Афера с завещанием
Афера с завещанием
В сентябре 1858 года в Санкт-Петербурге в собственном доме умер бездетным один из богатейших представителей российского купечества Козьма Васильевич Беляев. Купец первой гильдии родом из никому не ведомого в Петербурге городка Сарапула принадлежал к тем людям, которые «сотворили себя сами» буквально из ничего.
Точной величины его состояния не знал никто, но зато было известно, что Беляев владеет несметным богатством. И надо сказать, что для такого вывода имелись основания.
Так, в сентябре 1858 года купец по одному только Петербургу одновременно вел два огромных контракта: на покупку судостроительного завода Берда и литейного завода герцога Лейхтенбергского. По первой сделке Беляев вместе с купцами Жадимеровским и Клеменцом покупали полностью производство и Гутуевский остров за 2,3 млн. рублей, причем из этой суммы Беляев вносил 1,5 млн. рублей. А кроме этого, Козьма Васильевич брал огромные винные откупа в разных регионах России, управлял спиртовыми и винными заводами, занимался лесозаготовкой, рыбными промыслами и пр.
Купец I гильдии К.В. Беляев
Между тем для окружающих не являлось тайной и плохое здоровье купца: помимо артрита, мешавшего ему ходить, он страдал болезнью сердца, мучился сильными мигренями. Впрочем, до самых последних минут он сохранял завидную бодрость духа, ум предпринимателя оставался точным и ясным. Смерть купца последовала от обширного кровоизлияния в мозг, что и было удостоверено надлежащим образом. Вообще, естественность причины смерти Козьмы Васильевича Беляева никогда не подвергалась сомнению и никем не оспаривалась.
6 ноября 1858 года, по прошествии 40 дней с момента кончины, вдова Козьмы Васильевича, Екатерина Васильевна Беляева, предъявила для засвидетельствования в Первом департаменте Санкт-Петербургской гражданской палаты духовное завещание мужа, датированное 10 мая 1858 года. Завещание было исполнено на одной странице листа обыкновенного формата, подпись купца легко прочитывалась как «Козьма Беляев». Текст завещания в существенной своей части гласил: «Все движимое и недвижимое имение, в чем бы оно ни состояло и где бы оно ни оказалось, денежный капитал, какой будет налицо, в делах и оборотах или в долгах на других, и все мои коммерческие предприятия с казною и частными лицами предоставляю в неприкосновенную собственность моей жены, Екатерины Васильевны Беляевой, должной сделать следующие выдачи – родной сестре моей, вдове Анне Васильевне Ремянниковой 4000 рублей, вдове Анне Никифоровне Арефьевой 2000 рублей и конторщику моему Николаю Дмитриевичу Шмелеву 3000 рублей».
Палата приняла предъявленное завещание к рассмотрению, а тем временем из полиции был получен документ, составленный в случае возможного возникновения спора о наследовании. Он представлял собой полицейский акт, составленный и подписанный старшим помощником станового надзирателя Рошковским и являвшийся, по сути, описью бумаг и личного имущества покойного. Назначением сего документа было не допустить расхищения ценных вещей и документов прислугой или теми из наследников, которые могли бы поспеть к телу раньше других.
16 ноября 1858 года Гражданская палата засвидетельствовала предъявленное Екатериной Беляевой завещание, то есть по результатам проверки документ этот признавался подлинным, и вдова объявлялась юридически законной наследницей состояния купца.
Однако Беляева числилась в «миллионщицах» недолго, вследствие того что 22 декабря 1858 года она уступила полученное наследство заодно с собственными винокуренными заводами и тихвинской лесной дачей своим родственникам – братьям Александру Константиновичу и Ивану Константиновичу Мясниковым. Взамен вдова получала от Мясниковых сохранную расписку на сумму 272 663 рубля 30 копеек, которую выписал Козьма Беляев 21 мая 1858 года, получая от братьев указанную сумму, и их обязательство выплатить Екатерине Васильевне еще 120 тыс. рублей равными долями в течение 10 лет. Отдельным пунктом договора было проведено условие передачи Беляевой всех исков по обязательствам умершего несостоятельным должником Николая Мясникова, дяди братьев.
