Глава 48. Моя работа во Владивостокско-Маньчжурском отделе Монгольской экспедиции. Я приобретаю также адвокатскую практику. Роль харбинских евреев в хозяйственной жизни Маньчжурии.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 48. Моя работа во Владивостокско-Маньчжурском отделе Монгольской экспедиции. Я приобретаю также адвокатскую практику. Роль харбинских евреев в хозяйственной жизни Маньчжурии.

Тот факт, что харбинские адвокаты даже среднего уровня смогли приобрести практику, которая обеспечила им вполне приличную жизнь, давал мне основание надеяться, что и мне удастся со временем зарабатывать средства к существованию адвокатурой. Но я знал, что клиентура приобретается обыкновенно не в каких-нибудь две-три недели (я не говорю об исключительных случаях) и даже не в два-три месяца. Между тем мне необходимо было серьезно подумать о заработке, так как денег, которыми я располагал, могло хватить только на весьма короткое время. И я решил поискать другого занятия. Мне было известно как юрисконсульту Монгольской экспедиции в Иркутске, что в Харбине имеется очень деятельный отдел этой экспедиции, и мне пришла мысль в голову справиться в этом отделе, не найдется ли там для меня какая-нибудь работа. До некоторой степени я был для них своим человеком: покидая поспешно Иркутск, я все же числился юрисконсультом экспедиции.

Встретил меня заведующий отделом А.С. Мещерский весьма предупредительно и любезно. Побеседовали мы о ходе работ экспедиции, а когда наша беседа подходила к концу, я спросил Мещерского, не могу ли я быть ему полезен своими знаниями и опытом экономиста и статистика. Мой вопрос произвел неожиданный эффект. Мещерский сразу оживился и воскликнул: «Конечно! Вы явились как нельзя кстати».

И тут же он мне разъяснил, почему я явился кстати. Дело в том, что Владивостокско-Маньчжурский отдел Монгольской экспедиции проделал за период своего существования огромную и чрезвычайной важности работу. Если вспомнить, какие ценные услуги Монгольская экспедиция оказывала во время мировой войны нашей многомиллионной армии, поставляя ей в колоссальных количествах мясо и фураж; и если принять во внимание, что заготовка этого мяса производилась в скотоводческих районах Восточной Азии, главным образом в Монголии, то станет понятно, сколько труда, инициативы и изобретательности необходимо было проявить, чтобы закупить необходимый скот, доставить его невредимым в определенные пункты, а оттуда уже в виде мяса отправлять его через всю Сибирь и Европейскую Россию на фронт. Тут надо было считаться не только с большим или меньшим обилием скота, но и с климатическими условиями, с наличием необходимых пастбищ и кормовых запасов на пути следования скота и т. д. Монгольская экспедиция по закупке скота и заготовке мяса справилась с взятой ею на себя задачей блестяще. И этому успеху особенно много содействовало необыкновенно успешное ведение дела ее Владивостокско-Маньчжурским отделом, заведующий коего Мещерский обнаружил большой организаторский талант и превосходное знание местных условий.

В конце 1918 года война кончилась, и Мещерский решил подвести итог всему тому, что его отделом было достигнуто за время его существования, и издать этот труд в виде полного отчета о деятельности его отдела.

Рассказав мне в общих чертах о том, по какому плану изготовлялась их работа, Мещерский закончил приблизительно так: «Основные отделы отчета уже составлены моими сотрудниками, но мы не экономисты и не статистики, поэтому нам нужна помощь специалиста, и я думаю, что вы нам окажете большую услугу, если возьмете на себя редактирование нашего материала. Если вы согласны принять мое предложение, то я сегодня же вас зачислю в штат наших служащих и попрошу вас придти завтра, чтобы сговориться об условиях вашей работы».

Предложение Мещерского было мне настолько по душе, что я с радостью его принял. А на следующий день Мещерский подробно ввел меня в курс проделанной им работы и заявил, что мне, как редактору, предоставляется самое широкое право изменения и исправления текста. Кроме того, я дал свое согласие составить специальный исторический обзор деятельности всей Монгольской экспедиции как общественной организации, пользовавшейся очень широкой независимостью, несмотря на то что официально она находилась в ведении Министерства продовольствия.

Мне было присвоено довольно длинное и скучное название «заведующего редактированием отчета о деятельности Владивостокско-Маньчжурского отдела Монгольской экспедиции» и назначено весьма приличное жалованье.

Так совершенно неожиданно я получил вполне обеспечивавший меня заработок и занятие, которое вполне отвечало моему постоянному влечению к научной деятельности.

