Про себя! Да что мн? про себя разум?ть? Э-эхъ»!.. Грузно привалившись къ столу, он зап?вает веселыя слова — въ минор?:

Какъ ?детъ ёнъ, да погоняет ёнъ,

шапка на ёмъ торчитъ, какъ рожонъ…

Это не п?сня а тайное рыданiе.

Русские актеры обыкновенно изображают Варлаама какимъ-то отвратительнымъ адкоголикомъ, жрущимъ водку, Въ его страх? передъ полицейскимъ приставомъ актерамъ обыкновенно мерещится преступность Варлаама: темное за ним, дескать, д?ло — онъ боится, какъ бы его не арестовали. Едва ли это такъ. Боится ареста? Да онъ уже арестованъ, всей своей жизнью арестованъ. Можетъ быть, он въ самомъ д?л? уголовный. Зар?залъ. Плутъ-то он во всяком случа?. Но не въ этомъ суть Варлаама. «Что мн? про себя разум?ть? — значитъ, что я и кто я такой? Отлично про себя разум?ю, что я мразь. Душа Варлаама изранена сознанiемъ своего ничтожества. Куда бы ни ступилъ онъ, непрем?нно провалится — въ сугробъ или въ лужу.

Литва-ли, Русь-ли,

Что гудокъ, что гусли…

Куда бы онъ ни пошелъ, онъ идетъ съ готовымъ сознанiемъ, что никому онъ не нуженъ. Кому нужна мразь?.. Вотъ и ходитъ Варлаамъ изъ монастыря въ монастырь, занимается ловлей рыбы, можетъ быть, въ соловецкой обители, шатается изъ города въ городъ, въ прискокъ за чудотворной иконой по церковнымъ городскимъ приходамъ. Въ горсточк? д?ржитъ свечку восковую, чтобы ее не задуло, и оретъ сиплымъ басомъ, подражая протодiаконамъ: «сокрушите змiя лютаго со дванадесятью крылами хоботы». Отъ него пахнетъ потомъ, и постнымъ масломъ, и ладаномъ. У него спутана и всклокочена с?дая борода, на конц? расходящаяся двумя штопорами. Одутловатый, малокровный, однако, съ сизо-краснымъ носомъ, онъ непрем?нный пос?титель толкучаго рынка. Это онъ ходитъ тамъ темно-с?рый, весь поношенный и помятый, въ своей стеганой на ват? шапк?, схожей съ камилавкой. Это онъ зимою «жретъ» въ обжорномъ ряду толчка, если есть на что жрать, требуху изъ корчаги, на которой обыкновенно сидитъ толстая, од?тая въ н?сколько кофт, юбокъ и штановъ торговка: бережетъ тепло требухи. Это онъ разсказываетъ своимъ трактирнымъ надо?дателямъ, какъ и за что выгнали его изъ посл?дняго монастыря:

— Заiокалъ, заiокалъ, заiокалъ и заплясалъ въ корридоре Обители Божьей. Прыгалъ пьяный, въ голомъ вид?, на одной ног?… А Архiерей по этому корридору къ заутрени!

Выгнали…

Когда Варлаам крестится, онъ креститъ въ сердц? своемъ пятно тоски. Но нич?мъ не стирается оно: ни пляской, ни iоканьем, ни п?сней… И всего только у него ут?шенiя, что читать или п?ть «Прiйдите ко Мн? вси труждающiеся и обремененнiи и Азъ успокою вы». Онъ знаетъ, что онъ не труждающiйся, но онъ искренно думаетъ, что обремененный… Да еще подкрепляет онъ опiумомъ собственнаго изобр?тенiя: есть, дескать, какой-то пупъ земли, гд? живутъ праведники и откуда его, горемычнаго, не прогонятъ…

Не знаю, конечно, нужны ли такiе люди, надо ли устроить такъ, чтобы они стали иными, или не надо. Не знаю. Одно только я скажу: эти люди — одна изъ зам?чательн?йшихъ, хотя, можетъ быть, и печальныхъ, красокъ русской жизни. Если бы не было такихъ монаховъ, было бы трудн?е жить Мусоргскому, а вм?ст? съ нимъ — и намъ вс?мъ…

