Кафка и танки

Кафка и танки

В 1965 году издали однотомник Кафки, а в августе 1968 года советские войска вошли в Прагу, чтобы задавить, растоптать Пражскую весну по-кафкиански. Абсурдно. Тупо. Зло.

Танки идут по Праге,

Танки идут по правде, —

смело написал Евгений Евтушенко. Ну, а Леонид Брежнев, как было сказано на «Би-би-си», взял на себя роль судьи, преподав очередной урок марксизма. «Еще одна попытка „перестройки“ в пределах соцлагеря была подавлена танками в 1968 году», — так высказался Андрей Сахаров.

«При известии о вторжении, — писал известный деятель Пражской весны Зденек Млынарж, — я испытал потрясение, сопоставимое лишь с тем, какое я пережил, попав в автомобильную аварию. В моем сознании промелькнула череда сцен, как будто из какого-то абсурдного кино… Я просто физически ощущал, что это полный крах моей жизни как коммуниста».

Потом его, Млынаржа, вывезут в Москву, и он будет стоять пленником у окна гостиницы и смотреть на свой, бывший свой, Московский университет. «В абсурдности этих минут олицетворялся абсурд всей моей жизни, и меня охватило страстное желание вообще не существовать».

Вспоминая ночь ареста, когда все они, руководители страны, с Дубчеком и Чарником, сидели под дулами автоматчиков — те сопровождали их и в туалет и возвращались потом с мокрыми закатанными рукавами: искали свидетельства контрреволюционности в унитазе, — Зденек Млынарж замечал: «То был настоящий театр абсурда».

«Решение о вводе войск в Чехословакию было результатом действия кафкианской системы», — писал в своей монографии о 1968 годе политолог Иржи Валенте.

Истошный крик прессы: «Найден склад американского оружия!» А оружие оказывается в… русских мешках. Молоденький усталый солдат, вылезая из танка на улице Праги, спрашивает: «Это Израиль?» Танк, развернутый к стене, на стене надпись: «Если у нас такие братья, то лучше бы мать-Россия пользовалась бы противозачаточными средствами».

«Против оружия — лишь ирония, сарказм, презрение, — писала собственный корреспондент еженедельника „Новое время“ в Праге Инна Руденко. — Одетые в броню против голых, безоружных… Чем была Пражская весна, как не попыткой спасти идею, воплотить на деле лозунг „Социализм — это реальный гуманизм“ или „Народ и партия едины“ — и ведь были тогда едины: 75 процентов населения поддерживало коммунистическую партию Чехословакии, — но идею раздавили гусеницы тех, кто, считалось, собой эту идею воплощал. Тем самым была раздавлена и сама идея» («Новое время», 1993, № 21).

Танковая акция устрашения в Праге лишь активизировала увлечение Кафкой в Советском Союзе. Однако это увлечение было коротким и упоительным, как любовный роман на стороне.

— Как, вы не читали Кафку? Фи! — удивлялись тем, кто еще не познакомился с однотомником писателя.

— Не может быть! Я всю ночь читал (а) Кафку. Это что-то грандиозное! Сногсшибательное! Гениальное!..

Но потом Советский Союз рухнул (и опять по-кафкиански), исчезла охранительная цензура. И на прилавках книжных магазинов появилось изобилие книг ранее запрещенных, «идеологически вредных» авторов: Кафки, Джойса, Миллера, Набокова, Ницше и других блистательных мастеров пера и мысли. Сначала книги хватали, не веря в свалившееся на них счастье. Но вскоре выяснилось, что круг поклонников умной, интеллектуальной, философской литературы крайне мал. Кто жаждал, тот купил. Продажи затормозились — книги стали пылиться на полках, пугая своим тусклым отсветом черно-золотистых обложек.

Кафка стал неинтересен. Скучен. Не нужен. Сбылось веселое пророчество: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» И антисказка восторжествовала в России. Установилась пугающая тотальная власть чиновничества, в руках которых Закон стал пугалом для простого народа. За воротами власти жиреющее и богатеющее меньшинство. А большинство, оставшееся по ту сторону ворот, пытается как-то свести концы с концами и выжить. Они обращают свои мольбы, просьбы и надежды к Замку. Но Замок глух и надменен. Сценарий по Кафке.

Впрочем, можно вспомнить и его «Маленькую басню»: «„Ах, — сказала мышь, — мир с каждым днем становится все уже. Сначала он был таким широким, что мне стало страшно, я бежала все дальше и дальше, пока, наконец, справа и слева вдалеке не увидела стены, но эти длинные стены так быстро сближались, что я уже очутилась в последней комнате, а там, в углу стоит мышеловка, и я в нее-то и бегу“. — „Ты просто должна бежать в другом направлении“, — сказала кошка и съела ее».

Вот он, истинно кафкианский мир, где нет выхода. И исход всегда печальный.