В отделе учета и укомплектования
В отделе учета и укомплектования
Так я стал работать в отделе учета и укомплектования Управления командующего артиллерией 3-го Украинского фронта. Жить я при этом остался в будке железнодорожника, так как все квартиры были уже заняты. В мои служебные обязанности входили ведение учета личного состава гвардейских частей фронта, внесение изменений в карточки учета, что имел при себе генерал Вознюк. Я должен был вести учет потерь личного состава, собирать и контролировать данные о местах захоронения погибших воинов-гвардейцев фронта, представлять к званию сержантский состав, добывать пополнение для гвардейских минометных частей («любыми путями», как сказал Вознюк). Работы было немного, и я легко управлялся с ведением учета личного состава и боевой техники. Трудности в работе я почувствовал в первые дни нахождения в новой должности: Вознюк приказывал искать пополнение для гвардейских минометных частей и добывать его, не сообщая об этом моему начальнику. Это было невозможно сделать, так как пополнение для артиллеристов распределялось только через командующего артиллерией, начальника нашего отдела, но Вознюк этого не желал признавать.
Наш отдел учета и укомплектования состоял из начальника — подполковника и двух старших помощников — майора Смирнова и меня. Был еще помощник начальника капитан Бартенев, а делопроизводство вел старшина Прокопенко. Из обслуживающего состава было двое: солдат и шофер, машинистка работала как вольнонаемная. К отделу был прикомандирован из резерва капитан: он раз в месяц отвозил в Москву отчетность по укомплектованию, наличию боевой техники и резерва артиллерии фронта, потерях людьми и техникой. Начальник отдела встретил меня дружелюбно, но дал понять, что пополнение гвардейских минометных частей следует производить только через него. Такое положение в работе я очень переживал, морально мне было тяжело.
В самом начале работы в отделе замполит Неделина полковник Паршин, узнав, что я бывший преподаватель истории партии, поручил мне проведение занятий по этому предмету с женами начальствующего состава. В моей памяти еще крепко держался материал прочитанных мною лекций в Вольском авиатехучилище, и я начал занятия. В группе было человек десять, я провел несколько занятий, но потом начались командировки, частые переезды — и занятия прекратились.
В первые дни своей работы я начал посещать отделы укомплектования родов войск, где, пользуясь преимуществом славы гвардейских минометов, просил пополнение рядового и сержантского состава. Мне удалось получить наряд на отправку в наши части 40 бывших раненых бойцов, и, когда доложил об этом Вознюку, он, потирая руку об руку, выразил довольство, что я так быстро выполнил его приказ. Но об этом узнал Пузырев и крепко дал понять мне, что так делать больше не следует. Он, очевидно, доложил об этом генералу Неделину, тот не одобрял действия Вознюка и не уважал его, считая выскочкой, подчеркивающим незаслуженными наградами свою персону.
В Тырново времени у меня было достаточно; фронт сильных боев не вел, но его части вступили уже в Югославию и Венгрию. Мне запомнилось, как я пошел в баню. Бани здесь были «турецкие», как их называли; разденешься, оставишь белье, обуешь деревянные сандалии и с мочалкой идешь в мыльню мыться. Там много парных кранов с горячей и холодной водой, ни тазов, ни шаек нет, под кранами были выдолбленные в камне глубокие емкости для воды, в дне которых находилась деревянная затычка для спуска воды; душа тоже не было. Помещение для мытья имело высокий потолок в виде купола с маленькими окнами для вентиляции. В бане было просторно, светло, чисто, тепло. Больше такой бани я нигде не встречал. Пришлось мне посетить парикмахерскую, и здесь были свои особенности, как в каждой стране. Помню, в Польше, когда освобождали Западную Украину, в парикмахерской мастер мочил кисточку для бритья, насыпал в нее порошок и на лице клиента делал мыльную пену, а потом брил. Здесь, в Болгарии, мыльную пену готовили, как у нас, но после бритья лицо обязательно мыли; под подбородок подносили широкую чашу с водой, и мастер рукой мыл лицо клиента. От долгого пользования чаша имела сношенные края из-за многократного опускания в нее подбородков. Мне не нравилась такая процедура, но надо было терпеть. В Венгрии мастер очень долго и старательно намыливал лицо клиента, укладывая толстый, плотный слой мыльной пены. В Берлине, в ГДР, парикмахер, постригая клиента, садился на высокий стул, перемещая его по ходу стрижки волос. Только в Югославии мастера брили, как у нас.
В Болгарии ежедневно чтили память погибших воинов: на минуту останавливалось все движение, тишина, все молчали. Радио на улицах городов не было, но по улицам ходил мужчина с барабаном: на перекрестке улиц он бил палочками по барабану, потом вытаскивал из-за пояса бумажку и громко читал, объявляя последние события. Убрав запись, снова бил в барабан и шагал дальше, убрав палочки под ремень. Мы охотно слушали такие «последние известия», привыкая к болгарскому языку. Таким древним, но оперативным приемом до жителей доводились самые последние новости. Таким же способом объявлялась и минута молчания.
