ОСВОБОЖДЕНИЕ ТОРРЕОНА

ОСВОБОЖДЕНИЕ ТОРРЕОНА

В марте 1914 года Северная дивизия вновь погрузилась в вагоны и двинулась на юг, по направлению к Торреону, где на этот раз Уэрта сосредоточил свои главные силы. Ими командовал опытный генерал Веласко.

Северную дивизию сопровождал в этом походе молодой американский корреспондент Джон Рид, который сочувственно относился к борьбе мексиканского народа за свою свободу. Вилья любил и уважал этого вихрастого парня с ясными голубыми глазами не только за его сердечность, но и за смелость, выносливость и скромность. Джон Рид неоднократно участвовал в походах, принимал участие в сражениях.

На подступах к Торреону Рид навестил Вилью в его штабном вагоне.

«Это был, — писал в одной из своих корреспонденции с фронта Рид, — небольшой красный вагон с ситцевыми занавесками на окнах… Он разделен перегородкой на две половины — кухню и спальню генерала. Эта комнатушка была сердцем армии. Здесь происходили все военные совещания, и пятнадцать генералов, принимавших в них участие, с трудом умещались в ней. На этих совещаниях обсуждались важнейшие вопросы кампании, генералы решали, что надо делать, а затем Вилья отдавал приказы, какие считал нужными. Стены вагона были выкрашены в грязно-серую краску, к ним приколоты фотографии прекрасных дам в театральных позах, большой портрет Каррансы, фотография Фьерро и портрет самого Вильи. В стены были вделаны две широкие откидные полки, на одной спали Вилья и генерал Анхелес, на Другой — личный врач Вильи и его секретарь…»

Однажды утром Джон Рид явился в этот вагон.

— Что вам нужно, амиго? — спросил Рида Вилья, сидевший на краю полки в одном белье. Тут же стояли несколько солдат.

— Мне нужна лошадь, генерал!

— Черт возьми, нашему другу потребовалась лошадь! — саркастически улыбнулся Вилья, и все окружающие расхохотались. — Вы, корреспонденты, того гляди потребуете себе автомобиль! Послушайте, сеньор корреспондент, известно ли вам, что около тысячи солдат в моей армии не имеют коней? Возьмите поезд. Зачем вам еще лошадь!

— Затем, чтобы поехать с авангардом.

— Нет, — улыбнулся он. — Слишком много пуль летит навстречу авангарду…

Разговаривая, Вилья быстро одевался и время от времени потягивал кофе прямо из грязного жестяного кофейника. Кто-то подал ему саблю с золотым эфесом.

— Нет! — сказал командующий презрительно. — Мы идем в бой, а не на парад. Подайте мне мою винтовку!

Минуту он стоял у двери своего вагона, задумчиво глядя на длинные ряды всадников, вооруженных самым различным образом, но непременно с перекрещивавшимися патронными лентами на груди. Затем он быстро отдал несколько распоряжений и вскочил на своего огромного жеребца.

— Пошли! — крикнул Вилья.

Заиграли трубы, и отряды один за другим поворачивали к югу и скрывались в облаках пыли.

Наконец из виду исчезла вся Северная дивизия…

Во время остановки у станции Бермехильо на вокзале зазвонил телефон. Вилью попросили взять трубку.

— Кто у телефона?

— Франсиско Вилья, ваш покорный слуга.

— А я генерал Веласко. Рад с вами познакомиться, генерал Вилья. Вы уже захватили Бермехильо?

— Как видите, генерал.

— В таком случае, ждите нас.

— С удовольствием, вам будет оказана достойная встреча.

— Не забудьте приготовить нам ужин.

— Даже с салфеткой и какао на десерт.

— А много ли вас?

— Всего два полка артиллерии и 10 тысяч мучачитос, которым не терпится с вами позабавиться.

Веласко, разумеется, и не думал выходить из Торреона. Он надеялся, что наступление Северной дивизии захлебнется, встретив мощное сопротивление еще на подступах к городу.

