Глава 26
Глава 26
Стиха не ценят моего
Ни даже четвертью червонца,
А ты даришь мне за него
Кусочек истинного солнца,
Кусочек солнца твоего!
Когда б стихи мои вливали
Такой же свет в сердца людей,
Как ты — в безбрежность этой дали
И здесь, вкруг этих кораблей
С их парусом, как жар горящим
Над зеркалом живых зыбей,
И в этом воздухе, дышащем
Так горячо и так легко
На всем пространстве необъятном, —
Как я ценил бы высоко,
Каким бы даром благодатным
Считал свой стих, гордился б им,
И мне бы пелось, вечно пелось,
Своим бы солнцем сердце грелось,
Как нынче греется твоим!
Аполлон Майков. «Айвазовскому»
Айвазовскому было 65 лет, когда он во второй раз женился. Странное дело, многие художники в возрасте начинают жаловаться на то, что хуже различают оттенки, руки предательски начинают дрожать, трудно долгое время оставаться на ногах, работать запрокинув голову. С годами Айвазовский приобретал тонкость и чувствительность, которой ему недоставало в юные и зрелые годы. И если в молодости он нередко злоупотреблял яркими красками, к старости его мастерство истончилось, образы сделались глубокими, цветовые и композиционные решения цельными. Он по-прежнему много и с удовольствием работал, стараясь творить, пока не истает вдохновение.
Но художнику, даже очень большому профессионалу, трудно творить без любви, и вот на склоне лет, окруженный большой семьей, с ним жили дочь Александра с мужем Михаилом и сыновьями Николенькой и Иваном (Ованесом) в честь дедушки, Айвазовский снова влюбился.
Однажды, гуляя по городу в собственном экипаже, Иван Константинович был вынужден остановиться и снять шляпу, пропуская похоронную процессию. Хоронили феодосийского купца Саркизова, с которым художник был немного знаком. Айвазовский вышел из коляски и, вежливо прижимая к груди шляпу, поздоровался с кем-то из проходящих мимо соседей. За гробом Саркизова шли скорбящие родственники и друзья, лилась траурная заунывная музыка, выли приглашенные плакальщицы, все было как всегда в таких случаях, много раз Иван Константинович видел эти процессии, приходилось и самому следовать за гробами друзей и близких людей. Купец Саркизов не был из числа последних, поэтому Айвазовский хотел уже пропустить процессию и спокойно ехать дальше по своим делам, но неожиданно он был буквально поражен открывшейся ему красотой. Погруженная в свою печаль, за гробом шла прелестная молодая женщина, утонченные черты лица которой показались Ивану Константиновичу неизъяснимо притягательными. Ее лицо на фоне темного платья показалось ослепительно белым, а ресницы такими черными и густыми, что у Ивана Константиновича закружилась голова. Печальная и прекрасная, точно лебедушка, незнакомка проплыла мимо художника должно быть, не заметив его.
Айвазовский вернулся домой в замешательстве, такого с ним не было, наверное, с того самого дня, когда он впервые увидел Юлию Гревс — гордую Айше — повелительницу крепости. Он ходил по комнатам своего большого дома, не в состоянии притронуться к начатым полотнам или написать что-то новое. Все его мысли неизменно возвращались к прекрасной армянке. Кто она? Дочь Саркизова? Родственница? Вдова? Никогда прежде он не бывал в гостях у покойника и не видел этой женщины, не ведал, кто она, не знал ее имени.
На следующий день Айвазовский навел справки и узнал, что увлекся вдовой купца. Красавицу звали Анна Никитична Саркизова,[261] в девичестве Бурназян. Разумеется, Айвазовский был знаком практически со всеми жителями Феодосии и теперь с удивлением для себя припоминал хрупкую девочку, которую видел сколько-то лет назад в доме знакомых.
Получается, что девочка незаметно превратилась в девушку, а затем в прекрасную женщину. Но двадцать пять и шестьдесят пять — не будет ли разница в возрасте непреодолимой преградой? Саркизова являлась достаточно состоятельной дамой, муж оставил ей имение, в котором били ключи и был разбит дивный сад. Что мог ей дать пожилой мужчина со своими странностями, жесткими правилами и принципами? Да, он известный художник, с именем, положением в обществе, он почетный гражданин этого города, богат, знаменит, но… не посмеется ли молодость над пытающейся приглянуться ей старостью? Над белыми бакенбардами и вечной торопливостью, над его неукротимым желанием совершенствоваться, в его-то годы? Не будут ли помехой толпы молодых учеников? А ведь он, скорее всего, не сможет дать ей главного — ребенка! Да и сколько он еще проживет? Быть может, совсем немного, хотя… об этом думать не хотелось.
