1

1

Предгрозовая атмосфера, сгущавшаяся над миром, тревожила каждого советского человека, особенно работника оборонной промышленности.

Хроника международных событий обсуждалась и принималась к сердцу зачастую ближе, чем неурядицы в быту или на производстве.

Республиканская Испания пала. Гитлеровцы хозяйничали в Чехословакии, по своему усмотрению перекраивали карту Европы: хортистской Венгрии была отдана Западная Украина, отошла от буржуазной Литвы к Германии Клайпеда и прилегающие к ней земли. Апрель 1939 года был особенно богат событиями: 7-го Италия напала на Албанию, 28-го Германия расторгла англо-германский морской договор. Укреплялась "ось" Берлин — Рим — Токио. 22 мая Германия и Италия заключили военно-политический союз. В эти же дни, не выждав и года после поражения у озера Хасан, японские милитаристы предприняли еще одну "пробу силы", они напали на Монголию в районе реки Халхин-Гол, прекрасно сознавая, что Советский Союз не замедлит выполнить свои обязательства по отношению к союзной Монголии. Завязались ожесточенные бои. Там, на Халхин-Голе, работали и наши Ф-22…

Такой была международная обстановка. Она и определяла основные критерии оценки положения дел в КБ и в цехах. Первое, что меня интересовало: подготовка четырех пушек УСВ, предназначенных для войсковых испытаний, и отработка чертежей УСВ для валового производства.

За время моего отсутствия произошла серьезная неприятность: при стрельбе прогнулась люлька второго опытного экземпляра УСВ. И хотя причина крылась не в конструкторском просчете, а в погрешности производства, все же решено было упрочнить люльки на остальных опытных экземплярах пушки, что и сделали конструкторы из группы Мещанинова. К несчастью, автор люльки, Василий Алексеевич Строгов, так и не увидел свою последнюю конструкцию в массовом производстве — он скоропостижно скончался в мое отсутствие.

Знакомство с упроченной люлькой закончилось примечательным разговором с Мещаниновым и Ласманом. Я спросил, как обстоит дело с изготовлением рабочих чертежей на изменившуюся люльку.

Последовал ответ:

— Еще не приступали.

— Почему?

— Время еще есть, — сказал Ласман. — К тому же не известно, примут ли на вооружение нашу пушку.

— Вот этого, Борис Геннадиевич, я не ожидал услышать от вас. А если примут, сколько времени мы потеряем?

— Много, — вынужден был согласиться Ласман.

— Так вы хоть сознательно его не теряйте, дорогие друзья! Разве мы создавали УСВ для того, чтобы ее не приняли на вооружение? Почему вы вдруг усомнились в нашей пушке?

Ласман объяснил, что, как ему стало известно из сообщений Белова, находившегося на полигонных испытаниях, военные гораздо больше симпатизируют пушке кировцев, чем нашей УСВ.

— Это неважно, — постарался я успокоить молодого конструктора. — Симпатия такое чувство, которое часто переходит с одного объекта на другой. Главное чтобы пушка хорошо работала. Войсковые испытания все расставят по своим местам. И нельзя допустить, чтобы из-за неуверенности мы теряли дорогое время. Как только пушку примут, начнется горячка, как всегда: давай-давай! И если мы уже сейчас не успеем подготовить производство, снова придется работать по кустарной технологии. А что это такое, вы и без меня хорошо знаете.

— Значит, вы твердо уверены в том, что УСВ примут на вооружение? — спросил Ласман.

— Совершенно убежден, — ответил я.

В ходе большой важной работы нет ничего более неприятного, чем неуверенность в успехе. Пока люди решают каждый свою задачу, сомнения не страшны: человек видит, что дело движется, что все зависит от его опыта и труда. Но когда опытный образец пушки создан, испытан заводом и решение судьбы пушки вышло из-под власти конструктора, настроение у людей обычно меняется: кто может предугадать, как развернутся события! Это ответственный момент. Сомнения порождают некоторое охлаждение к делу: подождем окончательного решения, чтобы не тратить силы впустую.

