Глава 17

Глава 17

«Айвазовский свое сделал, он двинул других по новому пути».

В. В. Стасов

Ходят упорные слухи о том, что государь мол осерчал на Айвазовского за то, что тот застрял в Феодосии вместо того, чтобы быть при нем в Петербурге. Айвазовский и сам прекрасно понимает, что формально он приписан к Главному морскому штабу, да и Академия художеств в любой момент может призвать своего академика к преподавательской деятельности, поэтому он очень осторожен в своей переписке. И сколько бы не судачили на его счет любители бунтарских нравов — в Феодосии художник находится с официального разрешения:

«Прошение И. К. Айвазовского в Главный морской штаб о разрешении ему остаться в Крыму для завершения работы над видами Черноморских портов.

^{29 ноября 1845 г.}

Светлейший князь, милостивый государь!

Государю императору угодно было всемилостивейше поручить мне составление видов Черноморских портов.

Чтобы удобнее исполнить его высочайшую волю, я бы полагал остаться в Крыму до мая месяца, если на то будет соизволение начальства.

Долгом поставляю довести о сем до сведения Вашей светлости.

С душевным высокопочтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашей светлости покорнейшим слугою.

^{Иван Айвазовский».}

Похожее письмо приходит на имя президента Академии художеств. Айвазовский просто обязан защитить себя от нападок. Кто знает, как сложится дальнейшая жизнь, вступать в открытый конфликт с властью он не намерен. Он не свободный художник, а государственный служащий. Впрочем, никто не собирается препятствовать исполнению ясной воли монарха. Ему разрешают задержаться в Крыму до мая 1845 года, с тем, чтобы командиры Черноморских портов оказывали художнику всяческое содействие в работе. Но Айвазовский со свойственной ему легкостью будет пребывать в Крыму до июля 1846 года. Явное нарушение приказа, но да у нас в России победителей не судят, а из этого путешествия Иван Константинович привезет двенадцать новых картин, которые выставит в Одессе и Феодосии (от того, вероятно, и задержался).

Что касается феодосийской выставки, то о намерении устроить ее своим читателям сообщала газета «Одесский вестник» еще в марте 1846 года. Мало того, феодосийская выставка была примечательна уже потому, что являлась юбилейной. На ней отмечался десятилетний юбилей Айвазовского как художника (ровно 10 лет назад он в первый раз выставился в Петербурге). Все представленные на выставке картины были новыми: «Буря на Керченском рейде», «Феодосия при восходе солнца», «Ночь над приморской частью Одессы», «Константинополь при захождении солнца», «Севастополь перед полуднем во время высочайшего туда приезда», «Захождение солнца над Троей», «Меласс при утреннем солнце», «Сцены общественной жизни в Константинополе. Прогулка турчанок в каюке», «Кофейня», «Бурная ночь на море», «Монастырь Св. Георгия ночью близ Севастополя». 11 картин.

В честь юбилея Айвазовский устроил большой праздник для жителей родного города, на котором в числе почетных гостей находились второй отец Ивана Константиновича А. И. Казначеев, адмирал М. П. Лазарев, командир корабля «Двенадцать апостолов» В. А. Корнилов, Таврический губернатор В. П. Пестель[174] и др.

По сведениям, которые доносит до нас газета «Русская старина», 1878, т. 23, стр. 61: «Из Севастополя, кроме корабля «Двенадцать апостолов», прибыло еще до пяти военных судов.

Музыка гремела на них неумолкаемо, с сумерек реи и снасти были унизаны разноцветными фонарями, и переливчатые их огни по временам бледнели под зажигаемыми по бортам фальшфейерами».

Праздник был поистине грандиозен с танцами на улице, салютом из рыбацких лодок, джигитовкой и обильным угощением. Но не только желание сделать приятное для жителей Крыма, не только надежда как-то отблагодарить Казначеева, которому Айвазовский был обязан, толкнули его на столь затратное дело, как огромный праздник.