В Тырново мне пришлось прожить не более двух недель. Штаб фронта был переведен в столицу Болгарии Софию. Перевод штаба фронта на новое место расположения проводился четко и организованно — на новом месте все было готово к приему полевого управления фронта: помещения, связь и места постоя для персонала. Утром в день переезда к нашему отделу подошла грузовая машина; погрузили имущество, сели сами, и машина встала в колонну, на свое отведенное в ней место. Сначала что-то не ладилось с движением, часто колонна останавливалась. Потом выяснилось, что офицер, возглавляющий колонну, был слаб в топографии и повел машину по ложному направлению. Было потеряно время, но потом мы поехали хорошо. Подъехали к подножию Балкан, проехали всемирно известный своими остроумными и веселыми жителями город Габрово, по извилистой лесной дороге начали подниматься в гору, к перевалу Шипкинский[46]. Наша машина «Шевроле», монотонно пела от натуги, хотя ехали мы совсем тихо — 8–10 км в час. Проехали перевал и Шипку, памятник героям Шипки остался в стороне. Теперь дорога шла в долину знаменитых роз — Казанлык. Ее жители, как и жители Габрова, стоя приветствовали советских воинов. Среди жителей стоял старик в форме ратника народного ополчения времен борьбы за освобождение Болгарии от многовекового турецкого ига. На ратника нам показал болгарин, говоривший по-русски, а кто-то сказал нам, что этому болгарскому воину под сто лет! Трудолюбивая, мужественная, красивая Болгария с радостью встречала советских воинов. Нигде так нас не любили, как в Болгарии. «Добре дошли» — было написано на плакатах приветствие нашим воинам...
После Казанлыка дорога к Софии пролегала по долине между Центральными Балканами с севера и другими горами с юга. Ближе к Софии снова запестрели полоски крестьянских земель. Управление командующего артиллерией разместили в пригороде столицы Маслово-Софийском, а все другие штабные учреждения фронта разместились в Софии. На постой меня определили в семью болгарина средних лет с семьей из четырех человек. Они отвели мне небольшую комнатку в еще не достроенном доме, располагавшемся рядом с нашим отделом. Из квартиры я уходил рано утром и возвращался поздно вечером. Стояли теплые осенние октябрьские дни, и я исходил пешком всю Софию. Заметными были разрушения от бомбежки американской авиации, причиненные, когда в этом не было никакой необходимости. Владельцы крупных магазинов ехидно говорили нам: «Смотрите, это новая София!» Этим они выражали свое отношение к вступлению Болгарии в войну против гитлеровской Германии: была Болгария — союзница Германии, и не было разрушений, а теперь — новая София как результат участия Болгарии в войне с Германией.
Невольно я стал свидетелем того, как Болгария встречала своего выдающегося сына, Георгия Димитрова. Многие тысячи жителей вышли на улицы своей столицы с лозунгами, знаменами, теплыми словами приветствия своему славному вождю; особо выделялся плакат-лозунг «Георгий Димитров среди нас!». В магазинах Софии было много прекрасно изданных книг на русском языке: Пушкина, Гоголя, Достоевского; великолепное издание книги Бажова быстро разобрали, как и другие. У меня уже имелись полученные в счет оклада более трех тысяч болгарских левов, а мне давно хотелось купить хорошую авторучку. В магазинах было много ручек солидных фирм: «Пеликан», «Паркер», «Монт-Блан». Я выбрал себе ручку «Монт-Блан» стоимостью 1700 левов, и она долго служила мне.
В Софии я обошел все управления родами войск, но нигде пополнения для наших гвардейцев не получил. В Маслове же мне пришлось сутки дежурить в доме, который занимал командующий артиллерией генерал Неделин. Это был особняк болгарского генерала, верно служившего гитлеровцам. Он был арестован, и говорили, что, боясь ответственности за свои преступления, он покончил с собой. В доме никто не жил: внизу разместился один из наших отделов, а второй этаж был отведен Неделину, но он почти не бывал здесь, да и управление артиллерии находилось в Маслове не более двух недель. Мое первое дежурство в кабинете командующего артиллерией фронта прошло без волнений, спокойно. Я сидел у стола с телефонными аппаратами, но никто сюда не звонил. Напротив был большой книжный шкаф, и на видном месте стояла книга Гитлера «Моя борьба» на болгарском языке. Крепкие корешки фашизм пустил в Болгарии!
В первых числах ноября Полевое управление фронта опять меняло свое расположение, переезжая далеко — в Югославию. Теплыми осенними днями ехали мы сначала на север, а потом на запад. За Софией на вершинах гор уже белели шапки снега. Скоро дорога ушла в горы и запетляла среди зелени могучих деревьев. Верховским проходом, между гор, мы подъехали к Фердинандову[47], здесь наша колонна сделала первую остановку. Надо было израсходовать болгарскую валюту, и все пошли в магазины купить что-нибудь; я купил школьный кожаный портфель и школьную ручку («писалку», по-болгарски). Всем фронтовикам раз в месяц разрешалось посылать домой семье посылки, и вот я собирал, что можно было купить для семьи.
К берегу Дуная на переправу в Румынию мы ехали через горные перевалы, по крутым каменистым дорогам, в густом тумане. Туман так плотен, что если зачерпнешь воздух фуражкой, то в ней остается белый туман! Проехали последний болгарский город Видин на берегу Дуная и по понтонному мосту переправились в Румынию, в город Калафат. Напротив переправы стоял массивный каменный дом: из его подвала несколько дней назад румынские фашисты открыли огонь по мосту. Теперь мы в Румынии, дорога поднимается на откосы Южных Карпат; справа огромные деревья, а слева за поворотом дороги открылся Дунай. Спускаемся с горы в город Турну-Северин. На площади города, когда наши машины остановились, к нам подошел румынский полицейский в широченной фуражке, похожей на большое опрокинутое блюдо, и предложил купить у него таблетки от венерических болезней. Он подходил к каждой машине, брал под козырек и по-русски предлагал свой товар, но никто не желал такого товара, и он шел дальше. Кто-то крикнул ему: «Михаю предложи, он у вас холостой!» Полицейский надулся, отвернулся и ушел.