Бездонна русская тоска. Но вдумываясь въ образы, которые мн? приходилось создавать на русской сцен?, я вижу безмерность русскаго чувства вообще, — какое бы оно ни было. Вотъ въ «Хованщин?» я вижу религiозный фанатизмъ. Какой же этотъ фанатизмъ сильный и глубокiй! Холодному уму непостижимо то каменное спокойствiе, съ какимъ люди идуть на смерть во имя своей в?ры. Стоять у ст?нки такимъ образомъ, что и не думаютъ, повернуть ли имъ назадъ. Они головой прошибуть ст?ну и не зам?тять, что имъ больно… Въ «Псковитянк?» Римскаго-Корсакова я изображаю Ивана Грознаго. Какое 6езпред?льное чувство владычества надъ другими людьми и какая невообразимая ув?ренность въ своей правот?. Нисколько не стесняется Царь Иванъ Васильевичъ, если р?ка потечетъ не водой, а кровью челов?ческой…

«И яко да злод?янiя б?совсеия да испраздниши. И ученикомъ своимъ власть давай, еже наступити на змiя и скорпiя, и на всю силу вражiю».

И наступалъ…

Великая сила въ Борис? Годунов?, этой наибол?е симпатичной мн? личности во всемъ моемъ репертуар?. Но этотъ б?дняга, хоть и властный Царь, какъ огромный слонъ, окруженный дикими шакалами и гiенами, низкая сила которыхъ его въ конц? концовъ одол?етъ. Инстинктивно чувствуя слоновую силу Бориса и боясь этой силы, бояре ходятъ вокруг да около съ поджатыми хвостами, щелкая зубами. Но они смирны только до поры до времени. Въ удобную минуту трусливая, но хитрая, анархическая и хищная свора растерзаетъ слона. И опять-таки съ необузданной широтой развернется русскiй нравъ въ крамольномъ своеволiи боярства, какъ и въ деспотiи Грознаго.

Размахнется онъ за вс? пред?лы и въ разгульномъ бражничеств? Галицкаго въ великол?пномъ произведенiи Бородина «Князь Игорь». Распутство Галицкаго будетъ такимъ же безпросв?тно крайнимъ, какъ и его цинизмъ. Не знаетъ какъ будто никакой середины русскiй темпераментъ.

2

Игра въ разбойники привлекательна, в?роятно, для вс?х д?тей повсюду, во всемъ мiр?. Въ ней много романтическаго — врагъ, опасность, приключенiя. Но особенно любима эта игра россiйскими д?тьми. Едва ли гд?-нибудь въ другой стран? разбойники занимаютъ такое большое м?сто въ воображенiи и играхъ д?тей, какъ у насъ. Можетъ быть, это потому такъ, что въ Россiи всегда было много разбойниковъ, и что въ народной фантазiи они срослись съ величественной декорацiей дремучихъ л?совъ Россiи и великихъ россiйских р?къ. Съ образомъ разбойника у русскаго мальчишки связанно представленiе о малиновомъ кушак? на красной рубах?, о вольной п?сн?, о вольной, широкой размашистой жизни. Быть можетъ, это еще такъ и потому, что въ старыя времена, когда народъ чувствовалъ себя угнетеннымъ барами и чиновниками, онъ часто вид?лъ въ разбойник?-бунтар? своего защитника противъ господскаго засилья. Кто же изъ разбойниковъ особенно полюбился Россiи? Царь-разбойникъ, Стенька Разинъ. Великодушный и жестокiй, бурный и властный, Стенька возсталъ противъ властей и звалъ подъ свой бунтарскiй стягъ недовольныхъ и обиженныхъ. И вотъ зам?чательно, что больше всего въ Разин? легенда облюбовала его дикiй романтическiй порывъ, когда онъ, «веселый и хм?льной», поднялъ надъ бортомъ челна любимую персидскую княжну и бросилъ ее въ Волгу-р?ку — «подарокъ отъ донскаго казака», какъ поется о немъ въ п?сн?. Вырвалъ, несомненно, изъ груди кусокъ горячаго сердца и бросилъ за бортъ, въ волны… Вотъ, какой онъ, этотъ популярный русскiй разбойникъ! Я, конечно, далекъ отъ мысли вид?ть въ Степан? Тимофеевич? Разин? символическiй образъ Россiи. Но правда и то, что думать о характер? русскаго челов?ка, о судьбахъ Россiи и не вспомнить о Разин? — просто невозможно. Пусть онъ и не воплощаетъ Россiи, но не случайный онъ въ ней челов?къ, очень сродни онъ русской Волг?… Находитъ иногда на русскаго челов?ка разинская стихiя, и чудныя онъ тогда творитъ д?ла! Такъ это для меня достоверно, что часто мн? кажется, что мы вс? — и красные, и белые, и зеленые, и синiе — въ одно изъ такихъ стенькиныхъ навожденiй взяли да и сыграли въ разбойники, и еще какъ сыграли — до самозабвенiя! Подняли надъ бортомъ великаго русскаго корабля прекрасную княжну, размахнулись по Разински и бросили въ волны… Но не персидскую княжну, на этотъ разъ, а нашу родную мать — Россiю… «Подарокъ отъ донского казака».