С некоторых пор Айвазовский находится в переписке с католикосом всех армян Нерсесом Аштаракеци.[175] Доподлинно неизвестно, где и когда произошло их знакомство. Это могло случиться в 1830–1843 годах, когда Нерсес Аштаракеци был начальником Нахичевано-Бессарабской епархии, в которую входила и Феодосия, или позже, в 1843–1845 годах, когда он жил в Петербурге. Не суть. Важно другое: в то время Айвазовского беспокоила проблема засилья в Крыму проповедников ордена Иезуитов, которые сеяли вражду между армянами, стремились подчинить их власти папского Рима. «Без всякого сомнения, известно, что удаление католических священников-армян из наших краев принесет нации нашей много пользы». Айвазовский просит католикоса всех армян запретить нахождение на территории Феодосии и Крыма этих «агентов Ватикана», а также ввоз их книг. Написав католикосу, Айвазовский дублирует послание министру Льву Алексеевичу Перовскому. Но и это еще не все, на празднике, устроенном Айвазовским, этот вопрос будет решаться особо, потому как воспользовавшись приглашением, туда прибудут лица, от которых напрямую зависит происходящее в Крыму. «По настоянию образованных людей здешних мест, я согласился устроить двадцать первого мая выставку новых картин своих, исполненных нынешнею зимою, к каковому сроку ожидаю прибытия в Таврическую губернию почтенных лиц, в числе коих будет его высокоблагородие Торос ага Даниелян с семьей».[176]

Новые картины Айвазовского преисполнены будоражащей силы, видно, что родной крымский воздух пошел Ивану Константиновичу на пользу.

Присутствующий на выставке в Санкт-Петербурге композитор А. И. Серов[177] был впечатлен новыми произведениями Айвазовского. В письме к В. В. Стасову[178] он рассказывает о работе Ивана Константиновича: «Айвазовский сам и его знакомые рассказывали мне подробно, как он работает. Воздух он пишет непременно в течение одного утра, как бы велика картина ни была. Этого требует смешение красок. Таким образом, иногда ему приходится не отходить от картины с 6-ти утра до 4-х пополудни. Материальный труд такой донельзя утомителен (не забудь, что иногда он должен чрезвычайно быстро шлепать кистью, даже подскакивая, чтобы придать больше силы), и он в последнее время весь исхудал и побледнел. Впрочем, подумай, с 15 января по 19 мая он сделал эти 5 огромных пейзажей (из которых за одним «Константинополем» работал 21 день, а то и по неделе и менее) и 5 маленьких!» Письмо Серова было опубликовано в журнале «Русская старина» за 1877 г., оно заканчивалось словами: «Вообще я не думаю, чтоб теперь был в Европе художник, который бы превзошел Айвазовского в этом роде живописи…»

Н. В. Кукольник написал биографический очерк об Айвазовском и тот разошелся огромным тиражом. Айвазовскому устраивают выставку в Эрмитаже, а затем сразу же в Академии художеств. В марте 1847 года «Совет императорской Академии художеств, принимая в уважение, что академик Иван Айвазовский необыкновенными успехами в искусстве и многими истинно превосходными творениями по части живописи морских видов заслуживает возведения его в звание профессора живописи по этому роду художества, единогласно положил: признать его, Айвазовского, профессором живописи морских видов».

Ивану Константиновичу Айвазовскому не было еще тридцати лет!

И вот снова вокруг него кружат неугомонные мамочки, мечтающие пристроить своих юных дочерей, заранее предчувствуя, что куда бы он ни направился, ему непременно будет предложено времяпрепровождение в компании юного создания, которое станет заученно преданно заглядывать ему в рот и стараться угодить, и ему становилось заведомо скучно.