Напротив, за Дунаем, — Югославия. Ширина реки была не более 150 метров, и Дунай, вырываясь из Железных Ворот, имел здесь очень сильное течение: пароходы не могли своими машинами преодолеть это течение, и им в помощь подключалась тяга паровоза. У самой кромки воды по румынской территории была проложена железная дорога с зубчатыми рельсами; от паровоза канатом закрепляли пароход, и паровоз тянул его до самых гор: дорога была проложена на уступе скал по берегу реки. Проехав Железные Ворота, наша колонна остановилась на ночлег в Оршове. Рано утром мы выехали дальше и, проехав Белу Церкву, оказались в Югославии. Это была Сербия, и нас хорошо здесь встретили жители: они обнимали нас, целовали, говорили радостные слова, желали победы. На многих домах были написаны лозунги «Живио Маршал Тито!», «Живио Маршал Сталин!» — здесь не признавали Черчилля. К полудню мы прибыли к месту назначения, в город Вршац. Из 40 тысяч жителей 14 тысяч в нем составляли немцы. Нам это показалось очень странным, мы видели в этом какой-то план немецких националистов, задолго до Гитлера насаждавших свои поселения в других странах для будущего «завоевания мирового господства». Впрочем, и у нас в России было немало немцев: на Волге и особенно на юге Украины.
Наш отдел разместился в большом доме немца: самого хозяина не было, в доме жила лишь его жена, которая вела с дочерью большое хозяйство. Двор был вымощен кирпичом, во дворе много подсобных помещений. Везде чистота; весь инвентарь аккуратно разложен по своим местам хранения. Хозяйка-немка, прибедняясь, надевала старенькое платье и целыми днями занималась своим хозяйством. Мы ничем не тревожили ее — да и в отличие от румын здесь жители никакой коммерцией не занимались.
Утром 7 Ноября был праздничный день. В центре города жители угощали советских воинов своим виноградом: в ведрах они приносили лучший виноград и раздавали его проходящим советским бойцам и офицерам. Раздадут — и снова идут на виноградник. На базарной площади играл оркестр из сербов, и кто желал — танцевали. Здесь я впервые увидел «коло» — народный танец славянских народов Европы. Танцевали и вальс — особенно наши девушки из фронтового полка связи. Но вот появился капитан-летчик и заговорил с нашими девушками, а их было много: связистки, медички, сотрудницы управлений и отделов. Летчик вышел на середину площади с девушкой-сержантом и громко сказал: «Музыканты! Мазурку!» Оркестр заиграл, а летчик с девушкой-сержантом под звуки этого тогда уже забытого, великолепного танца понеслись темпераментно и красиво, — все были очарованы и наградили танцующих громом аплодисментов. Летчик так же быстро ушел, как и появился, а танцы продолжались. Так вместе с советским народом и его воинами жители Югославии отмечали 27-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
В дни праздника всем награжденным за выслугу лет в армии были вручены правительственные награды. Все Полевое управление фронта было собрано в зале кинотеатра. Вошел маршал Толбухин, полный, невысокого роста, и с ним член Военного совета фронта генерал-полковник Желтов, высокий, молодцеватый, постриженный под бокс. Начальник штаба фронта генерал-полковник Бирюзов доложил командующему фронтом, что Полевое управление фронта собрано для вручения наград. Четко и организованно несколько сот человек получили награды: за выслугу 10 лет — медаль «За боевые заслуги», за 15 лет — орден Красной Звезды, а за 20 — орден Красного Знамени. Каждому награжденному маршал Толбухин вручал награду и коротко поздравлял, пожимая руку, а потом награжденного поздравлял член Военного совета, и награжденный отвечал: «Служу Советскому Союзу!» Орден Красной Звезды получил командующий авиацией фронта генерал Судец, высокий, худощавый. Последним Толбухин вручил орден Красного Знамени генералу Желтову — своему боевому соратнику, а потом Желтов вручил такой же орден Толбухину. Они крепко обнялись и расцеловались. Этот день навсегда сохранится в моей памяти. Из рук прославленного полководца маршала Ф.И.Толбухина я получил свою первую награду — медаль «За боевые заслуги». После награждения нам показали цветной фильм «Робин Гуд», лично я видел цветной фильм впервые.
Так прошли праздники, а сразу после них Вознюк на 6–7 дней направил меня в командировку в Болгарию в резерв офицерского состава для подбора офицеров в ГМЧ (гвардейские минометные части). В этот дальний путь я ехал на попутных машинах по уже знакомой дороге. Именно тогда мне в первый и последний раз удалось увидеть Дунай голубым. До этого Дунай я видел только мутным и думал: за что же его назвали голубым? И вот увидел: мы проезжали через Железные Ворота на закате солнца, и воды Дуная окрасились в нежный голубой цвет — все ущелье было заполнено этим световым потоком. Зрелище было поразительное!
А когда я вернулся из командировки в Болгарию, хозяйки и дочери уже не было в доме, где я занимал комнату. По распоряжению югославских властей города все население немецкой национальности подлежало отправке в концлагерь. Мне рассказали, что днем югославские солдаты армии Тито всех немцев гнали в концлагерь в пешем строю с небольшими узелками, — как в свое время немецкие власти гнали сербов. Имущество немцев там, где размещались советские офицеры, югославские власти не тронули, а наши солдаты не тронули ничего, кроме продуктов. Ко мне на постой встали танкисты. Один из них рассказал, что он теперь очень богат — у него полный чемодан советских денег в купюрах по 30 рублей, и он беспокоился, сумеет ли сохранить в танке свое богатство. Я посоветовал ему сдать эти деньги в Госбанк, так как такой трофей является государственной собственностью, — они не дадут ему спокойствия, да и могут оказаться фальшивыми. На второй день танкист снова пришел ночевать и был очень весел. «Вот, майор, — обратился он ко мне. — Я теперь спокоен, сдал деньги в отделение Госбанка вместе с чемоданом, даже не стал ждать, когда их пересчитают. Мне сказали, что тут несколько десятков тысяч, а мне все равно!» Так танкист избавился от «богатства».