Сакраменто, Санта Клара, Мапими, Лердо, Гомес Паласиос — каждый из этих сильно укрепленных населенных пунктов Северная дивизия брала с бою. Солдаты сражались с ожесточением, враг проявлял не меньшее упорство. Вилья и его командиры, как обычно, первыми бросались в бой, но пули, казалось, их не брали.

26 марта 1914 года Вилья передавал Каррансе по прямому проводу: «Сеньор, три дня и три ночи сражались наши войска, наконец они взяли Лердо и Гомес Паласиос. Враг отступает, неся большие потери. У нас 600 раненых, точное число убитых мне пока неизвестно. О них, согласно моему долгу, я сообщу позднее, и мы оба будем горевать по поводу гибели стольких преданных революции бойцов. В прошедших боях хорошо показала себя артиллерия, которой командует генерал Анхелес. Отличились бригады «Морелос» и «Вилья». Генерал Урбина был вместе со мною всю ночь в гуще сражения. Я поздравляю вас, сеньор, с этой победой народного дела, а также поздравляют генерал Анхелес и генерал Урбина, которые находятся здесь, рядом со мной».

В конце марта Веласко послал английского консула в Торреоне к Вилье с предложением заключить перемирие на 48 часов для того, чтобы собрать раненых с поля брани и захоронить убитых.

Вилья попросил консула передать генералу Веласко, что на его участке нет ни раненых, нуждающихся в помощи, ни убитых, которых следует захоронить. Его раненых быстро подбирают санитары. Если боец легко ранен, его перевязывают и он возвращается на передовую, если тяжело — его направляют в тыл. Что касается убитых, то их останки давно покоятся в земле. Не для этих целей предлагает генерал Веласко перемирие, а для того, чтобы выиграть время и дождаться подкреплений. Нет, на перемирие, приносящее пользу врагу, Вилья не пойдет.

И сражение закипело с новой силой.

Не у всех хватило силы воли и выдержки продол-: жать эти нескончаемые, казалось, бои, которые длились уже две недели.

Бригада, которой командовал генерал Кастильо, занимавшая позиции у Калабасас, не выдержала контратаки противника и отступила.

С возмущением доложил Томас Урбина об этом позорном случае Панчо Вилье. Тот приказал немедленно отвести солдат Кастильо в тыл и обезоружить их, а Кастильо и офицеров арестовать и судить военно-полевым судом, как трусов и дезертиров.

Как и следовало ожидать, суд присудил Кастильо и его офицеров к расстрелу. Тогда Вилья обратился к осужденным:

— Войну выигрывают люди мужественные! Люди же без чести и без мужества не могут защищать народное дело. Вот почему в Северной дивизии нет места трусам. Я принял вас в свое войско, так как считал храбрецами. Я доверил вам важные позиции, а вы с них трусливо бежали. За эти позиции отдали жизнь многие бойцы. Теперь, чтобы ими овладеть вновь, придется вновь пролить потоки крови. Вот почему вас следует наказать. Вот почему вас присудили к расстрелу. Но было бы несправедливо, если бы вы отдали свою жизнь, не принеся пользы народному делу. Я возвращаю вам и вашим бойцам оружие и приказываю сегодня же ночью отвоевать сданные вами позиции. Если вы будете сражаться храбро, вы погибнете с честью, если останетесь в живых, то завоюете утерянную честь. Если же вы не только отвоюете старые позиции, но погоните дальше врага, то я прощу вашего командира Кастильо. Командовать вами буду я сам.

В эту ночь бригада продвинулась далеко за Калабасас. Генерал Кастильо был помилован. Вскоре после этого он пал смертью храбрых на поле брани.

1 апреля армия Вильи подошла вплотную к Торреону. Начался штурм города. Вот как о нем впоследствии рассказал сам Панчо Вилья:

«Было 8 часов вечера, когда прибывшие к нам из Чиуауа подкрепления, которыми командовал полковник Мартиниано Сервин, вышли на передовые позиции и вступили в бой. Около 9 часов открыли огонь части, находившиеся в центре нашего фронта. Около половины десятого открыли огонь по врагу части с правого фланга. Около 10 часов бросились в бой части нашего левого фланга. Таким образом, мы под прикрытием нашей артиллерии, которая обстреливала Торреон из Санта Росы, начали наступать к центру города. По мере того как наступали мои части на левом фланге, бригады Луиса Эрреры и Мартиниано Сервина подходили к укреплениям и траншеям врага, расположенным в районе дамбы Койоте.