Выждав положенное время траура, Айвазовский добился, чтобы его познакомили с Анной Никитичной, и вскоре сделал официальное предложение. К его удивлению, Саркизова ответила согласием. Сохранилось свидетельство о браке И. К. Айвазовского с А. Н. Саркизовой:
«1882 года января 30 дня, я, нижеподписавшийся настоятель Симферопольской армяно-григорианской св. Успенской церкви, сим удостоверяю в том, что как видно из метрической книги, хранящейся при вверенной мне церкви о бракосочетавшихся в 1882 г., состоит в записи под N 3 акт следующего содержания: 1882 г. января 30 его превосходительство действительный статский советник И. К. Айвазовский, разведенный по указу Эчмиадзинского синоида от 30 мая 1877 г. N 1361 с первою женою от законного брака, вступил вторично в законный брак с женою феодосийского купца вдовою Анной Мгртчян Сарсизовой, оба армяно-григорианского исповедания. Посаженным их отцом был карасубазарский купец Емельян Христофорович Мурзаев.
Таинство брака совершено мною. О чем удостоверяю подписью моею и приложением церковно-казенной печати.
Настоятель Симферопольской армяно-григорианской св. Успенской церкви священник Авксентий Хопчанчиянц».
Айвазовский пишет портрет своей молодой жены, собирающей в саду виноград, нежная грациозная женщина в легком наряде тянет гибкие руки к спелым гроздям, рядом с ней, точно завороженный дивной картинкой, мальчик-слуга. Еще один — самый известный портрет Анны Айвазовской — ее лицо в тонкой газовой ткани, над которыми сияют умные выразительные глаза, нежная улыбка, спокойная грация — тихая пристань, лунная ночь над спокойной, почти зеркальной водой, мерцающая в темноте лунная дорожка… «Моя душа должна постоянно вбирать красоту, чтобы потом воспроизводить ее на картинах. Я люблю тебя, и из твоих глубоких глаз для меня мерцает целый таинственный мир, имеющий почти колдовскую власть. И когда в тишине мастерской я не могу вспомнить твой взгляд, картина у меня выходит тусклая…» — Айвазовский счастлив!
Вот как писал он спустя полгода после свадьбы своему другу фотографу и литератору Абдулле Геворку Абрамовичу (Аствацатуряну) 7/13 июля 1882 года, из Феодосии:
«Любимый и досточтимый брат Аптулла!
Ваше любезное письмо получил. Дошедшая до вас молва достоверна. Минувшим летом я вступил в брак с одной госпожой, вдовой-армянкой. Ранее с нею знаком не был, да вот о добром ее имени слышал премного. Жить теперь мне стало спокойно и счастливо. С первой женой уже 20 лет не живу и не вижусь с нею вот уже 14 лет. Пять лет тому назад Эчмиадзинский синод и католикос разрешили мне развод. Так что на новый брак права лишен не был. Только вот очень страшился связать свою жизнь с женщиной другой нации, дабы слез не лить. Сие случилось божьей милостью, и я сердечно благодарствую за поздравления».
Тем не менее он и не думает хотя бы ненадолго оторваться от дел. Да, он снова влюблен, но телом-то стар, и еще неизвестно, когда и за ним явится костлявая. Знать бы, как отсрочить роковой миг, но даже тогда он не перестал бы писать.
14 февраля 1882 года очередная выставка в Академии Петербурга. На этот раз вместе с эстонским живописцем Иваном Петровичем Келлером,[262] ныне профессором той же Академии. На этот раз все средства, полученные от продажи билетов, пошли в пользу Красного Креста и принесли в кассу комитета 1153 р. 91 коп. О чем написал обоим художникам Президент Академии художеств Великий князь Владимир Александрович, поблагодарив от себя лично и от имени покровительницы дамского комитета общества Великой княгини Марии Павловны.