Так как мы находились сравнительно близко к руководящему составу фронта, то нам становились известны отдельные эпизоды из жизни маршала Толбухина и его ближайших соратников. Федор Иванович Толбухин ввел строгий режим в своей работе. Отлично подготовленный как штабной работник с огромным опытом, он насаждал высокую требовательность к исполнителям, не терпел ошибок в документах, был щепетилен и обязывал своих подчиненных тщательно просматривать документы, приносимые ему на подпись. Мне пришлось быть свидетелем такого случая в работе Толбухина: зашел к нам начальник общевойскового отдела кадров и спросил: «Кто у нас самый грамотный? Пусть посмотрит проект приказа о присвоении воинских званий». Затем он рассказал: «Недавно я был у маршала Толбухина с проектом приказа на присвоение званий.[48] Читал, читал он, а потом скомкал напечатанное и пульнул в меня, сказав: «Научитесь грамотно писать!»
Ф.И.Толбухин был нетерпим к нарушителям дисциплины. Как-то к нам зашел знакомый Пузыреву подполковник и с радостью сообщил, что Толбухин назначил его командиром полка. А потом, через несколько часов, он снова появился у нас очень опечаленный. На принадлежащей какому-то майору попутной машине он ехал в армию. За городом их догнал «Виллис» и посигналил, чтобы дали дорогу, а майор сказал шоферу: «Гони!» Тот погнал, но «Виллис» все же обогнал их, остановился впереди и остановил их. В машине, как оказалось, был Толбухин. Он позвал старшего по званию в машине и, увидев подполковника, только что назначенного на полк, сказал: «Я вас послал на полк, так вот: идите в отдел кадров и передайте мое распоряжение назначить вас на батальон. Будете знать, как не уступать дорогу командующему фронтом, я еду не на б...!» — и уехал. «Вот сейчас пойду в отдел кадров», — добавил подполковник с грустью.
Толбухин работал до 4–5 часов утра, а потом отдыхал до 11 — и снова за работу. Около 11 часов на завтрак собирались к нему член Военного совета генерал Желтов, начальник штаба фронта, командующие авиацией и артиллерией. Мне дважды приходилось слышать по телефону женский голос: «Командующий фронтом маршал Толбухин приглашает на завтрак генерала Неделина». Как-то в мое дежурство в 10.30 в свою рабочую комнату вошел Неделин. Я сидел у стола, рассматривал венгерские журналы и при появлении Неделина встал, доложив ему, что было нового за время его отсутствия, и после этого перевернул журнал обложкой вниз. Неделин заметил это и сказал: «Чего это вы спрятали от меня?» Я отдал ему журнал с красивой девушкой на обложке. «Вон какую красивую мадьярочку прячете от меня, — заметил генерал и спросил: — А на завтрак еще не приглашали?» Я ответил, что нет, он сел за рабочий стол, а я вышел в приемную. Минут через 30 он вышел и спрашивает, нет ли чего поесть. Ответил, что нет, но можно принести. «Не надо, позовите шофера». У него было две машины, обе «Виллисы». Когда вошел шофер, он спросил его: «Есть у тебя сухари?» — «Нет». — «Так вот, поди к интенданту, выпроси для командующего артиллерией мешок сухарей и держи его в машине, а то уморишь меня голодом!» Адъютанта Неделин прогнал, когда старший лейтенант начал путаться с женщинами, и теперь около него было только два шофера. Скоро по прямому проводу ВЧ, что стоял в приемной, я услышал девичий голос: «Командующий фронтом маршал Толбухин приглашает генерала Неделина на завтрак». Я доложил Неделину, а он коротко сказал: «Машину». Шофер сидел в приемной и сразу выскочил во двор, а я подал Неделину его коричневое кожаное пальто, подаренное Верховным Главнокомандующим Сталиным всем руководящим лицам фронтов. Другим его подарком были мощные многоканальные радиоприемники. Мне пришлось быть свидетелем того, как Неделин дорожил этим подарком. Я дежурил в день переезда на новое место и слышал, как Неделин сказал шоферу: «Смотри береги приемник, не стряси ему мозги — это подарок товарища Сталина!»
У каждого человека есть свои специфические особенности. Вот и у Неделина они были. Он не терпел, когда в приказы на присвоение званий сержантскому составу включались девушки. Я подготовил проект приказа по ГМЧ, и наш начальник Пузырев пошел с ним на подпись. Скоро он вернулся и с упреком обратился ко мне: «Что же вы девиц включили на присвоение звания старшины? Неделин этого не терпит». Мне пришлось исправить приказ. Не терпел Неделин и подхалимства, и барахольства. В Венгрии, в городе Печ, наши трофейщики хорошо поживились на немецком складе кож. Утром в мое дежурство в приемную пришел подполковник Дорошенко, начальник оперативного отдела артиллерии, и спросил, как настроение генерала Неделина. Я ответил, что хорошее, и довольный Дорошенко (он принес генералу рулон кожи в подарок) вошел в кабинет, — но скоро выскочил обратно, а вслед ему полетел рулон кожи. Он подхватил его и быстро ушел, а Неделин вышел в приемную, громко ругаясь: «Подлецы, барахольщики, разворовали государственное добро и меня хотели купить», — хлопнул дверью и ушел. Скоро появился подполковник, командир истребительного противотанкового артполка. С ним было Знамя полка и два офицера. Он тоже спросил, как настроение генерала, а я ответил, что было хорошее, но испортили. «Ну что же, была не была, надо доложить», — и, постучав, вошел в кабинет. Скоро они вышли вместе. Неделин обнял подполковника и расцеловал: «Молодец, знамя спас, полк будет жить, а людей и пушек дадим».
