Прощай, Одер…
Прощай, Одер…
20 апреля, в день рождения Гитлера, в шесть часов утра советская артиллерия открыла неслыханную пальбу по немецким позициям, защищавшим развалины старого моста через автостраду на юге Штеттина.
В течение трех дней мы отмечали необычное оживление на правом берегу Одера: русские обустроились на одном островке вокруг первой арки разрушенного моста. С помощью огромных бочек, понтонов, старых грузовых шаланд и землечерпалок они доставили туда тяжелую технику. Очевидно, готовилась атака.
Части, занятые в обороне этого особо опасного участка, состояли исключительно из полицейских. Более тысячи русских орудий внезапно обрушили свой огонь на деревню и дюны, где окопались эти доблестные вояки. Они не смогли сдержать мощные советские части, которые, сразу же развивая первый успех, позволили прорваться многим ударным батальонам на ту сторону реки на шлюпках.
Поскольку было нехорошим тоном сообщать о неудачах, командир полицейских предпочел как можно дольше молчать об этом разгроме своих частей.
В результате, когда дивизия, к которой он был приписан, получила известие о трагедии, большевики находились уже далеко на западе от реки, и их десант значительно вырос.
Разгром случился раньше семи часов утра: только в два часа дня оповестили батальон, полученный дивизией из резерва. В три часа его бросили в контратаку.
До 20 апреля, изучая местность, я и мои офицеры пришли к выводу, что в случае потери левого берега Одера наша контратака будет обречена, если ее не начать как можно быстрее.
Действительно, с холмов левого берега Одера территория спускалась к западу широкими вязкими ландами без складок местности, без естественных препятствий. Идти через эти места перед врагом на возвышенностях означало бы обречь себя на истребление.
Однако 20 апреля 1945 года в три часа дня много тысяч русских обосновались на левом берегу, прошли зону песков и дошли до холмистой местности на шесть километров к западу.
По тактике действий этот валлонский батальон больше не подчинялся моей дивизии. В отличие от меня, некоторые горячие головы, имевшие другие мнения в отношении того, чтобы беречь солдат, отдали жестокий приказ идти в наступление белым днем на целые километры через эти голые поля и отбить левый берег Одера.
Наши бравые парни без единого возражения или отчаяния, с их обычным чувством долга и верности подчинились. До последнего дня все увидят, что их клятва не была пустым словом.
Надо было хотя бы подкрепить и облегчить эту контратаку серьезной поддержкой артиллерии. Но чем стрелять? Какими боеприпасами?
Уже в Штаргарде два месяца назад мы могли расходовать только шесть-десять снарядов в день на каждую пушку. В этой последней битве на Одере приказы, только что нами полученные, были еще более драконовскими: стрельба была ограничена одним выстрелом на один ствол в день! Один снаряд! Один-единственный!
Примерно такими же ограничения были и для тяжелых минометов: два выстрела в день! Для легких минометов – один выстрел в день!
В общем – нуль!
У русских напротив нас были тысячи пушек и неограниченное количество боеприпасов. Фронт был абсолютно потоплен советской стрельбой. Нам оставалось противопоставить только безжизненное тяжелое вооружение. Нашему батальону пришлось воевать только с помощью личного оружия. Только в начале операции полдюжины танков поддержали наш подъем, и то очень осторожно и издалека. И то русские были потрепаны: три километра были отвоеваны врукопашную менее чем за час.
Но наши потери были уже очень большими. Наш батальон подходил к дюнам Одера. Бой длился до ночи. Красные успели вырыть пулеметные гнезда на каждом холме, их артиллерия в лоб расстреливала наших товарищей.
Я прибежал на малый КП батальона, исключительно чтобы ободрить наших ребят, поскольку, увы, они были отделены от нашей части. В течение вечера я увидел более сотни раненых. Много офицеров погибло. Несмотря на это, атака продолжалась с такой же яростью.
Одной из наших рот удалось достичь деревни, доминировавшей над Одером: наши солдаты смогли вскарабкаться на песчаные холмы в двухстах метрах от воды.
Все-таки они дошли до реки, фанатично исполнив приказ! Но что могли сделать эти несчастные одни на этом берегу? Надо бы было сразу подтянуть за их спиной многие тысячи людей и, особенно важно, артиллерией и авиацией подавить вражеские батареи, а также новые советские части, беспрерывно высаживающиеся на берег.
По песчаным дорогам с тыла подтягивались несколько литовских рот, но что значили эти крохотные подкрепления? К тому же их бомбила советская авиация: все перекрестки были в огне. От каждой деревни в сумрак вздымались серые и красные факелы. Градом сыпались пули, негде даже было укрыть раненых.