Бой разгорелся со страшной силой, и успех сопутствовал попеременно нам и врагам. Мы были полны решимости победить или погибнуть; враг же, по мере того как усиливался наш натиск, точно воодушевлялся этим и оказывал все более ожесточенное сопротивление.

Город был освещен заревом пожарища. В 10 часов вечера части нашего левого фланга штурмовали высоту Каньона Уараче и около половины двенадцатого закрепились на ее склонах. Перед дамбой Койоте бой бушевал с нарастающей силой, и в час ночи наши бойцы уже сражались там с врагом врукопашную. Это был самый кровавый бой из всех, которые мне приходилось дотоле видеть. Там погибли многие храбрецы. Погиб полковник Бенито Арталехо, хороший революционер, которого я любил и смерть которого оплакивал. Там же пал смертью храбрых подполковник Пабло Мендоса, майор Жакес и много других революционеров. За два часа боя у нас только на этом отрезке было более ста убитых и трехсот раненых. Не меньшие потери нес и противник. Командовавший на этом участке полковник был убит в эту ночь…»

Бой стих к утру. Вилья отдал приказ бойцам прекратить сражение и отдохнуть. Наступила тишина, город точно замер. Через несколько часов стали поступать сообщения, что войска Веласко эвакуируют город.

Не желая продолжать кровопролития в городе, где каждый дом был превращен в крепость, и понимая, что, очутись Веласко в окружении, он стал бы сражаться до последнего патрона, Вилья распорядился открыть ему дорогу к отступлению.

В 11 часов вечера бойцы Северной дивизии после двух недель непрерывных боев заняли Торреон, железнодорожное сердце Мексики. Тем самым весь север страны был очищен от войск Уэрты, но Вилья и его бойцы знали; впереди еще немало боев, прежде чем враг будет окончательно повержен.

— Генерал, — обратился к Вилье в ту же ночь с вопросом один американский журналист, — какие эмоции испытываете вы, одержав столь великолепную победу?

— Эмоции? Это еще что такое?

— Ну, чувства, например, радости и торжества или что-нибудь в этом роде.

— Я испытываю такие чувства, какие испытывает в таком случае революционер. Воспитанный в боях с врагами моего народа, я не радуюсь одержанным военным победам, так как они даются кровью и жизнью многих товарищей. Конечно, без побед над врагом мы никогда не избавимся от иуды Уэрты и революция не сможет восторжествовать. В этом значение и нашей сегодняшней победы.

Утром Вилья обошел место сражения. Он узнавал трупы многих знакомых ему бойцов и, прощаясь с ними, рыдал.

Десять лет спустя, вспоминая это утро, Вилья говорил:

— Я думал тогда, что если бы эти люди не пожертвовали своей жизнью, то и не было бы победы, и Торреон не был бы взят. Если бы многие люди, подобно им, не погибли бы в прошлом и не гибли бы теперь на всей территории республики в борьбе за правое дело, наша революция не двигалась бы вперед, даже если бы на ее стороне было много генералов и командиров, много лисенсиатов и ученых, способных доказать правоту нашего дела. Эти простые люди из народа, отдавшие свою жизнь за революцию, и те, кто был ранен и мучился в госпиталях, жертвуя своей кровью или своим здоровьем, и все те, кто не был ранен, потому что судьба охранила их от пуль, но находился на поле брани и рисковал своей жизнью за счастье бедных, за их свободу, — все они великие герои этой войны, а не генералы-хвастуны или ученые-лисенсиаты. Они, а не кто-либо другой, заслужили честь и благодарность наших сердец. Они, их семьи, их дети заслужили счастливое будущее, за которое мы воюем.