Это было в те тяжелые дни, когда Гудериан танковым тараном разрубил наш фронт на две части и вышел к Дунаю. Меня Неделин попросил, чтобы его соединили с Москвой, с Главным маршалом артиллерии Николаем Николаевичем Вороновым. Когда Москва ответила, Неделин начал докладывать Воронову о боях артиллеристов с танками Гудериана, называл цифры потерь, номера наших разбитых частей. Когда он закончил, я осмелился сказать: «Товарищ генерал, вас подслушать могут». — «Нет, — ответил он. — Это связь ВЧ, она не подслушивается». Потом он разговаривал с Яковлевым (начальником артвооружения) и записывал номера эшелонов с вооружением и боеприпасами, направленных на наш фронт.
После Вршаца Полевое управление фронта (а вместе с ним и артуправление) меняло место дислокации несколько раз. Мы побывали в г. Печ (Венгрия), потом Србовран (Югославия), Данафельдвар, Секешфехервар, Дунапентеле (Венгрия) и Кечкемет. Мне хорошо запомнился старинный венгерский город Печ с массивными каменными домами, каскадом-лестницей перед собором. Здесь мы стояли до конца осени. Мне показали дом, в котором я должен находиться на постое — двухэтажный каменный дом. Вечером в сопровождении солдата из нашего отдела я подошел к дому; мы постучали в дверь, но никто долго не отзывался, а потом на ломаном русском языке нас окликнули: «Господин майор?» Я ответил, и тогда хозяин загремел засовом и открыл дверь. Он был хорватом и немного понимал по-русски. Хорват рассказал, что несколько дней назад двое солдат пришли и сказали, что будут тут жить, увидели дочь хозяина, заставили ее лечь с ними в постель и забавлялись всю ночь, а утром ушли и больше не приходили. Теперь он никому не открывает, а если мне нужна баба, то он найдет для меня. Я ответил ему, что такими делами не занимаюсь. За изнасилование наших солдат карали строго: по фронту был издан приказ, где одного бойца за это дело приговорили к расстрелу.
Комнату мне отвели на втором этаже — это была спальня с широкой кроватью, стоял столик, на нем кувшин с водой для умывания и эмалированный тазик. Никто ко мне не заходил, и вообще никакого движения людей в доме я не слышал. Рано утром я умылся и вышел из комнаты, а когда стал спускаться с лестницы, появился хозяин и спросил, не надо ли мне чем помочь. Я сказал, что мне нужен чемодан (он понял и ответил «бюринг»), и мы пошли с ним по магазинам, которые оказались еще закрытыми. Тогда он привел меня в мастерскую, где изготовлялись чемоданы, и перевел слова хозяина: мол, у него, хозяина, фанерный чемодан, сделанный для офицера по заказу, но срок давно прошел, и заказчик не появляется. Мой сопровождающий уговорил хозяина уступить мне этот чемодан, и я купил его, заплатив венгерскими деньгами, что нам выдали в Венгрии. Так я обзавелся крепким чемоданом, который цел и теперь.
Дня через два мне поручили ответственное задание от генерала Неделина: найти запасной артиллерийский противотанковый дивизион и поставить его на огневые позиции против югославского города Осиек. Вокруг этого города были войска Народно-освободительной югославской армии, но в городе преобладало немецкое население, и немецкие войска продолжали укреплять город. Мне дали грузовую машину, капитана в помощь, и глубокой ночью в полной темноте мы выехали. Едем осторожно по городу, редко включая фары, и вот наш путь под носом машины перебежала черная кошка, ее глаза как угольки светились в ночи. Шофер взмолился: «Товарищ майор! Давайте вернемся назад, беда будет от этой приметы», — но я сказал, что надо выполнить приказ и не надо верить всем небылицам.
Наш путь лежал к Дунаю, за ним и надо было искать артдивизион, а точного его расположения никто не знал, он мог его уже сменить. Мы проехали Дунай и в указанном районе дивизион не обнаружили. Что делать? Где его искать? Можно было ехать назад и попробовать узнать его местонахождение более точно, но я решил искать дивизион здесь, в районе переправы через Дунай, у города Мохач. Стало совсем светло, когда мы въехали в город. На главной улице города мы с капитаном вышли из машины, и я сказал ему: «Идите по стороне улицы, внимательно всматривайтесь в закрытые дворы домов и, если обнаружите повозку, пушку или кухню — немедленно докладывайте, а я пойду по другой стороне улицы». В районе большого двора одного дома я обнаружил дымок из-за забора, вошел и увидел походную кухню: солдат варил завтрак. В военное время было принято называть части не по их номерам, а по фамилии командира, и на дорогах часто встречались указатели с надписью «Хозяйство Иванова». Вот и здесь я спросил солдата, «не из хозяйства ли он...» — и назвал фамилию командира, он подтвердил, что из этого. Так мы оказались на верном пути. Вернувшись к машине, я дождался здесь капитана, и вскоре мы с ним нашли дом, где находился командир артдивизиона. Я передал ему приказ генерала Неделина, и сразу все пришло в движение: собрали командный состав и объяснили боевую задачу. Пока бойцы ели, капитана направили на фронтовой ближайший артсклад за снарядами для 76-мм пушек.
Через полчаса дивизион тронулся в путь на Осиек, и около полудня мы прибыли к назначенному месту на берегу реки Дравы. Оставив личный состав, мы с командиром, начальником штаба и командирами батарей выехали на рекогносцировку. Против Осиека на позициях находилась дивизия Народно-освободительной армии Югославии под командованием подполковника. Нашли их штаб, доложили о своем прибытии. Командир дивизии очень обрадовался — у него не было артиллерии. С командиром артдивизиона мы забрались на чердак самого высокого здания и через окно внимательно просмотрели город Осиек: движения солдат не видно, но над крышами домов вился дымок. Наметили артиллерийские позиции, я определил им основное направление для стрельбы и подготовил исходные данные для батарей. Скоро прибыл капитан с ящиками снарядов для орудий. Дело было сделано даже раньше, чем нам было определено Неделиным.
