Глава XXVI. Вожди чистят ГПУ
Глава XXVI. Вожди чистят ГПУ
Уже больше месяца как московская "Правда" начала вести подготовительную кампанию к предстоящей проверке и чистке Всесоюзной Коммунистической Партии. Ежедневно усердные хранители чистоты партии помещали в газетах статьи с рецептами, как чистить партию, чтобы вычистить всех, кто ей не угоден. На всех собраниях и заседаниях также дискутировался вопрос о методах чистки. Почти все ГПУ было занято подбором и подготовкой материалов, компрометирующих того или иного члена партии. Сотрудники, встречаясь, говорили только о предстоящей чистке. Каждый только и думал о ней.
Иностранный отдел ГПУ также не являлся исключенным и был взбудоражен предстоящим событием. Сотрудники нервничали, не зная, как, с какого конца начнется чистка. Нормальная работа отдела нарушилась. Однажды утром, придя на службу, я застал Кеворкяна сидящим над кучей книг по политике, экономике и истории партии, из которой он старательно делал выписки.
– Чем это ты занят, Коля? У тебя доклад что ли? – спросил я.
– Какой там доклад! Он готовится к чистке, как к экзамену в институте. Боится, что его срежут,- насмешливо ответил за него Макарьян.
– Да, конечно, боюсь! Читал ты вчерашний номер "Правды"? Пишут, что нужно во время чистки обратить особенное внимание на непролетарский элемент и на выходцев – из других партий,- обратился Кеворкян к Макарьяну.- А ты не боишься, что ли? Небось, каждый вечер зубришь дома политграмоту:
– Я думаю, что главное внимание во время чистки будет обращаться не на знания, а на то, насколько активен и полезен, как коммунист. Ну, конечно, и социальное происхождение будет играть роль,- сказал я.
– Какой там! Вчера мне ребята рассказывали, как идет чистка в Комакадемии137. Задают самые заковыристые вопросы по всем отраслям марксистской литературы,- ответил Кеворкян.
– Ну, то в академии, на то они и учатся, чтобы знать. А по-моему, там их просто прощупывают, чтобы выяснить, нет ли у члена партии какого-либо уклона,- заметил Макарьян.
– Как все-таки странно,- сказал после некоторого раздумья Кеворкян,- сегодня ты член коммунистической партии, авангард мировой революции, борец, ответственный работник ГПУ, а завтра тебя за какую-нибудь ерунду исключат из партии, выгонят со службы, и ты попадешь в ряды обывателей, а то и в ряды контрреволюционеров.
– Будь спокоен, без серьезного повода не исключат,- сказал я.
– Что значит, не исключат! Все в руках ЦКК. Недаром говорят, что самый знаменитый химик в СССР – это Сталин. Он может из человека сделать г…., как он сделал с Троцким, и из г… человека, как он сделал из Микояна,- ответил Кеворкян.
День чистки в ГПУ приближался. Откуда-то сотрудники уже знали, что членами комиссии по чистке ГПУ будут члены ЦКК Сольц, Трилиссер и Филер. Узнали, что эта комиссия уже два раза заседала в кабинете Трилиссера и просматривала личные дела сотрудников. Что они уже выписали список лиц, подозрительных в партийном отношении. Настроение работников ГПУ становилось все напряженнее. Каждый про себя перебирал свои прошлые грехи и думал о своей судьбе. В конце концов вопрос партийности помимо всего был вопросом хлеба, вопросом работы, ибо, будучи исключенным из партии, сотрудник должен был потерять и службу. Кто был опасен и вреден для партии, тот естественно был опаснее и вреднее в ГПУ, этом органе диктатуры ЦК партии, где сконцентрированны все секреты государственной жизни. Характерно отметить, что уволенных из ГПУ работников ни в какие другие учреждения не принимают. И вот почему. Во-первых, руководители разных
учреждений думают, что раз человек служил в ГПУ, то у него остались там связи, через которые он будет информировать о недочетах учреждения. В результате аресты, неприятности. Затем, может быть, ГПУ нарочно демонстрировало увольнение, чтобы сильнее законсперировать работника, что часто практиковалось. Наконец, если ГПУ уволило своего работника, то оно же само препятствует поступлению его на другую службу. Чекиста, в результате, все избегают иметь на службе.