В результате он начал отказываться от приглашения в дома, где заведомо могли поджидать его девушки на выданье. Впрочем, невозможно жить в столице и ни к кому не ходить. Айвазовский бывает в домах Томилова и Одоевского, заранее узнает, куда приглашен Глинка или кто-то из общих знакомых, и спешит туда. В Феодосии царили простые нравы, многие из соседей художника были вообще неграмотными, здесь же он посещал театр, выставки, ему нравилось рассуждать об искусстве или даже просто слушать, что говорят другие.

Как-то в гостях у Одоевского к Айвазовскому подошел друг хозяина дома и вежливо пригласил Ивана Константиновича посетить его семейство. Среди гостей обещался быть Глинка, да не просто так, а с новым романсом. Айвазовский обожал музыку Глинки, поэтому с радостью принял приглашение, пообещав непременно зайти.

Как и следовало ожидать, Айвазовского первым делом подвели к миловидным девицам — дочерям хозяина, как было тут же объявлено со значением, будущим художницам, а ныне, «разумеется», страстным почитательницам его таланта. Девушки тотчас защебетали вычитанные в газетах банальности относительно показанных на последней выставке картин мариниста.

В это время прибыл Глинка, Айвазовский тотчас вскочил, желая первым приветствовать друга, такое его поведение обидело барышень, благоглупости которых он по неосторожности недослушал.

Поняв, что Глинка будет готовиться к выступлению, Айвазовский хотел было уже вернуться к своим скучным обязанностям возле дочерей хозяина, как его окружили дамы, желающие непременно выяснить что-то об Италии.

Быстро размяв кисти рук, Глинка сел за фортепьяно и начал наигрывать первую вещь. Тут же все позабыли про разговоры, в гостиную вплыла строгая молодая гувернантка в простом, но изящном черным, немного похожем на испанское, платье. За ней, тщетно стараясь держаться как взрослые, вкатились малыши.

Девушка тут же усадила своих подопечных на заранее приготовленные стульчики в первом ряду, незаметно устроившись в уголке. Тонкая девичья фигурка в черном, еще больше подчеркивающем стройность, темные волосы и большие выразительные глаза незнакомки сразу же обратили на себя внимание Айвазовского, которому уже порядком надоели ужимки и улыбки окружающих его разодетых по последней парижской моде дам. «Ты скоро меня позабудешь», — пел Глинка, а Ованес смотрел во все глаза на прекрасную гувернантку, хорошо понимая, что не сможет сегодня ни поговорить с ней, ни пригласить на танец. Вскоре девушка заметила на себе внимательный взгляд Айвазовского и посмотрела на него. Прямой, открытый взгляд прекрасных глаз задел впечатлительного художника за живое, какое-то время он мог видеть только ее одну. Всё, даже прекрасная музыка, словно растворилось, исчезнув в биении его собственного сердца. Не в силах выдержать открытого взгляда, Ованес первым отвел глаза, но теперь он видел ее повсюду. Образ прекрасной незнакомки словно отпечатался на роговице глаза художника, так что, смотрел ли он в расписанный потолок, на большую вазу или спинку соседского кресла — везде и всюду он видел только ее.

Когда пришел черед Айвазовскому сыграть для публики, он с готовностью поднялся, принимая принесенную ему хозяином скрипку, пока играет музыка, дети будут находиться в гостиной, а значит, девушка не уйдет, быстро сообразил он. И еще одно: он не мог представиться гувернантке, не ждал, что кто-нибудь догадается познакомить их, но уже то, что прося его исполнить что-то на свое усмотрение, его невольно еще раз представили благородному собранию, вселяло хоть какую-то надежду. Пусть, по крайней мере, она услышит его имя, а уж он потом как-нибудь исхитрится и выяснит, как зовут ее.

И Айвазовский заиграл, усевшись так, чтобы иметь возможность видеть девушку и петь только для нее. Ованес пел все с большим и большим вдохновением песни, услышанные в далекой и любимой им Италии. Это были нежные песни любви, и хоть он пел по-итальянски, смысл его слов был понятен.