Должен ли я прибавить, что эта удача меня чрезвычайно приободрила и что я приступил к своей работе с большим воодушевлением?

За этим успехом последовал вскоре другой.

Не прошло и двух-трех недель после того, как я стал работать во Владивостокско-Маньчжурским отделе Монгольской экспедиции, как явился ко мне присяжный поверенный Ротт с предложением принять с ним вместе участие в видном уголовном процессе. И тут Ротт мне объяснил, почему он хотел бы, чтобы и я принял на себя защиту его клиента. Оказалось, что обвиняемый был очень видным местным коммерсантом, пользовавшимся репутацией весьма честного и порядочного человека. По словам Ротта, его подзащитный действительно заслуживал всяческого уважения, и тем не менее, он был привлечен к уголовной ответственности за мошенничество. И хуже всего было то, что обстоятельства сложились крайне неблагоприятно для обвиняемого, и это дало возможность прокурору составить очень грозный обвинительный акт.

Друзья и знакомые обвиняемого были сильно возмущены фактом привлечения такого почтенного человека к уголовной ответственности, но суд с этим, конечно, не считался. Тут была необходима хорошая защита, которая подорвала бы в корне тонко построенное обвинение. «Зная ваш опыт как уголовного защитника, – заявил мне Ротт, – я и предложил клиенту пригласить вас. Вдвоем, я надеюсь, мы выручим его. Да и у меня на душе будет спокойнее, когда я выступлю в процессе рядом с надежным товарищем».

Признаюсь, я никогда не загорался специфическим профессиональным пламенем, когда мне приходилось защищать обыкновенных уголовных преступников, но в тех случаях, когда я выступал по уголовным делам, я, конечно, сознавал, какую огромную ответственность я беру на себя, и делал все возможное, чтобы добиться «справедливого» приговора.

Предложение Ротта меня заинтересовало – случай был особенный, и я без колебаний согласился выступить вместе с ним в защиту его клиента. Если Ротт считал его невиновность вне всякого сомнения, то добиться его оправдания было прямым нашим долгом, тем более повелительным, что эта задача была, по-видимому, довольно трудной.

Через несколько дней начался процесс. Публики в зале суда собралось очень много. Она с огромным интересом следила за ходом судебного следствия. И тут я увидел, как продуманно и продуктивно Ротт собирал материал для своей будущей защиты. Ни одна благоприятная для нашего клиента деталь свидетельских показаний и ни один существенный и выгодный для обвиняемого момент из оглашенных документов им не были упущены. Свои частые заявления суду и неоднократные просьбы о занесении в протокол того или иного факта Ротт делал в спокойном, импонирующем тоне, и чувствовалось, что суд относится к нему с подчеркнутым уважением. Ко мне суд в начале судебного разбирательства относился весьма сдержанно – ведь я был для него новым незнакомым человеком, но вскоре и я, по-видимому, расположил его в свою пользу, так как он стал прислушиваться к моим заявлениям внимательнее и благосклоннее.

Кончилось судебное следствие, и начались заключительные прения. Прокурор с большой настойчивостью поддерживал обвинение. Первую защитительную речь произнес Ротт. Шаг за шагом он разбивал доводы представителя обвинения. Чрезвычайно умная по содержанию речь Ротта была также блестяща по форме и произвела очень хорошее впечатление на суд. О качествах моей защитительной речи я, конечно, судить не мог, но помню, что, глубоко убежденный в невиновности клиента, я старался по мере моих сил внушить это убеждение суду, и я видел, что судьи меня слушали очень внимательно.

Когда суд удалился для совещания, Ротт меня поздравил с успехом. Сделал он это искренне и просто, по-товарищески, и это меня убедило, что и я свою лепту внес в процесс.

Клиент наш был оправдан. А через несколько дней ко мне стали приходить разные лица за советами и с предложениями взять на себя ведение их дел в суде. Это было явным доказательством, что мое выступление в уголовном процессе произвело благоприятное впечатление и на публику, находившуюся в зале суда.

Так случилось, что я, благодаря своему участию в защите весьма известного в Харбине коммерсанта, стал приобретать клиентуру гораздо более быстрым темпом, чем я рассчитывал.

Постепенно моя адвокатская практика разрасталась. Это не мешало моей работе по редактированию отчета, и я был рад, что, очутившись на чужбине в новых, совершенно особенных условиях жизни, среди незнакомых или малознакомых людей, я был целый день занят. От своей семьи я получал довольно часто успокоительные известия, и я обрел то душевное равновесие, которое мне было необходимо, чтобы работать напряженно и успешно.