Наконец, был объявлен день проверки и чистки ГПУ. Комиссии должны были заседать сразу в нескольких отделах. В иностранном отделе комиссия состояла из чле-ла ЦКК – Филера, начальника транспортного отдела – Благонравова и какого-то красного профессора (фамилии не помню). Заседание устроили после занятий в одной из больших комнат иностранного отдела. За столом расположился Филер, седой высохший и разлагающийся старик лет 65-ти. Одетый подчеркнуто в грязные рубища, он с самого начала заседания
недоброжелательно поглядывал на сотрудников ИНО, в большинстве побывавших заграницей и сносно одетых. Благонравов и профессор сидели по сторонам Филера. Напротив комиссии сидли мы, сотрудники, на скамьях и стульях, собранных со всех комнат отдела.
Заседание открыл Филер, прошамкав маленький спич о значении и задачах чистки партии. В первую очередь должны были проверяться сотрудники, намеченные к срочной отправке за границу. Началась чистка просто и без перебоев. Вызванный рассказывал свою автобиографию, в то же время комиссия следила по его личному целу за правильностью рассказа. Затем председатель обращался к остальной аудитории, спрашивая нет ли у них вопросов к проверяемому. Причем характерно, что первое время все хором отказывались ставить вопросы. Каждый думал о своем, о себе. Он боялся, что если он будет расспрашивать, то когда придет очередь, остальные также могут засыпать вопросами. Получалась какая-то, с молчаливого согласия, круговая порука. Но картина начала меняться, как только первые два десятка прошли проверку. Им уже нечего было стесняться задавать вопросы, и чем дальше, тем вопросы становились чаще.
Чистился помощник начальника ИНО – Горб. Из его рассказа видно, что он был до 1919 года левым эсером на Украине и, сражаясь в рядах Красной Армии, тогда еще был захвачен в плен гетманом Скоропадским138.
– Странно, как ты остался жив, когда в то время гетманцы расстреливали всех большевиков, а евреев в особенности,- задал вопрос кто-то из публики.
Горб стал путанно рассказывать о женщине, которая, якобы, его спасла в то время от расстрела. После еще нескольких дополнительных вопросов его объяснения с натяжкой признают удовлетворительными, и он проходит чистым.
Вызвали личного секретаря Трилиссера Лебединского. Крепкий здоровый латыш, больше занимающийся спортом, чем партийными вопросами. Биография его безупречна. Рабочий, с 1917 года член партии и красногвардеец. Затем ЧК и ныне ГПУ. Но, к его несчастью, он был членом тройки шефства над деревней, и профессор в связи с этим задал ему вопрос, как часто он посещал колхозы.
– Я раза три был в совхозе под Москвой,- ответил Лебединский.
– Тов. Лебединский, я спросил вас о колхозе, а не о совхозе,- повторил профессор.
– Так ведь это одно и тоже,- ответил Лебединский.
– Как одно и то же? Вы не знаете разницы между колхозом и совхозом?
И начался форменный экзамен политзнаний Лебединского. Результат оказался плачевным. Полная безграмотность.
– Товарищи, что я могу сделать, если я занят у Трилиссера с утра до 12 часов ночи? Когда же мне готовиться? – чуть не плача оправдывался Лебединский, боясь, что его исключат из партии. Но его не исключили… Трилиссер поддержал.
Стал рассказывать свою автобиографию заместитель Трилиссера Логинов. Член партии большевиков с 1905 года. В 1907 г. был избран от военных организаций на съезд партии, но при переходе границы царское правительство его арестовало. С тех пор и до революции, т.е. 9 с лишним лет просидел в каторжной тюрьме. Освобожденный после революции Логинов поселился в Архангельске и был избран председателем Совета. Но вот белая армия во главе с генералом Миллером139 заняла Архангельск. Большевики, оставив Архангельск, отступили, а Логинов остался. Белые знали, кто он такой, но не тронули его. Он даже умудрился издавать газету.
– Не находите ли вы странным, что белые даже не арестовали вас? – задал вопрос Филер.
– Ничего странного не нахожу,- пробурчал в свою рыжую бороду Логинов, пришедший на чистку, видимо для храбрости, несколько выпивший.
– Странно, странно,- перешептывалась между собой комиссия. У всех возникло сомнение. Неужели провокатор? Пробыл девять лет на каторге за большевистскую идею и когда она осуществилась, перейти на сторону лютых врагов своей идеи – белых генералов. И, наконец, теперь снова занимать пост заместителя начальника ИНО и руководить разведкой против тех же вчерашних хозяев, белых генералов. Какой хаос должен быть в душе этого человека. Может ли быть такое смешение идей. Кто ответит на этот вопрос? Все смущены и стараются не смотреть в сторону Логинова.