Когда он закончил, его наградили овацией. Дети хлопали, стоя и приплясывая на месте. Так же тихо как пришла, гувернантка собрала малышей и неслышно, в общем шуме, покинула вместе с ними затянувшийся праздник.

Теперь у Айвазовского была одна цель — познакомиться с девушкой в черном, но это было непросто сделать. В этом доме Иван Константинович был в первый раз, и, наговори он комплиментов хозяину, его непременно пригласили бы еще, но где гарантия, что на следующем вечере появится она?

Будучи среди гостей, он не сможет вдруг отправиться бродить по чужому дому в поисках поразившей его красавицы. Тем не менее следовало решиться хоть на что-то. В конце вечера он подсел к хозяйке и, похвалив малышей, все же умудрился выяснить имя их гувернантки — девушку, в которую так неожиданно для себя влюбился Айвазовский, звали — Юлия Яковлевна Гревс, англичанка, дочь штабс-доктора, прибывшего некоторое время назад в Россию и до самой своей кончины находящегося на русской службе.

Помогло ли ему это знание? Во всяком случае, уже то, что он знает имя своей любимой, доставляло ему немалую радость, заставив сердце биться еще быстрее. Сама Юлия по-прежнему была для него за семью печатями. Можно было, конечно, попытаться выследить, когда она отправлялась гулять с малышами. Но это значит — стоять и ждать как дураку, пока знакомые или случайные прохожие не узнают его по портрету Тыранова. Приходилось действовать осторожнее. Нужно было не просто встретиться с Юлией, а сделать это так, чтобы все выглядело естественно. Юлия Яковлевна была вынуждена работать, и скомпрометируй ее художник, возможно, ей пришлось бы подыскивать себе другую службу. Почему-то Айвазовский был уверен в том, что тоже понравился своей красавице. Вот как описывают в своей книге «Повесть о художнике Айвазовском» Лев Арнольдович Вагнер и Надежда Семеновна Григорович:

«Он велел зажечь свечи в большой люстре и канделябрах. Лихорадочно, по памяти он начал писать портрет молодой гувернантки.

Прошло несколько часов. Айвазовский отложил палитру. С холста на него глядели милые девичьи глаза.

Без помощи слуги художник потушил свечи и поднял шторы.

Стояло на редкость ясное зимнее утро.

Солнце залило комнату и осветило портрет девушки.

Тогда художник вывел на нем крупными буквами надпись — Юлия, жена моя…»

Поняв, что не сможет назначить встречу Юлии Яковлевне, не попав предварительно в дом, где она работала, Айвазовский припомнил, что на памятном вечере хозяин дома расхваливал художественные способности своих старших дочерей — это было поводом для визита. И вот он уже с деланным вниманием рассматривает художества сестер, хваля их и тут же показывая, как можно исправить, усилить эффект, чтобы картина по настоящему заиграла. Девушки в восторге от красивого внимательного художника, который оказался не таким уж и букой. Первое впечатление обманчиво. Они тотчас влюбились в Ивана Константиновича, поэтому все были в восторге, когда он предложил дать несколько уроков рисования сначала девицам, а затем, заметив походя, что великий Карл Брюллов сызмальства был приучен держать в руках карандаш и краски, усадил за мольберт малышей. Вот тут-то он и увидел во второй раз Юлию, влюбившись в нее еще больше.

Впрочем, толком поговорить не удалось. Обменялись парой малозначительных фраз, но это было только начало. Являясь по заранее оговоренным дням в милое семейство, Айвазовский ждал появления Юлии, и она приходила. Помогала малышам, слушала рассуждение Ивана Константиновича об искусстве, о путешествиях в дальние страны. Иногда он задавал ей вопросы, и тогда они на мгновение встречались глазами. Тем не менее ему не удавалось назначить ей встречу, рассказать о своих чувствах, узнать, как она относится к нему.