Находясь среди югославских солдат, мне пришлось близко увидеть их и самому убедиться в искренности их дружбы с нашим народом. Помню, как они ходили строем и пели песни-частушки о нашей армии, о ее победах над немцами. Запомнились лишь две песенки: «Червона Армия Сталинград бронила, триста тридцать хиляда фашистов побила» и «У Геббельса и Гитлера закружилась глава — шестая армия заувек пропала».
Бойцы югославской армии были одеты по-разному: в трофейные шинели разных цветов, куртки и пальто, но ходили строем и соблюдали хорошую дисциплину. Среди солдат в строю были и девушки. Комиссар дивизии пригласил нас пообедать у командира дивизии. За большим столом собралось все ее руководство. Подали ракию — фруктовую водку, но мы отказались от этого угощения. Разговор вели через переводчика, юношу лет 16–17. Он был русский — его родители эмигрировали в Югославию, а он родился здесь и вырос. Со мной заговорил «помощник начальника политотдела по комсомолу», как он отрекомендовался мне; он сносно говорил по-русски и хорошо понимал мои ответы. Я же расспрашивал про Югославию, задавал вопросы об их будущем после победы над Германией. Югослав сказал мне, что Югославия будет устроена по опыту Советского Союза как многонациональное государство, рассказал о системе политзанятий в армии, об изучении истории нашей партии. Он был хорошо образован политически: когда он спросил, откуда я родом, и я ответил, что родился недалеко от Иваново-Вознесенска, он обрадованно сказал: «О, это где был первый совет рабочих депутатов». Югослав передал нам, что все они очень благодарны за помощь артиллерией и скоро освободят Осиек. Поблагодарив за прием и угощение, мы уехали, и почти через сутки я доложил об успешном выполнении задания.
В городе Печ Полевое мы стояли не так долго, из него управление перебазировалось в г. Србовран, небольшой югославский город с преимущественно мадьярским населением. На постой я попал в маленький домик мадьяра. Хозяина и хозяйки не было дома, в дом днем приходила их дочь Этушка, как она назвалась, кормила птицу и к вечеру уходила. Дня через два появилась хозяйка с уборки кукурузы, а за ней мой друг Салмин. Как мы были рады этой встрече! Он командовал дивизионом гвардейских минометов («Катюш»), но теперь эту должность занял старый командир дивизиона, вернувшийся из госпиталя. Несколько дней мы жили вместе: Салмина оставили в отделе кадров артиллерии. Скоро появился и хозяин дома — усатый, молодцеватый мадьяр. Он был мобилизован на работу немцами и теперь, находясь на территории советских войск, был отпущен домой.
Потом опять новое перемещение — в Дунафельдвар, на берег Дуная. Была уже зима — небольшой морозец и снежок. Днем дети в трусах катались на санках с горок; днем подтаивало, а к ночи подмораживало. Жил я у мадьярки. Она с дочкой и нашим капитаном жили в кухне, а меня на ночлег направила в нетопленую, с инеем на стенах комнату. Здесь была кровать с двумя перинами, а для тепла хозяйка приносила мне камень, нагретый в духовке, и клала в ноги. Так проспал я две ночи, и Вознюк направил меня в командировку в гвардейские минометные части для уточнения данных по личному составу и вооружению. Сначала я попал в 28-ю тяжелую гвардейскую минометную бригаду.[49] Она состояла из четырех дивизионов, которые, как правило, придавались для усиления армий или реже стрелковых корпусов. На ее вооружении были тяжелые реактивные снаряды, в головной части которых находилось до нескольких десятков килограммов тола[50]. Сам снаряд весил до 100 килограммов[51], а с упаковкой еще больше. Запуск таких снарядов тогда производился с земли: на металлическую раму, поставленную под определенным углом, крепились проволокой два ряда по восемь снарядов. Электрическим током воспламеняли заряд пороха в хвостовой части, реактивный снаряд со скрипом скользил в упаковке и, набирая высоту, летел к цели. В бригаде я пробыл две ночи и по тревоге, когда штаб в одиночестве, без дивизионов, менял место расположения, убыл в минометные полки «Катюш». Собрав все необходимые данные, я вернулся в Дунафельдвар для доклада генералу Вознюку.
Вечером в наш отдел заглянул майор с трехлитровой кубышкой для вина: «У вас, ребятки, винцо есть, плесните мне в мою кубышку». Вино в отделе было теперь постоянно — канистра или две. В домах, оставленных немцами, были огромные бочки с вином, да и в государственных подвалах Венгрии его было немало. Один мадьяр, хорошо говоривший по-русски, сказал нам, что русские выпили в Венгрии десятилетние запасы вина. Наш солдат Редько налил майору полную кубышку, тот приложился и без передышки выпил более половины содержимого. Я присмотрелся внимательнее и вижу на майоре генеральскую шинель. Спрашиваю: «Товарищ майор, а это ваша шинель?» — «Да, — ответил он, — я недавно был генерал-майором артиллерии, и товарищ Сталин разжаловал меня за пьянство до майора. Очень люблю выпить, и Сталин правильно сделал, пьяный я никуда не годен!» Но красный кант на шинели в бортах не был спорот, и бывший генерал так и ходил в этой своеобразной форме. Это был наглядный пример решительной борьбы с пьянством, которое еще никогда никому не шло на пользу. Начальником оперативного отдела у Вознюка был полковник Московцев, которого я трезвым никогда не видел: он сидел в своем доме и пил. Казалось странным, что такой требовательный к людям человек, как Вознюк, терпел своего ближайшего помощника вечно пьяным. Надо было принимать норму, не влияющую на работоспособность. Так, наш старшина Прокопенко в обед выпивал по три пол-литровые кружки красного вина и садился снова за свою работу.