Развелись теперь люди, которые готовы любоваться этимъ необыкновенно-романтическимъ жестомъ, находя его трагически-прекраснымъ. Трагическую красоту я вообще чувствую и люблю, но что-то не очень радуется душа моя русскому спектаклю. Не одну романтику вижу я въ нашей игр? въ разбойники. Вижу я въ ней многое другое, отъ романтизма очень далекое. Рядомъ съ поэзiей и красотой въ русской душе живутъ тяжкiе, удручающiе гр?хи. Гр?хи-то, положимъ, общечелов?ческiе — нетерпимость, зависть, злоба, жестокость — но такова уже наша странная русская натура, что въ ней все, дурное и хорошее, принимаетъ безм?рныя формы, сгущается до густоты необычной. Не только наши страсти и наши порывы напоминаютъ русскую мятель, когда челов?ка закружитъ до темноты; не только тоска наша особенная — вязкая и непролазная; но и апатiя русская — какая то, я бы сказалъ, пронзительная. Сквозная пустота въ нашей апатiи, ни на какой европейскiй сплинъ не похожая. Къ ночи отъ такой пустоты, пожалуй, страшно д?лается.

Не знаетъ, какъ будто, середины русскiй темпераментъ. До крайности интенсивны его душевныя состоянiя, его чувствованiя. Оттого русская жизнь кажется такой противор?чивой, полной р?зкихъ контрастовъ. Противор?чiя есть во всякой челов?ческой душ?. Это ея естественная св?тот?нь. Во всякой душ? живутъ несходныя чувства, но въ серединныхъ своихъ состоянiяхъ они мирно уживаются рядомъ въ отличномъ сос?дств?. Малые, мягкiе холмы не нарушаютъ гармонiи пейзажа. Они придаютъ ему только больше жизни. Не то ц?ль высокихъ и острыхъ горъ — он? образуютъ промежуточныя бездны. Бездны эти, положимъ, только кажущiяся — это, в?дь, просто уровень почвы, подошвы горъ, но впечатл?нiе все таки такое, что тутъ земля подверглась конвульсiямъ.

Быть можетъ, это отъ н?которой примитивности русскаго народа, оттого, что онъ еще «молодъ», но въ русскомъ характер? и въ русскомъ быту противор?чiя, д?йствительно, выступають съ большей, ч?мъ у другихъ, р?зкостью и остротой. Широка русская натура, спору н?тъ, а сколько же въ русскомъ быту мелочной, придирчивой, сварливой узости. Пред?льной н?жностью, пред?льной жалостью одарено русское сердце, а сколько въ то же время въ русской жизни грубой жестокости, мучительнаго озорства, иногда просто безц?льнаго, какъ бы совершенно безкорыстнаго. Утонченъ удивительно русскiй духъ, а сколько порою въ русскихъ взаимоотношенiхъ топорной нечуткости, и оскорбительной подозрительности, и хамства… Да, д?йствительно, ни въ чемъ, ни въ хорошемъ, ни въ дурномъ, не знаеть середины русскiй челов?къ.