Попутно я знакомился с своеобразным характером харбинской жизни.

Надо сказать, что Харбин обладал всеми типичными чертами города, не имевшего истории, а выросшего в короткое время «как на дрожжах», благодаря исключительному стечению обстоятельств. Еще в начале девятисотых годов на том месте, где сейчас раскинулся город Харбин с полумиллионным населением, находилась бедная деревушка, жители которой главным образом занимались охотой и рыболовством, так как деревушка эта была расположена на берегу многоводной и судоходной реки Сунгари. Место, на котором сейчас находится главная харбинская улица, Китайская, представляла собою сплошное болото. Но вот началась постройка Китайско-Восточной железной дороги. Строители этой дороги избрали главным местом своего пребывания Харбин. И этот факт предрешил всю будущность недавно еще жалкой деревушки. В новом центре стали селиться инженеры, техники, подрядчики, поставщики и, конечно, торговцы и ремесленники, обслуживавшие всех этих новоприбывших людей, располагавших значительными денежными средствами и привыкших к культурной жизни и даже комфорту. Стали прокладывать улицы и строить солидные каменные дома, так как зимы в Маньчжурии суровые; появились магазины, переполненные всякого рода товарами.

Русско-японская война в свою очередь содействовала лихорадочному росту Харбина, который по своему местоположению стал крупным военным центром. Жилищное строительство приняло гигантские размеры, так как надо было обеспечить кровом воинские части, разместившиеся в городе, и бесчисленное множество подрядчиков, купцов, ремесленников и разного рода специалистов, обслуживавших эти воинские части и вообще русские армии. По окончании русско-японской войны Харбин стал хиреть. Огромная часть его пришлого населения покинула Маньчжурию и вернулась на свои старые насиженные места в Россию. Но с началом мировой войны этот город стал оживать.

Усилившиеся торговые сношения с Америкой через Дальний Восток стали привлекать в Маньчжурию и Приморскую область массу деловых людей – торговцев, промышленников, разного рода специалистов, а когда Россия оказалась отрезанной от Западной Европы, через Владивосток, Дальний и другие тихоокеанские порты стали прибывать в огромных количествах не только такие товары, как мануфактура и всякого рода промышленные товары, но также продовольственные продукты и оружие. В Харбине снова закипела жизнь.

А с конца 1917 года, тотчас же после большевистского переворота, в этот город хлынули волны беженцев из Сибири и даже из разных местностей Европейской России. Эти беженцы представляли собою пеструю смесь «племен, наречий и состояний». Среди них были золотопромышленники, фабриканты, купцы, инженеры, адвокаты, ремесленники, художники, артисты, ученые и множество людей без определенных занятий, бежавших без оглядки от большевистского террора.

И еще одно обстоятельство способствовало быстрому росту Харбина – это японская экспансия в Маньчжурии. Когда союзники решили создать Восточный фронт против немцев и во исполнение этого плана интервенции высадили свои войска на Дальнем Востоке, Япония приняла деятельное участие в этой затее. Она послала на помощь союзникам целый экспедиционный корпус, и командиры этого корпуса разместили свои воинские части так умело, что они оказались господами положения на всей территории от Владивостока до Иркутска. Японцы «поддерживали порядок» в Приморской области, вели жестокую борьбу с большевистскими партизанскими отрядами в Амурской области, охраняли железнодорожный путь в Забайкалье. И тогда же они стали весьма искусно готовиться к захвату Маньчжурии, стараясь занять возможно более важные экономические позиции в этом богатейшем крае. Японцы наводнили Харбин. Они открывали там крупные торговые предприятия, банки и отделения своих страховых обществ, основывали промышленные предприятия, скупали дома, и надо было только удивляться, с какой планомерностью и ловкостью они внедрялись во все области харбинской жизни.

В результате такого своеобразного возникновения и развития города Харбина самой отличительной чертой его было отсутствие коренного «почвенного» слоя населения. Даже китайцы, которыми кишел Харбин, были в подавляющем большинстве тоже пришлым элементом, выходцами из перенаселенных внутренних провинций Китая.