После Дунафельдвара мы перебрались в еще один маленький городок, его название не сохранилось в моей памяти. Это было уже в декабре, под Новый год. Вознюк опять направил меня в командировку для обеспечения выгрузки снарядов и перевозки их по льду Дуная. В морозную погоду 31 декабря мы выехали на машине начальника артснабжения ГМЧ подполковника Чайковского. Начальник имел сильную, проходимую машину (как ее называли, «Додж s»), да и сам был пробивным человеком. Он был еврей из Одессы, носил бурку, на голове барашковую серую шапку, чуть ли не папаху полковника, подчеркивая, что скоро будет полковником. Мы мотались по станциям железной дороги вблизи Дуная и только в Байе нашли на станции команду пленных во главе с советским сержантом — они ожидали прибытия снарядов для ГМЧ. Здесь я остался старшим для обеспечения выгрузки и перевозки снарядов за Дунай. Поезда дальше не шли — мост был взорван, и по льду грузовики перевозили снаряды, бомбы и мины. В городе находились офицеры ВОСО (управления военных сообщений), у них я узнал о подходе состава с минами для ГМЧ. Для выгрузки определили площадку, скоро эшелон прибыл, и его подали для разгрузки. На окраине города, в казарме, было много пленных мадьяр и жителей из Югославии, вот для выгрузки снарядов сержант и получил партию этих пленных. Снаряды были для тяжелых минометов — по 80 в каждом вагоне. Сержант просмотрел все вагоны, нашел ящик со взрывателями для них и распределил пленных для выгрузки. Выгрузка прошла довольно быстро, и сержант отвел пленных в казарму, но человек пять из них просто убежали, — очевидно, они были из местных жителей. Охранять сотни людей у нас не было возможности, а при сдаче их на недостачу не обратили внимания, все обошлось благополучно.
Теперь выгруженные тяжелые снаряды надо было перевезти к переправе через Дунай. Для перевозки на правый берег Дуная были специальные машины, и на берегу их приходилось снова грузить. Здесь была постоянная пробка, и всем делом руководил член Военного совета фронта по тылу. В первую очередь удовлетворялись потребности летчиков, потом гвардейцев-минометчиков. Каждый представитель рода войск брал для погрузки пленных, и они здесь все перемешались. Было темно, холодно, для обогрева людей горели костры. Это было в ночь под Новый год. Громким «Ура!» встретили мы наступивший новый, 1945 год, год близкой победы над лютым врагом человечества.
Мы с сержантом сумели все прибывшие эшелоном снаряды переправить на правый берег Дуная, и работа была закончена. Но когда собрали полученных для работы пленных, недоставало 50 человек — целая машина. Сержант снова вернулся к переправе и подал команду: «Пленные, в машину!» — набрал ровно 50 человек, и отвез их в казарму. Утром я уже был в своем отделе.
Мы переехали в Дунапентеле на берегу Дуная — и снова командировка: в минометные части под Будапешт. Ехали мы с майором из нашего отдела Смирновым. В маленьком городке Адонь, остановившись на отдых, мы с ним пошли осматривать помещение, в котором немцы делали шестиствольные минометы, — но все оборудование было вывезено. Приехали мы в части под Будапешт, и здесь наши дороги разошлись: Смирнов направился в артчасти, а я в наши ГМЧ. Будапешт — огромный город, столица Венгрии была разделена Дунаем на две части: Буду на правом берегу и Пешт — на левом. Я побывал в нескольких пригородах Будапешта — маленьких городках с красивыми особняками. В одном гвардейском минометном полку мне сказали, что одним из дивизионов командует капитан Сталин. Я не поверил, так как хорошо знал, что сын Сталина Яков, артиллерист, находится в немецком плену, а старший сын Василий служит в авиации. Я решил сам побывать у артиллериста Сталина и пришел в его дивизион. Капитан имел много орденов, был смелым и храбрым командиром. Он признался, что его фамилия другая (хотя так и не назвал ее), и рассказал, как он стал Сталиным: «Попал я раненым в полевой госпиталь, лежу в приемном отделении, и никто не обращает внимания — много было раненых. Вот я и решил припугнуть персонал: проходит санитарка и спрашивает фамилии, я и назвался Сталиным. Она тут же убежала и вернулась с врачом, меня сразу взяли на санитарную обработку, осмотрели рану, поместили в отдельную палату, и врачи часто навещали меня. Так под фамилией Сталина я и выписался из госпиталя и вот воюю: как дам залп — так представляют к награде!» Я спросил: а после войны он думает под какой фамилией жить? Он сказал, что над этим не думал, но просил меня о том, что рассказал, не говорить никому. Так и затерялось это событие, дальнейшая судьба капитана для меня осталась неизвестной...
Эта командировка была короткой. Будапешт был взят в кольцо войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов, шли упорные бои. Немцы пытались деблокировать окруженный город и нанесли по нашему фронту сильный, неожиданный удар, расчленили фронт и вышли к Дунаю, рассекая наш фронт. Я добирался в свой отдел на попутных машинах, и в Адоне еле успел сесть на последнюю машину, выезжающую из города. На ней ехали пограничники, и один сказал мне, что немцы уже близко. Но этот частичный успех немцев не решил дела: их оттеснили от Дуная, фронт перешел в новое наступление и совместно с войсками 2-го Украинского фронта завершил разгром немцев. 13 февраля Будапешт был освобожден.