Наконец, когда он понял, что топчется на месте, Айвазовский решился на отчаянный шаг — написал Юлии откровенное письмо. Он писал о том, что влюбился в нее с первого взгляда, и просил стать его женой. Если она согласна, она должна дать ему знать, и тогда она бросит работу, и они тотчас обвенчаются. В противном случае он не будет искать дальнейших встреч и перестанет посещать сей дом.

Свое послание он незаметно вложил в руку Юлии во время урока, рассчитывая на следующий день получить ответ. Но что, если она ответит отказом? Снова и снова приходить на уроки, дабы хотя бы издали видеть ее? Немыслимо! Тем более после собственного категоричного признания. А если согласится, но не по любви, а потому что устала жить в нищете? Следить за чужими детьми — дело неблагодарное, и, без сомнения, Юлия достойна большего.

Ночь он провел без сна, едва не опоздав на урок, он влетел в комнату, где ждали его ученицы и она… Забыв про все на свете, про свои обязанности, приличия, наконец, художник, не скрываясь, сразу же подошел к ожидавшей его Юлии и услышал долгожданное: «Я согласна».

В тот же день Юлия Гревс покинула службу. На улице возле дома ее ждал в наемном экипаже Айвазовский. Через несколько дней новость о скорой женитьбе прославленного художника облетела все петербургские гостиные.

Жениться — надо же… то сторонился женского пола, точно робкий монашек, а теперь вдруг вот так по-гусарски влюбился и сразу же церковь. На ком? На какой-то гувернантке? Да не может такого быть! Вранье и клевета, поклеп, за который мало на дуэль вызвать. Это же надо — чтобы художника, лично знакомого с Папой Римским, с королем Неаполя, да мало ли с кем еще, вот так вдруг обвиняли в связи с черт знает кем! Ну ничего, днями Иван Константинович объявится у знакомых, тогда сам все и опровергнет.

Вскоре Айвазовский действительно показался в салоне княгини Одоевской, где сообщил о своей скорой женитьбе на похитившей его сердце Юлии Гревс.

Айвазовский был счастлив, откровенно посмеиваясь над шумом, поднятым в обществе его скороспелой женитьбой. Ему было забавно раскланиваться с теми, чьи надежды он не оправдал, но вскоре отношение к нему в свете изменилось не в лучшую сторону. Там, где еще вчера его принимали с распростертыми объятиями, нынче он встречал прохладный прием, какие-то двери оказались и вовсе закрытыми для художника.

И это можно понять, ему — человеку неблагородного происхождения — выпал редкий шанс выбрать себе жену из общества, породнившись с какой-нибудь известной дворянской фамилией, он же предпочел найти себе такую же плебейку, как и он сам. Да еще теперь, по всей видимости, пожелает водить ее с собой на приемы, надеясь на то, что бывшую гувернантку посадят пить чай в княжеской гостиной, рассуждая на темы, недоступные людям низкого происхождения. Зачем только было жаловать такому человеку дворянство? К чему, если предел его мечтаний — миловидная служанка без гроша в кармане?!

Что же, Айвазовский всегда писал на вдохновении, был легок на ногу и готов пуститься в новое путешествие или авантюру. Он горяч, порывист и своеволен. Вот как охарактеризовал Айвазовского его внук Александр Айвазовский:[179] «Непокорный, властный, независимый, он при умелом обращении с ним мог быть очень и очень послушным. Но, чтобы разобраться в нем, надо было хорошо его знать». Безусловно ценный совет. Но только вопрос — а кто его хорошо знает на тот момент времени, о котором мы повествуем? Казначеев? — Возможно, но он в Крыму, Штернберг — умер в Италии. Иван Константинович обожал Глинку и тот всегда хорошо относился к Айвазовскому, но можно ли назвать их близкими людьми? Кто вообще близок к художнику, ведущему полу-монашеский образ жизни? Слуги, квартирные хозяева, владельцы обеденных заведений? — Даже если так, кто, извините, будет их спрашивать?