Я уже упомянул выше, что постройка Китайско-Восточной железной дороги и вызванное проведением этой дороги экономическое оживление во всей Маньчжурии привлекли в этот край огромную массу китайских переселенцев. Как велик был этот поток, можно судить по тому, что за двадцатилетний период, с 1900 по 1920 годы, в Маньчжурию из самых отдаленных провинций переселились около пятнадцати миллионов человек. Огромное большинство этих переселенцев осели на земле, так как китайцы изумительные земледельцы. Но они не только прекрасные колонизаторы, они также превосходные торговцы, ремесленники и знатоки кулинарного искусства, и многие из них потянулись в города, в том числе и в Харбин.

Не удивительно, что харбинское население производило с первого взгляда впечатление аморфной массы, ничем не спаянного конгломерата людей не только разных национальностей и религий, но даже различных рас.

Бросалась, однако, в глаза огромная разница в занятиях и во всем укладе жизни обитателей двух частей города Харбина, так называемого Нового города и той части его, которая носит название Харбин-Пристань. В Новом городе находилось Правление Китайско-Восточной железной дороги, и там же жили члены правления этой дороги и почти весь персонал, обслуживавший это огромное учреждение, располагавшее многочисленным штатом служащих. Само собою разумеется, что там же находились и железнодорожное Собрание с хорошей библиотекой, театральным залом и всем комфортом настоящего европейского клуба, и низшие средние школы, обслуживавшие культурно-просветительские нужды детей железнодорожников. Новый город был хорошо распланирован. Улицы содержались чрезвычайно чисто, дома, в которых жили железнодорожные служащие, были построены с комфортом и носили печать большого уюта, и в целом эта часть Харбина имела, я сказал бы, аристократический вид. В Новом городе разместились также все иностранные консульства.

Иную физиономию имел Харбин-Пристань. В нем и помину не было о чистоте и уюте Нового города. На главной его улице, Китайской, царило оживление до поздней ночи. Люди всегда куда-то спешили, кафе были переполнены. То здесь, то там можно было часто видеть кучки людей, ведущих громко «деловые» разговоры. Особенно много народа толпилось почти весь день возле знаменитой тогда кофейни Зазунова. Это, оказывается, была самочинная биржа, на которой происходила покупка и продажа всякого рода товаров, причем нередко тут же, на тротуаре, под открытым небом совершались сделки на очень большие суммы. Само собою разумеется, что на этой импровизированной бирже открывался широкий простор и для спекуляции, и, признаюсь, что когда я проходил мимо кофейни Зазунова и замечал в теснившейся перед нею толпе немалое количество евреев, я испытывал крайне неприятное чувство. «Вот, – думал я, – наглядная иллюстрация к созданной антисемитской легенде, что евреи – это народ спекулянтов». Но я знал хорошо, что эта легенда – самая злостная клевета. Нет сомнения, что евреи, как коммерсанты, обладают большой инициативой, изобретательностью и редкой способностью быстро ориентироваться в самых разнообразных экономических и социальных условиях. Все эти исключительные качества, приобретенные ими на протяжении тысячелетий их полной трагизма истории, дали им возможность проявить огромную творческую инициативу в делах развития разных видов торговли во всех странах света, где только драконовские ограничительные законы и расовая ненависть не ставили им непреодолимых препятствий.

Но евреи проявили себя несравненными пионерами не в одной только торговой деятельности. Где только их не загоняли в гетто и не воздвигали между ними и внешним миром глухой стены запретов, там их творческая энергия проявлялась во всех областях жизни хозяйственной, общественной, интеллектуальной и духовной.

Роль, которую евреи сыграли в первую четверть текущего столетия в Маньчжурии вообще и в Харбине, в частности, благодаря тому, что для их инициативы там был открыт широкий простор, служит лучшим подтверждением высказанной мною выше мысли.

В постройке Китайско-Восточной железной дороги немалое участие принимали евреи в качестве подрядчиков.

Как ни странно может показаться с первого взгляда, но евреи проявили себя весьма способными организаторами строительного дела. Они строили жилые дома, фабрики, заводы, прокладывали железнодорожные пути и шоссейные дороги. Некоторые из этих подрядчиков строителей, как, например, Поляковы, Фридлянды, приобрели общероссийскую известность. Мой отец был тоже подрядчиком и построил на своем веку немало казенных зданий. Он также в течение десятилетий под контролем казенных инженеров заведовал ремонтом многих сотен верст шоссейных дорог в Волынской губернии. Мой дядя пошел еще дальше, составив себе репутацию одного из талантливейших подрядчиков строителей. Он строил казенные здания, заводы и даже железные дороги, и в инженерных кругах очень высоко ценили его знания и опыт.