Наш отдел вместе с управлением артиллерии перебазировался на левый берег Дуная. В мое отсутствие в этой спешке наш делопроизводитель оставил в доме, где располагался отдел, мою книгу учета гвардейских минометных частей. Книга не имела грифа секретности (так было и до моей работы в отделе), но содержала секретные данные. Начальник отдела Пузырев знал об этом и не придавал этому никакого значения, не требовал ее регистрации как секретного материала. Книга попала к танкистам, они обнаружили ее у хозяйки дома — она растапливала листами книги печь. Теперь книга вернулась в отдел с несколькими вырванными листами. Узнав об этом факте, генерал Неделин назначил расследование. Полковник, что занялся расследованием, коротко побеседовал со мной и понял, что моей вины нет в этом деле, но доложил все в пользу моего начальника Пузырева. В результате Неделин наказал меня арестом на 10 суток с удержанием 50% оклада. Виновником же был Прокопенко, которому я сдал всю документацию перед отъездом в командировку. После такого случая я понял, что работать в отделе нет возможности, и просил начальника отдела кадров по ГМЧ майора Савельева о назначении меня на командную должность. Когда об этом узнал Вознюк, он поругал меня для формальности, но дал слово, что назначит командиром дивизиона, — а пока направил меня в город Колочу на Дунае в запасной артполк для подбора рядового и сержантского состава в ГМЧ.
В Колоче я целыми днями работал в запасном полку, и среди нескольких сот человек прибывшего на пополнение артчастей рядового и сержантского состава подбирал более подходящих по всем данным для службы в ГМЧ. Были бойцы, уже побывавшие в боях и после ранения из госпиталей направленные снова на фронт, были лица из партизанских отрядов и даже один сержант, бывший командир партизанского отряда, награжденный за свои боевые дела орденом Красного Знамени. Были здесь и недавно призванные в армию, совсем мальчики. Запасным полком командовал полковник, совсем недавно назначенный на эту должность. Он жил у всех на виду с капризной девицей-сержантом и выполнял ее просьбы. Раз он построил полк для того, чтобы показать его своей любовнице: полковник принимал рапорт, а она стояла немного сзади него. Тогда же он разжаловал одного старшину в сержанты. Замполитом у него был подполковник Лебедев, бывший директор школы, — культурный, вежливый и безвольный человек. Он видел проделки полковника, но не решался «выносить сор из избы». На мои советы довести до командования проделки и поведение командира полка он отвечал отказом, объясняя это тем, что может лишиться должности в запасном полку. В боевых частях он никогда не служил, и ему хотелось на этой должности и войну закончить. Тогда я сам сказал командиру полка, что он не имеет права понижать в звании старшин. Он ответил, что Неделин дал ему широкие полномочия в наведении дисциплины в полку, а я в ответ: «Порядок присвоения званий установлен не Неделиным». Этот разговор не понравился командиру полка, и он начал ставить мне препятствия в работе: узнав, что я подбираю пополнение в ГМЧ, отобранных мною бойцов он решил передать в другие части (мне сообщили об этом в штабе). Надо было не допустить этого, я выбрал из пополнения проворного старшину и направил его с запиской в оперативный отдел ГМЧ к подполковнику Аксенову с просьбой немедленно прислать представителей из частей для получения пополнения. Старшина отлично справился с этим делом, и через день в запасной полк прибыл капитан из 28-й гвардейской минометной бригады — это был капитан Печевский. Ему я и передал около сотни солдат. Потом приехали еще представители, и всех отобранных в ГМЧ увезли. Упредил я командира полка!
Всего я пробыл в запасном полку две недели в первой половине февраля. Здесь мы узнали о взятии Будапешта. Закончив подбор пополнения, я выехал в Кечкемет, где находился наш отдел. Всем офицерам тогда выдали по отрезу на китель и брюки хорошего английского материала. Говорили, что это дар английской королевы советским офицерам. Получив отрез, я пошел в мастерскую военторга сдать заказ. Мастер прикинул сантиметром и сказал, что материала мало, недостает 20 сантиметров. Заменив отрез на складе, я вернулся в мастерскую и сдал заказ. Скоро мне сшили китель и брюки, и теперь мой вид отвечал офицеру армии-победительницы.
Вместо сапог здесь нам выдали материал кроя из трофейного фонда. Своей сапожной мастерской фронт, очевидно, не имел, — иначе нас предупредили бы об этом. Находясь в Колоче, я узнал о мастере-сапожнике, пришел к нему, он охотно принял заказ. Поставив мою разутую ногу на лист бумаги, он обвел ее и написал «43» — размер сапога. Я взял карандаш и написал «41», а мастер качает головой. Со мной был мадьяр-переводчик, и он говорит мне, что надо шить мне сапоги 43-го, а я говорю нет — 41-го размера. Тогда мастер через переводчика сказал, что вон стоят сапоги 41-го размера, и если я их обую, мастер отдаст мне их бесплатно, — так он верил в непогрешимость своего опыта. Он подал мне сапоги; я разулся и свободно обул один, а потом и другой сапог, и вижу у мастера на щеках слезы. Разувшись, я сказал переводчику, что его сапоги я не возьму, пусть он сошьет мне мои, из моего материала. Лицо мастера повеселело, он заявил, что через три дня сапоги будут готовы, и свое слово сдержал: сшил хорошие сапоги, повернув красную кожу глянцевой стороной внутрь и покрасив вывернутую кожу в черный цвет. Долго носил я эти сапоги.
В Колоче я увидел здания с вывесками вышедших из подполья коммунистической и социалистической партий. А по городу здесь прогуливались молодые женщины и девушки, одетые в костюмы, какие были у наших сестер милосердия в Первую мировую войну, — это были монашки из ближайшего монастыря.