Вот и получается, что настоящий Айвазовский — это его бури, его солнце, его штиль и его воздух. Он легкий, резкий, страстный, обидчивый, он ураган, весело и жестоко играющий со шхуной, он легкий пронизанный поэзией ветер над Петербургом, он лунная дорожка на теплой воде, в которой так хочется раствориться. Он мальчик, от избытка чувств малюющий на стенах домов корабли и солдат, юноша, потерявший счет времени на берегу… мужчина, долгие годы бегущий от любви и женившийся по первому требованию сердца.

Те, кто не поняли, что Айвазовский все время рисует только себя, не поняли о нем ровным счетом ничего.

Вот и теперь, он мог годами жить бобылем, наблюдая, как опытные охотницы ставят на него сети. Он ждал, приучая тело двигаться на мягких кошачьих лапах, глаза не излучать бушующий в них пламень, чтобы однажды, заметив ту, которая ему действительно необходима, даже не как вода, еще острее — как воздух, броситься в любовь, как, должно быть, не раз кидался в объятия моря.

И вот юная и прекрасная, точно черный лебедь, Юлия призналась, что тоже любит его. А что еще имеет значение? В картине «Последний день Помпеи» К. П. Брюллова Айвазовский был изумлен человеческому мужеству и силе любви, еще сильнее проявленной перед лицом неминуемой смерти. Он много думал об этом, а потом говорил с Великим Карлом. Мать — умоляющая сына спастись одному, и сын, ни за что не желающий покидать свою мать. Семья, несущая на руках парализованного отца. Молящиеся о спасении погибающего города юная мать и ее дочери… Художник пытающийся вынести из обреченного города ящик с красками… И вот теперь он — Айвазовский — оказался в своеобразной Помпее, где рушатся тщательно возведенные им стены благопорядочности и респектабельности, а он стоит посреди погибающего мира, обнимая единственное близкое ему существо. Девушку, которую он непременно вынесет из этой плавно сползающей в ад Помпеи, из не принявшего его выбор ледяного Петербурга.

Радуются за Айвазовского только его собратья по искусству — художники, поэты, музыканты. Поняв, что больше не может оставаться в столице, художник забирает невесту, и они уезжают в Феодосию, где празднуют пышную свадьбу. «Женился 15 августа 1848 года на Джулии, дочери Якова Гревса, англичанина-лютеранина, однако венчался в армянской церкви и с условием, что дети мои от этого брака тоже будут крещены в армянской святой купели», — сообщает Айвазовский Эчмиадзинскому синоду.[180]

После венчания молодые и их многочисленные гости направились в Шейх-Мамай — недавно приобретенное имение Айвазовского, их ожидал свадебный пир. Празднично украшенные экипажи тихо двигались через лес, когда дорогу им преградил отряд наездников-джигитов. Это были разбойники Алим Азамат-оглу, больше известный как Алимка-разбойник. Гости были напуганы, а статный Алим распахнул дверцу экипажа молодых и, изящно поклонившись, положил на колени Юлии расшитый золотом платок. После чего атаман и его банда с криками и гиканьем покинули свадебный кортеж, не препятствуя им более.

Праздновать свадьбу своего любимого художника в Феодосийскую бухту вошла севастопольская эскадра — шесть кораблей! Молодые шли по коврам из живых цветов, целый день и даже ночью играли музыканты и проходило выступление танцоров со всего Крыма. Днем перед гостями выступили джигиты-наездники, которые дотемна состязались между собой, а ночью с ярко освещенных кораблей производились выстрелы и гремела музыка. «Теперь я спешу сказать вам о моем счастье. Правда, я женился, как истинный артист, то есть влюбился, как никогда. В две недели все было кончено. Теперь… говорю вам, что я счастлив так, что не мог представить и половины этого. Лучшие мои картины те, которые написаны по вдохновению, так, как я женился», — писал Айвазовский.

Через год после женитьбы в июне 1849 года в Петербурге родилась их первая дочка Елена.[181] Супруги были счастливы, и казалось бы, этому счастью не видно конца-края.