Но, должно быть, не все благополучно в жизни женившегося во второй раз пожилого художника: «Вам известно, что мы (divorce (развод (фр-) не имеем и надо мною совершен обряд (exception (как исключение (фр.)», — пишет он Абдулле Геворку Абрамовичу[263]7/13 июля 1882 года. И здесь же: «Был бы очень рад, если патриарх на страницах константинопольских газет также поместил благодарственное слово Эчмиадзинскому католикосу за то, что был расторгнут мой первый брак, благодаря чему я ближе стал к своей нации… Знаю, что католикос будет весьма обрадован, если поступит благодарственное письмо от патриарха, почитаемого армянским населением, и от газет. Это нужно сейчас».
Получается, что, несмотря на то, что со стороны Айвазовского соблюдены все бракоразводные формальности, единоверцы не готовы принять его новый брак, хотя бы до тех пор, пока на то не поступит высшего указания. Из-за этого недоразумения родилась странная легенда, согласно которой страстный и порывистый от природы художник будто бы рассылал приглашения на свою свадьбу с Саркизовой еще не будучи разведенным. Как видно из письма самого Айвазовского, на момент вступления в брак он уже пять лет как был благополучно разведен и не виделся с бывшей супругой целых четырнадцать лет. Так что эта версия не выдерживает критики.
Тем не менее Айвазовский явно чувствует себя не в своей тарелке, иначе для чего было бы намекать на то, что Абдулла Геворг должен сообщить о положении, в котором он оказался, патриарху?
Наконец он отправляется с молодой женой в Грецию, где они проводят вместе некоторое время, а Айвазовский как всегда самозабвенно рисует, радуясь тому впечатлению, какое производит эта страна на Анну. На этот раз острота его чувства не притупляется, а словно разгорается с каждым днем, проведенным подле любимой женщины.
Он ни в чем не ущемляет своих интересов, практически не меняет расписание своей жизни и по-прежнему предан родному городу, друзьям, готов прийти на помощь, сделать что-то по-настоящему хорошее. Помочь всем, чем только может. А может он действительно многое. Кто же не знает великого Айвазовского? Все его знают, и художники, и министры, и цари. А стало быть, и земля Айвазовского — богом данная Феодосия — не будет забыта и заброшена.
10 февраля 1883 года художник сообщает письмом председателю инженерного совета Министерства путей сообщения Василию Васильевичу Салову[264] о преимуществах Феодосии перед Севастополем в коммерческом отношении, с целью добиться разрешения на построения в Феодосии коммерческого порта. Последнее время судов в Феодосию приходило много, и все они не могли уже разместиться в сделавшемся тесным и давно устаревшем в техническом отношении порту.
Айвазовский понимает — портовый город просто обязан иметь удобный и комфортабельный порт с сопутствующей ему инфраструктурой. Нет порта — не будет судов, нет судов — не станет товаров, в Феодосию откажутся приезжать купцы, жизнь, которая худо-бедно начала налаживаться, снова затухнет. И если за Феодосию не заступится он — у города не останется шанса выжить.
Впрочем, письма, просьбы — это одно, а реальное дело — совсем другое, поэтому Айвазовский совершает очередной необыкновенный поступок. Он решается подарить землякам питьевую воду, в которой те отчаянно нуждаются каждое лето:
«Не будучи в силах далее оставаться свидетелем страшного бедствия, которое из года в год испытывает от безводья население города, я дарю ему 50 000 ведер в сутки чистой воды из принадлежащего мне Субашского источника». Субашский родник часть приданого жены Айвазовского. В августе 1888 года вода поступит в город!
В то же время Иван Константинович принимает активное участие в жизни армянской церкви. Так, 16 апреля 1883 года он обращается Г. А. Эзову[265] в связи с назревшей необходимостью замены феодосийского армянского священника.
«… Вернувшись сюда из Петербурга, застал наше феодосийское армянское общество в ужасном возбуждении против здешнего армянского священника Тер Мартирос. Хотя он и был 20 лет в Феодосии, но всегда имел против себя все общество и несмотря на это с протекциею двух домов остается все-таки на месте. В церковь никто не ходит и это весьма достойно сожаления. Я вполне разделяю отношение общества, потому что священник, в самом деле, невозможен. Жаловались в консисторию, но священник и двое покровителей сумели вовремя материалом предупредить, послали жалобу в Эчмиадзин к Макару, но узнав об этом, покровители послали нарочного. Весьма обязали бы, ежели бы Вы написали к епархиальному и освободили бы наш город от этого урода. Не откажите в этой покорнейшей моей просьбе».