Правда, таких специалистов-строителей, как мой дядя, было немного, все же евреи как подрядчики сыграли немалую роль в хозяйственной жизни России. Не удивительно поэтому, что они также в немалой степени приняли участие в прокладке пути и постройке искусственных сооружений на железнодорожной линии Маньчжурия-Пограничная, пересекавшей Хейлудзянскую провинцию – самую северную из трех восточных провинций, входящих в состав обширного Маньчжурского края. А когда Китайско-Восточная железная дорога была выстроена, для творческой инициативы евреев в нетронутой еще, но обиловавшей огромными природными богатствами Маньчжурии открылось самое широкое поприще.

Покрытая безбрежными девственными лесами, в которых водилось большое количество пушного зверя, вплоть до леопардов и тигров, храня в своих недрах залежи каменного угля, железа и драгоценных металлов, Маньчжурия только и ждала людей энергичных, предприимчивых, которые бы вызвали к жизни эти лежащие втуне богатства. И евреи очень много сделали, чтобы оживить этот дикий край.

Одним из первых приобрел в Маньчжурии лесную концессию Л.С. Скидельский, и ему удалось завоевать самые отдаленные рынки для изготовлявшихся на его концессии лесных материалов. Примеру Скидельского последовали другие, и разработка лесных богатств Маньчжурии стала одним из самых выгодных местных промыслов.

В начале девяностых годов в Харбин прибыл Кабалкин. К этому времени возделывание китайских бобов уже приняло в Маньчжурии довольно широкие размеры, и Кабалкину пришла в голову мысль организовать экспорт маньчжурских бобов в Европу, где из них добывали бобовое масло. Успех этого предприятия превзошел все ожидания Кабалкина. Примеру его последовали братья Соскины, которым удалось в короткий срок организовать дело экспорта китайских бобов в очень большом масштабе. Экспортировали бобы и другие фирмы, и в мою бытность в Харбине этих бобов вывозилось из Маньчжурии до ста миллионов тонн в год. Мало того, одному из Соскиных (И.Х.) принадлежит инициатива по развитию экспорта бобового масла из Маньчжурии. Он рассудил так: если Европа предъявляет спрос на бобы с тем, чтобы добывать из них масло, то гораздо целесообразнее организовать добычу бобового масла на месте и вывозить не громоздкие массы бобов, а самое масло. Были выстроены маслобойные заводы, организована перевозка масла наливным путем, и расчеты Соскина вполне оправдались. Экспорт готового продукта вместо сырья оказался чрезвычайно выгодным, тем более что и жмыхи (остатки, получающиеся при производстве масла) тоже сбывались в Японию, где им удобряли поля.

Далее, по мере того как миллионы китайских переселенцев устраивались в Маньчжурии на земле, разрасталась посевная площадь пшеницы. Маньчжурская пшеница (маньчжурка) была очень высокого качества и имела хороший сбыт и в Сибирь и за границу, чаще всего в виде муки, и опять-таки харбинским евреям принадлежит заслуга организации в широком масштабе мукомольного дела в Маньчжурии. Крупнейшие и отлично оборудованные мельницы принадлежали евреям: Дризину и Патушинскому, Боннеру и Миндалевичу, Гринцу и т. д. Харбинские евреи, равно как евреи, жившие в других центрах Маньчжурии, принимали также деятельное участие в создании других отраслей промышленности, как, например, винокуренного производства, сахарного и т. д.

Что же касается роли евреев в развитии местной торговли, то она была огромная. Можно сказать без преувеличения, что крупная харбинская торговля находилась почти вся в еврейских руках. Универсальный магазин братьев Самсонович, солидные торговые предприятия Гершгорна, Эскина и др. могли бы конкурировать с такими же предприятиями в крупнейших европейских центрах.

Харбинские евреи также много содействовали развитию банковского дела в Маньчжурии. Достаточно указать, что в одном Харбине функционировали три еврейских банка: Еврейский народный банк, Общество взаимного кредита и Еврейский коммерческий банк.

Таких внушительных результатов добились евреи в Маньчжурии в течение каких-нибудь пятнадцати лет, и такую выдающуюся роль они сыграли в хозяйственном развитии этого столь недавно полудикого и чуждого им края. Но еще поразительнее были успехи, достигнутые харбинскими евреями в деле организации их общественной жизни, в оказании социальной помощи еврейскому населению как сплоченному коллективу, постановке школьного дела и вообще в удовлетворении всех нужд харбинской еврейской общины. Эта сторона еврейской творческой деятельности в Харбине заслуживает особого внимания, и я на ней остановлюсь подробнее в следующей главе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.