Теперь немного о самой Юлии, так как фигура знаменитого мужа неизменно заслоняет его избранницу, превращая в просто жену, женщину, рожавшую ему детей, заботившуюся о нем.

О Юлии Яковлевне мы знаем мало. Англичанка по происхождению, Юлия была дочерью петербургского врача, еще точнее, личного врача Александра I. Теоретически, проживи ее родитель дольше, Юлия была бы зачислена фрейлиной Ея величества или нашла бы себе достойное место, во всяком случае, имела бы приданое. Но, странное дело, отец Юлии пропал без вести в день смерти своего августейшего пациента.

Юлия была хорошо образована, умела вести себя в светском обществе. Хочется заметить, что должность гувернантки, которую она занимала, требовала от нее хороших рекомендаций, знаний, умений, и главное, способности объяснить и передавать эти самые знания. Никто бы не доверил абы кому воспитание своих детей. А Юлия блестяще справлялась со своей работой. Далее, будучи уже замужем за Айвазовским, она родит ему четырех дочерей, каждую из которых она будет воспитывать сама, и воспитает как истинных леди.

К слову, Феодосия, на момент приезда туда Юлии Яковлевны, представляла собой богом забытую глушь, которую только предстояло как-то облагородить.

Когда Айвазовский вдруг увлекся раскопками курганов в окрестностях Феодосии, Юлия работала рядом с ним. Она сама займется просеиванием земли из гробниц, будет вести учет находкам, она же станет отправлять их в Петербург — то есть она будет заниматься научной работой. Их совместными трудами будет раскопано и изучено восемьдесят курганов. И все это, можно сказать, без отрыва от семейных обязанностей, почти что постоянно будучи либо беременной, либо кормящей матерью.

Теперь о разрыве, который только предстоит между Иваном Константиновичем и Юлией Яковлевной. Разводе, в котором историки почти хором обвиняют Юлию, де, она вышла замуж за известного художника и требовала теперь, чтобы они поселились в блистательном Петербурге или хотя бы в Одессе, где есть светское общество. Мол, она соскучилась по танцам и всю жизнь мечтала появляться в роскошных гостиных под руку со своим прославленным мужем.

Давайте же разберемся, что здесь правда, а что нет. Конечно, сейчас мы не можем прочесть мысли Юлии, тем более что не сохранился ни ее дневник, ни письма, в которых она бы жаловалась на свою жизнь родным. Поэтому чистые факты. Юлия воспитала дочерей, уча их не только навыкам домашнего хозяйства. Ее девочки прекрасно музицировали, знали литературу, кроме того, они могли заниматься финансовыми делами, приносившими прибыль и дававшими возможность содержать себя.

Сама Юлия влюбилась в Айвазовского и доверчиво поехала с ним на край света. С милым, как говорится, и в шалаше рай. Но вот подрастают дочери, и Юлия Яковлевна начинает присматриваться к соседям и детям друзей мужа с одной-единственной целью — решить, за кого выдавать замуж своих прекрасных дочерей. Какая же мать не мечтает о лучшей участи для своих детей? И приходит к простому выводу — здесь не за кого. Либо ее умные, красивые, образованные девочки выйдут замуж за простых, зачастую полуграмотных людей — рыбаков, портовых рабочих — и будут жить в нищете, либо она соберется с силами и уломает мужа вести их в Петербург. Она же умудрилась выйти замуж за приличного человека, будучи бесприданницей, но это произошло в Петербурге. Испокон веков родители возили своих дочерей на ярмарку невест в Москву и Петербург. Так отчего не поступить и теперь подобным образом?