В 1884 году проходит очередная выставка Айвазовского в Доме искусств Вены, на которую он сам не поехал, оставшись в Феодосии. Как обычно, пресса весьма благосклонно встречает новые произведения великого мариниста, тем не менее Айвазовский не выглядит счастливым, не радует его и общество молодой и любимой супруги. В одной из газет, рядом с восторженной статьей о недавно проведенной выставке он обнаружил сообщение о смерти Марии Тальони. Она умерла у себя в доме в Марселе, еще точнее, в своем палаццо на озере Комо 22 апреля 1884 года, не дожив одного дня до собственного дня рождения. Марии Тальони должно было исполниться восемьдесят.
Много лет Айвазовский не видел бывшей любимой и не имел представления, как та жила без него. Мария же прослужила на театре Петербурга до 1842 года, постепенно теряя былую популярность, танцевала в балете своего отца «Тень» во Франции, но прежнего успеха не было. Прославленную балерину теснили ее же последовательницы и ученицы, которых готовили именно для романтического балета — главный козырь Тальони.
Оставив сцену в 1847 году Мария жила для своей семьи, давая частные уроки танцев. В 1859–1870 годах преподавала в балетной школе Парижской оперы.
В 1870 году во время франко-прусской войны, Мария Тальони получила похоронку на сына. Известие сломило бывшую балерину, некогда сильная женщина утратила почву под ногами. Не спасло даже пришедшее вслед за похоронкой письмо о произошедшей ошибке, сын не умер, а тяжело ранен. Казалось бы, возблагодари Бога и лети к своему вновь обретенному ребенку, тем паче что тому, может быть, нужна помощь. Мария уже никогда не будет прежней, а после того как буквально чрез год последовал следующий страшный удар — умер ее отец Филиппе Тальони, она словно потерялась, сильно постарев и утратив вкус к жизни. Желая сменить обстановку в 1870 году, Мария поехала в Лондон, где давала какое-то время уроки танца в аристократических семьях, одним из ее любимых учеников был сын королевы Виктории принц Уэльский. Двенадцать лет она отдала этому занятию, после чего полностью оставила танец и поселилась в своем палаццо на озере Комо.
Мария Тальони умерла на руках дочери, которую выдала за князя Александра Васильевича Трубецкого. И была похоронена на парижском кладбище Пер-Лашез. Через год на ее надгробии появится надпись: «О terre ne pese pas trop sur elle, elle a si peu pese sur toi»(«Земля, не дави на нее слишком сильно, ведь она так легко ступала по тебе»).
В первое Вербное воскресенье, наставшее вскоре после смерти Марии Тальони, в дом к Айвазовским как обычно принесли цветы. Каждый праздник благодарные жители одаривали своего художника свежими, только что распустившимися цветами. Среди подарков корзинка ландышей, к которому, должно быть по забывчивости, не приложена визитка. Айвазовский смотрит на букет, какое-то время пытаясь что-то понять, цветы явно говорят ему о чем-то. Только о чем? Он напрягает память, но ничего не получается, тем не менее сегодня его ждет серьезное дело. Необходимо совершить официальный визит к градоначальнику, так что художник, кряхтя, облачается в мундир, супруга приносит ему из другой комнаты шкатулку с орденами. В память о Тальони в этой самой шкатулке Айвазовский хранит ее розовую туфельку. Иван Константинович смотрит на выглядывающий из-за коробочек с орденами любопытный носик танцевальной туфельки, перехватив взгляд мужа, Анна Никитична отворачивается, память уже готова подсказать ему ответ, но неожиданно Айвазовского отвлекает какой-то шум за окном. Секрет ландышей остается нераскрытым. Но с тех пор каждый год в Неделю цветоносную, в Вербное воскресенье, в дом к Айвазовским среди прочих посетителей приходит высокий старик с корзиной свежих ландышей, в которой нет ни визитки, ни письма. Посланец никуда не спешит, степенно кланяется, передает подарок и медленно удаляется, не задержанный никем.