Стремится до утраты силъ,

Какъ беззаконная комета

Въ кругу расчисленномъ св?тилъ…

И когда, волнуясь, стоишь на сц?не передъ публикой, освещенный рампой, и изображаешь это самъ, или видишь что вокругъ себя, то бол?зненно чувствуешь каждое мал?йшее такое прикосновенiе къ своей кож?, какъ лошадь чувствуетъ муху, с?вшую на животъ.

3

И все таки звенитъ зв?зднымъ звономъ въ в?кахъ удивительный, глубокiй русскiй генiй. Я терп?ть не могу нацiональнаго бахвальства. Всякiй разъ, когда я восхищаюсь ч?мъ нибудь русскимъ, мн? кажется, что я похожъ на того самаго генерала отъ инфантерiи, который по всякому поводу и безъ всякаго повода говоритъ:

— Если я дамъ турк? съ?сть горшокъ гречневой каши съ масломъ, то черезъ три часа этотъ турка, на тротуар?, на глазахъ у публики, погибнетъ въ страшныхъ судорогахъ.

— А Вы, Ваше Превосходительсгво, хорошо переносите гречневую кашу?

— Я?!. Съ семил?тняго возраста, милостивый государь, перевариваю гвозди!..

Не люблю бахвальства. Но есть моменты, когда ничего другого сказать нельзя, и вообразить нич?мъ инымъ нельзя, какъ именно зв?зднымъ звономъ, дрожащимъ въ небесахъ, этотъ глубокiй широкiй и вм?ст? съ т?мъ легчайшiй русскiй генiй…

Только подумайте, какъ выражены св?тъ и т?нь у россiйскаго генiя, Александра Сергеевича Пушкина. Въ «Каменномъ Гост?» мадридская красавица говоритъ:

«Приди! Открой балконъ. Какъ небо тихо,

Недвижимъ теплый воздухъ, ночь лимономъ

И лавромъ пахнетъ, яркая луна

Блеститъ на синев? густой и темной,

И сторожа кричатъ протяжно, ясно!..

А далеко, на с?вер? — въ Париж?,

Быть можетъ, небо тучами покрыто,

Холодный дождь идетъ и в?теръ дуетъ»…

Далеко? на с?вер? — въ Париж?. А написано это въ Россiи, въ Михайловскомъ, Новогородской губернiи, въ морозный, можетъ быть, день, среди сугробовъ сн?га. Оттуда Пушкинъ, вообразивъ себя въ Мадрид?, почувствовалъ Парижъ далекимъ, севернымъ!..

Не знаю, игралъ ли Александръ Серг?евичъ на какомъ нибудь инструмент?. Думаю, что н?тъ. Ни въ его лирик?, ни въ его переписк? н?тъ на это, кажется, никакихъ указанiй. Значитъ, музыкантомъ онъ не былъ, а какъ глубоко онъ почувствовалъ самую душу музыки. Все, что онъ въ «Моцартъ и Сальери» говоритъ о музык?, въ высочайшей степени совершенно. Какъ глубоко онъ почувствовалъ Моцарта — не только въ его конструкцiи музыкальной, не только въ его контрапунктахъ или отд?льныхъ мелодiяхъ и гармоническихъ модуляцiяхъ. Н?тъ, онъ почувствовалъ Моцарта во всей его глубокой сущности, въ его субстанцiи. Вспомните слова Моцарта къ Сальери:

«Когда бы вс? такъ чувствовали силу

Гармонiи! Но н?тъ: тогда бъ не могъ

И мiръ существовать, никто бъ не сталъ

Заботиться о нуждахъ низкой жизни».

Такъ именно, а не иначе могъ говорить Моцартъ. Пушкинъ не сказалъ: «силу мелодiи», это было бы для Моцарта мелко. Онъ сказалъ: «силу гармонiи». Потому, что какъ ни поютъ зв?зды въ небесахъ, какiя бы отъ нихъ ни текли мелодiи, суть этихъ мелодiй, п?сенъ и самыхъ зв?здъ — гармонiя.

Вс? противор?чия русской жизни, русскаго быта и русскаго характера, образцы которыхъ читатель не разъ встр?титъ въ моихъ разсказахъ, находятъ, въ конц? концовъ, высшее примиренiе въ русскомъ художественномъ творчеств?, въ гармоническихъ и глубокихъ созданiяхъ русскаго генiя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.