Юлия знает — женское счастье — удачный брак. Современная, образованная женщина может зарабатывать на жизнь переводами или перепиской, может наняться компаньонкой или гувернанткой, может делать что-то своими руками, но это уже крайний случай. Дочери Айвазовского должны быть обеспечены, и надо ехать туда, где у них появится шанс познакомиться с достойными молодыми людьми. Куда ехать? Город номер один в Российской империи — Санкт-Петербург, на втором месте патриархальная Москва, на третьем молодая, амбициозная Одесса. В то время разрабатывались проекты — сделать из Малороссии вторую Италию, с центром в Одессе. К. П. Брюллова соблазняли перебраться в Одессу, климат которой намного милосерднее петербургского.

Что же сам Айвазовский? Неужто он не понимал справедливые доводы любимой супруги? Или его не трогало счастье дочерей?

Он любил и Юлию и дочек, но при этом искренне считал, что их место в Феодосии. Там, где ему так легко всегда думалось и творилось, где они будут вместе. При этом он был не против поездить по Крыму или вдруг отправиться в Харьков или Одессу. Но жить там?

После того как Айвазовский женился и угнездился в родном городе, в Петербурге при дворе Феодосию начали называть землей Айвазовского. Обласканный царем, Айвазовский не устает ходатайствовать о всевозможных вспоможениях родному городу, бьется за его жителей, не перестает делать подарки, заботиться о благоустройстве. Да и своим возлюбленным дочерям он завещал имения в Крыму (Шейх-Мамай, Баран-Эли, Роман-Эли, Отузы). Если дочери повыходят замуж в Петербурге или Москве, они там и останутся, Айвазовский же привык жить большой семьей и ревностно держал при себе своих близких.

В довершение всего Юлия заболела. Врач категорически запрещал ей жить на берегу моря, особенно в зимнее время, предложив вариант, который, казалось бы, мог устраивать обоих — Одесса. Климат мягкий, Айвазовскому море — рисуй, семье — общество и развлечения!

Я специально так подробно останавливаюсь здесь на личности Юлии Яковлевны Айвазовской. Потому что сам Иван Константинович — герой этого произведения — теперь вновь выдвигается на первое место повествования, что же до Юлии, мы еще не раз встретимся с ней, гуляющей по набережной вместе со своим мужем и девочками, трясущуюся в дилижансе или читающей книгу на палубе корабля. О самой Юлии нам не говорят ни письма Айвазовского, ни его картины. Поразительно, получается, что за всю их достаточно долгую совместную жизнь Айвазовский ни разу не нарисует своей красавицы жены. Я не считаю того самого первого портрета, написанного Иваном Константиновичем сразу же после того, как он в первый раз увидел свою будущую жену. Этот портрет не сохранился, а может быть, все это не более чем красивая легенда. Отчего же Ованес не писал Юлию? Он, который не расставался с карандашом и красками. Айвазовский несколько раз рисовал своего приемного отца Казначеева, писал моряков и политиков, своих друзей художников, их жен и даже бабушек. Айвазовский будет рисовать свою вторую жену, сохраняя для вечности ее красоту и очарование. Почему он не рисовал ни Юлии, ни дочерей? Неужели ответ кроется в собственном неосторожном признании художника: «В две недели все было кончено».

Многие хорошие истории заканчиваются свадьбой. Здесь же — буря и натиск. Влюбился с первого взгляда, обманом проник в дом в качестве учителя живописи, признался в любви, полное согласие и увоз вопреки мнению света — роман!

Добавим выстроенные самим же Айвазовским декорации — добротный современный дом на берегу моря — чем ни замок, сад, утопающий в розах… казалось бы, счастье достигнуто и теперь уже лучший художник моря будет вечно сидеть на берегу с мольбертом, этюдником, блокнотом. А рядом с ним в покойном плетеном кресле устроится прекраснейшая из женщин, а через год у них появится крошечная дочка, в которой оба не будут души чаять.

Иван Константинович женился на Юлии Гревс 15 августа 1848 года, а уже в сентябре этого же года мы можем наблюдать нашего героя на Московской выставке его картин, торжественное открытие которой произошло 27 сентября, так что сами считайте, сколько времени длился их медовый месяц, с учетом дороги из Крыма. Воистину: «В две недели все было кончено!»