Эти настроения я уловил не только у Бориса Ласмана, но и у других, более опытных конструкторов. С этим нужно было покончить как можно быстрее. Наша задача заключалась не только в том, чтобы создать пушку УСВ и отправить ее на полигон заказчика, но и в том, чтобы как можно быстрее дать пушку армии.

Таким образом, сделав только полдела, расхолаживаться мы не имели права. И потому, когда такой же вопрос, как у Ласмана, возник и у Константина Константиновича Ренне: уверен ли я, что УСВ примут на вооружение? — я дал не просто утвердительный ответ, а постарался хорошо его аргументировать

На чем основывалась моя убежденность в том, что УСВ успешно выдержит войсковые испытания и будет принята на вооружение?

Во-первых, большая часть деталей, узлов, механизмов и агрегатов новой пушки заимствована от нашего первенца, пушки Ф-22 образца 1936 года, которую заказчик так жестко и многократно испытывал, что даже во время войны пушке не грозят такие нагрузки.

Во-вторых, новые агрегаты и механизмы УСВ более совершенны и, как показала проверка, более надежны, чем узлы того же назначения пушки Ф-22.

В-третьих, успешно проведены очень серьезные испытания двух опытных образцов УСВ.

В-четвертых, решающим на войсковых испытаниях будет проверка пушек на экстрактирование гильз Наша пушка к такой проверке готова — специально спроектированный для УСВ механизм извлечения стреляной гильзы после выстрела на всех стрельбах работал безукоризненно.

В-пятых, преимущество нашей пушки еще и в том, что она в любой момент готова к переброске. Стоит лишь поднять хобот орудия — и пушка готова к маршу. Точно так же быстро осуществляется перевод нашей УСВ из походного в боевое положение. А в конструкции кировской пушки предусмотрена дополнительная опора, в боевом положении колеса ее стоят не на грунте. Это значительно удлиняет и усложняет подготовку орудия к бою, а после боя — к движению Это очень существенный недостаток дивизионного орудия, которое должно мгновенно открывать огонь и так же быстро сниматься с позиции. Применение дополнительных опор оправдано только для тяжелых гаубиц и мортир, у которых колеса и боевая ось не выдерживают силы отдачи при выстреле с большими углами возвышения. Боевая ось и колеса дивизионного орудия вполне справляются с нагрузками при стрельбе, поэтому нет никакой необходимости в дополнительной опоре, усложняющей и затяжеляющей пушку и тем самым снижающей ее служебно-эксплуатационные качества

В-шестых, при решении различных задач на войсковых испытаниях пушки будут менее нагружены, чем при испытаниях на заводском полигоне и на полигоне ГАУ. Новый порядок подготовки опытных образцов к испытаниям, принятый нами для УСВ (и в дальнейшем ставший традиционным), надежно страхует нас от всяческих неожиданностей.

Все эти соображения и давали мне твердую уверенность в том, что наше орудие испытания обязательно выдержит, будет рекомендовано на вооружение РККА и запущено в валовое производство Подготовка к нему и есть сегодня наша главная задача. Не знаю, удалось ли мне этой аргументацией, которую не раз еще пришлось пустить в ход, полностью развеять сомнения. Во всяком случае, на работе они больше не отражались, а это в конце концов самое важное.

Подробное знакомство с состоянием дел в КБ и на заводе заняло у меня несколько дней. Общее впечатление было благоприятным. Проектно-конструкторские работы по отдельным деталям и узлам пушки УСВ, по танковой пушке Ф-32 (о ней речь впереди), а также все иные работы велись строго по плану, иногда даже с опережением графика. Спокойная деловая обстановка царила в группе, которая обслуживала потребности валового производства. Ее возглавлял Д. И. Шеффер. Обязанности в группе были разумно распределены, велся точный учет всем изменениям в чертежах, строго в установленном порядке велась подготовка решений о допуске той или иной детали с отступлениями от заданных параметров к сборке. Нареканий цехов на конструкторов не было. Эта группа под руководством Дмитрия Ивановича полностью освободила проектно-конструкторские группы от забот, связанных с валовым производством. А ведь совсем, казалось, недавно все КБ, сбиваясь с ног, только и занималось "текучкой", связанной с выпуском пушек Ф-22, остальные же работы приходилось выполнять "между делом".