С тех пор прошел год. И вот в начале сентября 1859 года в Петербурге появился сын родной сестры Козьмы Беляева, мелкий купец, звавшийся Иваном Мартьяновым. Пришел он к вдове и завел с ней разговор, о содержании которого нам ничего не известно, но можно предположить, что Ивану просто захотелось получить долю наследства, оставленного дядей. Вскоре после этого Мартьянов объявился в приемной столичного генерал-губернатора и подал заявление, в котором завещание Козьмы Беляева от 10 мая 1858 года и сохранную расписку от его имени на 272 663 рубля 30 копеек называл подложными и просил личного вмешательства генерал-губернатора для восстановления справедливости.
Заявление Мартьянова было передано в Санкт-Петербургскую управу благочиния, в чью компетенцию входило рассмотрение исков по гражданским делам. Там никаких нарушений в порядке вступления вдовы Беляева в права наследства не обнаружили и посоветовали Мартьянову обратиться с заявлением о подлоге завещания в Гражданскую палату. Последний, по-видимому, собирался продолжить борьбу, но вскоре с подозрением на холеру был доставлен в приемный покой Обуховской больницы, где и умер.
Далее последовал целый ряд событий, являвшихся звеньями одной цепи. Так, в 1860 году умер Макар Афиногенович Целебровский – человек, написавший текст завещания Беляева и способный рассказать историю этого документа. Спустя некоторое время в Петербурге появилась мать умершего от холеры Ивана Мартьянова – Надежда Васильевна Мартьянова. Она сделала то, что не успел ее сын, а именно – предъявила в Санкт-Петербургскую Гражданскую палату «спор против завещания Козьмы Беляева», при этом женщина прямо заявляла, что имел место подлог и присвоение денег. Но миновало всего три недели с подачи Мартьяновой ее заявления, и она скоропостижно умерла, оставив, однако, после себя завещание, в котором назвала своих наследников и настойчиво рекомендовала им не оставлять попыток вернуть украденное состояние. Ее преемниками оказались некто Иван Алексеевич Ижболдин, его супруга Анна Николаевна, а также Зоя Николаевна Пешехонова. Все они были жителями Сарапула, вели там торговые дела, но «беляевские миллионы» показались им настолько серьезной целью, что, оставив дела в родном городе, они на многие годы поселились в Северной столице.
Между тем продолженный покойной Надеждой Васильевной Мартьяновой «спор против завещания» лежал в Гражданской палате безо всякого движения. Чтобы возобновить рассмотрение дела, Ижболдиным пришлось переоформить бумаги, указывая самих себя в качестве истцов.
Иван Ижболдин по приезде своему в Петербург обратился с просьбой о содействии к некоему Федору Карловичу Кемпе, своему другу, бывшему одно время в числе управляющих Мясниковых. Своим местом он был обязан протекции Козьмы Васильевича и после смерти последнего довольно быстро его лишился. Кемпе прямо заявил Ижболдину, что завещание от имени Беляева подложно и что оно было написано после смерти купца по инициативе братьев Мясниковых доверенным конторщиком по фамилии Караганов, умевшим подделывать подпись хозяина. Далее Кемпе рассказал Ижболдину, как Иван Мясников принес в контору сохранную расписку Козьмы Беляева на сумму 300 тыс. рублей, указав при этом, что покойный хозяин написал бы столь ответственный документ только на гербовой бумаге и ни за что бы не воспользовался обычной писчей. В общем, сведения, полученные от Кемпе, укрепили намерение Ивана Ижболдина разоблачить подлог и привлечь аферистов к суду.
Начал Ижболдин с того, что попытался встретиться с доверенным конторщиком, упомянутым Кемпе, но это ему не удалось, так как тот служил управляющим на одном из заводов Мясниковых и в Петербурге практически не появлялся. Но Ижболдину все же удалось разыскать двоюродного брата конторщика, который поведал ему много интересного. Например, он сразу подтвердил факт подделки подписи Беляева братом, после чего добавил, что Мясниковы были крайне озабочены поисками людей, которые согласились бы подписать завещание в качестве свидетелей. От него же Ижболдин узнал и точный адрес проживания конторщика.
Тем временем закончился 1861 год, но Иван Ижболдин не оставлял своих поисков. Он уже, видимо, нисколько не сомневался в том, что подлог имел место, а раз так, украденное имущество и деньги можно вернуть. Его помощником в борьбе с аферистами стал отставной коллежский секретарь Николай Семенович Герман. Вдвоем они явились к конторщику, предложив ему чистосердечно во всем признаться и обещая взамен спасти его от каторги. Однако Караганов ничего им не сказал, и партнеры вынуждены были уйти ни с чем.