– Ладно, мы поговорим с вами особо,- наконец, сказал Филер, откладывая дело Логинова.
Вызвали следующего. Капитан разведывательной службы австрийской армии в войну 1914- 1917 гг. Затем после революции, присоединившись к украинцам, воевал против большевиков и попал к нам в плен. Теперь же неизведанными путями оказался членом ВКП(б) и на работе в иностранном отделе ГПУ. Его как раз собирались через несколько дней послать на нелегальную работу в Австрию… Не поехал, его исключили из партии и уволили из ГПУ.
Следующий тоже должен был поехать на нелегальную работу в Париж. Прекрасный парень, хороший товарищ. Все его любили. С 18-летнего возраста он был в рядах Красной Армии, откуда перешел в ГПУ. При проверке оказалось, что его отец был чиновником департамента царской полиции. Напрасно он старался доказать, что его отец был всего лишь мелким чиновником, что в конце концов дети не отвечают за грехи отцов. Он умолял комиссию, просил поддержки товарищей. Напрасно. Комиссия дело его отложила в сторону. Товарищи старались не встретиться с его умоляющим взглядом. Через несколько дней он был исключен из партии и в ту же ночь вместе с женой застрелился…
Вызвали некоего Штейнберга. Молодой парень, еврей из Бессарабии. Он только недавно появился в иностранном отделе и заведывал разведкой в Румынии.
– Где вы были в 1926 году? – задал вопрос председатель, заглядывая в его личное дело.
– В Румынии,- коротко ответил Штейнберг.
– Затем?
– Затем поехал в Бельгию и работал там шесть месяцев на заводе и оттуда поехал во Францию.
– Для чего вы раскатывались по этим странам? Ведь вы в ГПУ работаете всего с прошлого года? – недоумевающе спросил Филер.
Штейнберг, опустив голову, молчал.
– Что же вы не желаете отвечать комиссии? – упорствовал Филер.
– Да, не желаю,- ответил Штейнберг.
– Можешь говорить, теперь уже дело прошлое,- подбодрил его с места Горб.- Он был в этих странах по нашему поручению секретным агентом,- ответил Горб комиссии.
И так по очереди длинной вереницей прошли перед комиссией около двухсот сотрудников ГПУ. Большинство из них – недоучившиеся интеллигенты, много выходцев из других партий: левых эсеров, бундовцев. У многих темные подозрительные провалы в биографии. Но что особенно поражало, так это то, что большинство оказалось политически безграмотными или в лучшем случае полуграмотными. И невольно, слушая их автобиографии, я задавался мыслью, неужели это работники ВЧК-ГПУ, который нагоняет ужас своими делами, методами, своей хитростью на весь СССР? То ГПУ, которого так остерегаются иностранные правительства? Ведь тут собрана не железная когорта партии, как когда-то назвал ГПУ в погоне за трескучей фразой Троцкий, а гниль, отбросы, невыясненные личности партии. Тут, если в прошлом не провокатор или авантюрист, то минимум простой чиновник-обыватель, ничего общего с коммунизмом не имеющий. А ведь в иностранный отдел набирали работников с особым подбором, с особой подготовкой. Это отряд ГПУ, призванный бороться на передовых позициях, среди вражеского стана, в капиталистических странах, в тылу. В этом отделе должны были быть наиболее подготовленные и стойкие, и если вместо этого оказались на самом деле помимо всего даже неграмотные, то что же могли представлять сотрудники других отделов ГПУ? Наконец, каков уровень коммунистов в других советских учреждениях, на которых чекисты смотрят свысока?
Отсюда возникал логически другой вопрос. Если такой неудовлетворительный состав человеческого материала, то на чем и на ком держится советская власть и, в частности, ГПУ? И почему такие прекрасные результаты в работе последнего учреждения? Вот вопросы, которые стали занимать меня, да, наверно, и не одного меня, после результатов чистки партии.
И я думал, думал долго и молча, ибо делиться мыслями, сомнениями в СССР при моем положении значило спуститься несколькими этажами ниже, т. е. в подвал, во внутреннюю тюрьму ГПУ. Даже и эту роскошь едва ли бы мне позволили. Я слишком много знал, чтобы мне дали жить хотя бы в тюрьме. Едва ли мне позволили бы сидеть в тюрьме и, как выражается сталинское ЦК, разводить оппозиционную демагогию. Со мной поступили бы по чекистской формуле: "Чекист должен умереть или от руки врага или от руки ГПУ. Естественная смерть для чекиста исключена".