В опытном цехе № 7 приятной неожиданностью для меня оказалась встреча с Иваном Степановичем Мигуновым. Он полностью оправился после несчастного случая, приступил к работе, и теперь под его руководством готовились к войсковым испытаниям четыре пушки УСВ. По состоянию работ можно было ожидать проверку стрельбой этих пушек примерно через две-три недели, а возможно, и раньше, потому что опытный цех для ускорения выполнения задания перешел на работу в три смены.

В литейном и термическом цехах меня интересовала готовность производства к переходу на изготовление деталей к пушке УСВ. От этих цехов зависело многое в практическом осуществлении наших планов замены в орудиях легированных сталей углеродистыми. У литейщиков дело спорилось. Цех справлялся с фасонным литьем по пушке Ф-22, работал с большими заделами. Чумаков и Коптев заверили меня, что производство готово к стальному фасонному литью для УСВ. У термистов тоже дело шло на лад. Начальник цеха Г. Г. Колесников загодя подготовился к термообработке стального фасонного литья для УСВ. Он не сомневался, что цех сумеет обеспечить в валовом производстве УСВ высокую прочность деталей из углеродистой стали. Дальнейшие события показали, что слова начальника цеха были подкреплены делом. Термисты охотно шли на эксперименты. Колесников был не только хорошим организатором и технологом, но и пытливым новатором. Впоследствии он стал главным металлургом завода, и чувствовалось, что это для него не предел.

Единственные цехи, где я не увидел ничего нового, были цехи механической обработки и сборки. У меня после осмотра их осталось такое впечатление, будто последний раз я был в них только вчера, а не полгода назад.

Во время обхода заводских подразделений я встретился со старшим военным инженером ГАУ Телешовым, с которым у нас состоялся знаменательный разговор. Начался он с того, что Телешов вновь высказал свои сомнения относительно прочности верхнего станка пушки УСВ. И это после того, как провели специально для него статические испытания, а два опытных образца прошли большую проверку стрельбой и возкой. Он не просто сомневался, а настоятельно рекомендовал мне залить металлом все "дырки" в нашей ажурной конструкции. По его мнению, это повысит прочность детали при незначительном увеличении веса. В который уж раз я подробно объяснил военпреду, что нет никакой необходимости расходовать лишний металл и ставить его туда, где он не работает, что равнопрочные конструкции мы планируем применять в новых пушках как можно шире, что это приводит к уменьшению веса пушки, к экономии металла и, следовательно, к снижению себестоимости изделия.

— В перспективе, — добавил я, — наше КБ предполагает везде, где возможно, применять стальное углеродистое литье с изъятием неработающего металла. Например, уже нынче мы собираемся перевести на стальное литье люльку и станины.

— Что же, вы хотите сделать так, чтобы пушки выходили из литейного цеха?с иронией спросил Телешов.

— Вы почти угадали, — подтвердил я. — Из литейного и кузнечно-прессового.

— Вы все шутите, Василий Гаврилович, а я серьезно поставил перед вами вопрос.

— Поверьте, Иван Федорович, я тоже говорю совершенно серьезно. Больше того, я очень просил бы вас помочь конструкторскому бюро широко внедрить облегченное углеродистое литье.

Телешов даже в шутку не захотел обсуждать этот вопрос.

— Увольте, Василий Гаврилович, в этом я вам не помощник.

— Почему же? — поинтересовался я.

— Потому что я боюсь, как бы с этой затеей вы не оставили армию без пушек в случае войны

— Это в мои планы не входит, — заверил я Телешова. — Наоборот, завод будет давать больше пушек, чем сейчас.

На том мы и расстались. Прощаясь, Телешов предупредил, что в скором времени из Москвы на завод должен приехать начальник отдела материальной части Главного артиллерийского управления А Н. Анисимов.

— По какому вопросу? — спросил я

— Точно не знаю. Как будто по пушке УСВ, — объяснил Телешов.