Затем Ижболдин отправился к дяде Караганова – купцу Федору Красильникову, недолюбливавшему своего племянника. Последний, очевидно, дал Ижболдину несколько дельных советов, так как следующий его шаг оказался весьма удачным: он встретился с Василием Михайловичем Китаевым, много лет служившим в качестве камердинера у Козьмы Беляева.
Прежде всего Василий Китаев подтвердил в общем и целом слова Федора Кемпе, добавив к тому же несколько любопытных деталей. В частности, он сказал, что в день смерти Козьмы Беляева в дом явились квартальный надзиратель с помощником для проведения необходимых в подобных случаях мероприятий: описи личного ценного имущества и опечатывания бумаг. Их встретил у входа Александр Мясников, который уже служил офицером жандармского корпуса, и заявил прибывшим, что сегодня им работать в комнатах никак нельзя, поскольку вдова очень расстроена, пусть полицейские приходят завтра. На следующий день полицейские явились опять и опечатали некоторые вещи в кабинете умершего купца. Все действия полиции были абсолютно бессмысленны, поскольку весь предшествующий день и вечер братья Мясниковы были заняты тем, что перевозили к себе домой архив купца.
Рассказ Китаева был исключительно важен, так как опровергал достоверность полицейского протокола от 24 сентября 1858 года. Напомним, что этот протокол предъявлялся вдовой в Первый департамент Санкт-Петербургской Гражданской палаты наряду с завещанием и формально он тогда же должен был быть проверен. Если протокол оказался подложным, то уже одно это позволяло оспаривать законность вступления вдовы в права наследования. Если Екатерина Васильевна Беляева, будучи прекрасно осведомленной о подложности документа, согласилась тем не менее представить его в палату, значит, она принимала непосредственное участие в организации подлога.
Отставной коллежский секретарь Николай Герман, уже упомянутый выше, тоже не сидел сложа руки: он разыскал некоего купца Ивана Чонина, присутствовавшего на похоронах и поминках Козьмы Беляева. Чонин сказал Герману, что на поминальном обеде вопрос о завещании поднимался несколько раз, причем вдова покойного в присутствии многих свидетелей утверждала, что Козьма Беляев завещания не оставил.
И тогда Ижболдин решил лично встретиться с Екатериной Васильевной Беляевой. У них состоялся любопытный разговор, суть которого имеет смысл передать подробно. Итак, Ижболдин сказал вдове, что прекрасно знает, каким именно образом появилось на свет пресловутое завещание Козьмы Васильевича, готов доказать в суде факт подлога и представить свидетелей, которые подтвердят личное участие Екатерины Васильевны в афере. В том случае, если она пожелает принять его – Ивана Ижболдина – сторону и выступить в суде с показаниями против братьев Мясниковых, он обещает не выдвигать против нее гражданского и уголовного исков и отдать ей в случае успешного разрешения дела четвертую часть наследства Беляева. Женщина же призналась, что ее саму племянники обобрали, и послала Ижболдина решать все вопросы к ним, но последний в открытую заявиться к братьям Мясниковым по вполне понятным причинам не мог.
Зимой 1864 года Николаю Герману удалось встретиться с Карагановым, который на этот раз не стал уклоняться от разговора, но, наоборот, изложил свою версию событий. Он, по сути, сознался в том, что подписался под завещанием вместо Козьмы Васильевича Беляева. При этом свой поступок он объяснил тем, что, являясь обыкновенным приказчиком, просто подчинился указаниям Александра Мясникова. Караганов заявил также, что, ставя подпись под завещанием, он не знал, какой именно документ подписывает и для чего.
Через некоторое время Иван Ижболдин был приглашен для переговоров с Александром Мясниковым. Последний предложил Ижболдину прекратить расследование, приняв в качестве подарка 10 тыс. рублей. Ижболдин от денег отказался, и в результате противники расстались ни с чем.