Каждая улица была изрыта воронками, каждый дом за шесть-семь километров от поля боя был изрешечен осколками.
* * *
Ночью русские в огромном количестве высадились на берег и выгрузили из шлюпок много артиллерии и техники. Форсирование реки было практически свободно от препятствий: наша артиллерия без боеприпасов и авиация без горючего больше не могли ничему препятствовать.
Когда встало солнце, советские танки, как крокодилы, были на нашем берегу, осторожные, не пытаясь пока двигаться вперед, но образуя перед разрушенным мостом автострады мощный заслон.
За время ночных боев рота, оседлавшая несколько высот у Одера, потеряла четыре пятых личного состава. Каждый квадратный метр песка был накрыт снарядом или миной.
И тем не менее приказы были неумолимыми. Надо было еще контратаковать! Это было какое-то извращение, аберрация! Для успеха такого предприятия больше, чем когда-либо, требовалась мощная поддержка артиллерии, танков, «Юнкерсов» и полудюжины ударных батальонов.
Но мы не собирались ослушаться приказов после четырех лет их выполнения, в каждой атаке неся ужасные потери. Капитан Тиссен, незабвенный Тиссен из Черкасской эпопеи, один из наших изумительных специалистов в рукопашных, получил три пули и рухнул на груду трупов советских солдат. Лейтенант Регибо, семь раз раненный на Восточном фронте, был посечен многими минными осколками, все его тело было в крови. Лейтенант Альберт Верпортен, молодой писатель, полный живого юмора, лежал на земле с раскроенным лбом и двумя оторванными руками.
В течение этого ужасного дня 21 апреля 1945 года шесть раз валлонцы получали приказ атаковать левый берег Одера. И шесть раз они снова бросались в пекло.
Ничто не скажет лучше об их героизме, чем ужасные цифры: из шестисот пятидесяти валлонцев, сражавшихся накануне в рукопашных боях среди этих дюн, к вечеру 21 апреля оставались невредимыми только тридцать пять человек.
Шестьсот пятнадцать остальных солдат, то есть девяносто четыре процента батальона, были убиты или ранены за дело, которое все тогда уже считали проигранным. Но они верили в бессмертие своего идеала, они пожелали оставаться верными до конца, до конца выполнить приказ, если потребуется, ценой смерти, на земле, которая даже не была их землей…
Я провел день, приводя в порядок вторую линию обороны шириной в двадцать километров, что мне предстояло держать на востоке от Брюссова. Но вскоре этот участок почти опустел: от меня роту за ротой взяли всех ребят из фламандского полка, чтобы в свою очередь бросить их к Одеру на трупы наших валлонских солдат.
Таким образом, оборона на второй линии становилась иллюзией. У меня был всего один батальон боеспособных валлонских волонтеров, чтобы защищать двадцать километров территории от противника, потоками высаживающегося на берег Одера.
Русские саперы навели мост через Одер: сотни танков и пушек, целые дивизии прошли по нему, как ураган. В нескольких километрах выше по течению Советы оборудовали два других плацдарма, еще шире, чем у автострады.
Кто теперь мог остановить этот катаклизм? Немецкое командование по-прежнему было категорично: зацепиться! Надо было пожертвовать всем, что оставалось, спасти положение, которое еще можно было спасти.
Но на нас накатывались десятки тысяч русских! Вся местность пылала вокруг нас! Мы непоколебимо стояли на наших позициях под Брюссовом 22, 23, 24 и 25 апреля, поскольку таков был приказ.
Советская авиация полновластно царила в небе. Самолеты со звездами, пронзая пепельный воздух, с ревом ныряли на нас, громили стены, двери, перекрытия. Наш КП постоянно решетили пули.
25 апреля все крыло здания вспыхнуло, затем вспыхнул центр поселка Брюссов. Ревел домашний скот. На земле корчились женщины, пробитые зажигательными пулями, с пожелтевшими руками и ногтями как шпоры петухов. Каждые четверть часа пальба возобновлялась.
В пять часов вечера прибыла мотоэстафета: армейский корпус отказывался от дальнейшего использования оборонительного рубежа под Брюссовом, далеко обойденного противником по обоим флангам. Мы должны были отступить на новые рубежи на северо-западе от города Пренцлау.
Я сразу же приказал своим людям трогаться в путь. Но жизнь была невыносимой. Последним авианалетом пробило три колеса моей машины, я на скорую руку отремонтировал ее. Вокруг меня во все стороны с диким визгом носились свиньи, вылетевшие из горящего свинарника.
Русские сновали повсюду, как полевые мыши. Открылись хляби небесные. Удастся ли нам избежать гибели в потопе?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.