В следующем, 1865, году Ижболдины узнали о некоторых преобразованиях, постигших имущество, некогда принадлежавшее Беляеву. Так, при передаче астраханских рыбных ловлей Екатериной Беляевой своим племянникам в декабре 1858 года их стоимость составляла 74 тыс. рублей. Через два с небольшим года – летом 1861 года – новые владельцы при покупке у коллежского секретаря Трощинского крупного имения Кагарлык предложили эти ловли, оцениваемые уже в 889 тыс. рублей, в качестве частичной уплаты. Однако в тот момент сделка не состоялась, так как выяснилось, что за астраханские рыбные ловли Мясниковы за все время владения ими ни разу не утратили положенную государственную пошлину. В 1864 году Мясниковы наконец внесли положенные платежи за все время с 1858 года, сняли с рыбных промыслов запрет на продажу и тут же передали их Трощинскому. Тот, действуя как опытный спекулянт недвижимостью, тут же включил их в цепочку своих торговых манипуляций и уже через восемь месяцев перепродал промыслы за 1 030 тыс. рублей.
Когда все обстоятельства перепродаж рыбных промыслов стали известны в Петербурге, Ижболдины поняли, что начался процесс распыления состояния, которое они считали своим. Чтобы потом собрать его вновь, потребовалось бы опротестовывать все сделки, совершенные с имуществом, судиться с десятками людей. Понятно, что это чрезвычайно осложняло их задачу.
К этому же времени Мясниковы уже избавились от мебельного салона в Петербурге и мебельной мастерской при нем, которые перешли к ним наряду с прочим имуществом Козьмы Беляева.
Все эти годы, пока Иван Ижболдин вместе с партнерами собирал свидетелей по делу о подлоге, его иск против завещания Беляева находился на рассмотрении в столичной Гражданской палате. Но государственное расследование практически не продвигалось: оценка имущества и состояния Беляева, которую попыталась было провести палата, затянулась и в конце концов дала результат, который явно противоречил информации, находившейся в распоряжении истцов. Графологическая экспертиза текста завещания, проведенная по указанию палаты, признала завещание подлинным, хотя и оговорилась, что вызывает сомнение написание буквы «веди» в подписи «Беляев».
Разбирательство продолжалось ни много ни мало 7 лет, и палата за неимением новых фактов уже собиралась закрыть дело, но тут произошло непредвиденное: супруги Ижболдины 2 июля 1868 года подали прокурору Санкт-Петербургского окружного суда А. Ф. Кони жалобу на бездействие Гражданской палаты и просьбу о возбуждении уголовного преследования братьев Александра и Ивана Мясниковых и Амфилогия Караганова.
Прокуратура принялась за дело весьма энергично. Уже формальная проверка документов, изъятых из Гражданской палаты, вскрыла ряд весьма подозрительных моментов. В первые же дни выяснилось, что тот самый полицейский акт, составленный «в целях охранения имущества умершего Козьмы Васильевича Беляева», был написан непонятно как и когда и вообще ничего не удостоверял, то есть не выполнял той самой функции, для которой, собственно, и предназначался. Кабинет Беляева и его личные вещи на самом деле никто не опечатывал, в результате чего сложилась благоприятная обстановка для махинаций с завещанием. Причем на этот момент представители Гражданской палаты при регистрации внимания не обратили, допустив, следовательно, грубейшую ошибку.
О происхождении завещания от 10 мая 1858 года один из братьев Мясниковых на допросе рассказал примерно следующее: о существовании завещания он узнал от Екатерины Беляевой, вдовы, и увидел впервые его тогда, когда она отдала этот документ ему для представления в Гражданскую палату. Подлинность завещания от 10 мая у него сомнений не вызывает, поскольку при жизни Козьма Беляев неоднократно заявлял, что все оставит своей жене.
Кроме того, Мясников прямо сказал, что никогда не предпринимал попыток тайно договориться с сарапульскими претендентами о наследстве Беляева (то есть с Мартьяновыми и Ижболдинами), чтобы те отказались от своих исков. Однако у чиновников имелось заявление Ивана Ижболдина, где утверждалось совершенно противоположное словам Мясникова. В результате после допроса последнего в Сарапуль отправился чиновник судебного ведомства для проверки истинности заявлений, явно исключающих друг друга. Оказалось, что правду говорил Ижболдин, так как в 1860 году поверенный Мясникова, некто Гонин, в самом деле приезжал в Сарапуль и встречался с Надеждой Мартьяновой, предлагая ей в качестве отступных 20–25 тыс. рублей. Свидетелями этого разговора были купец Дедюхин и священник Домрачев. Оба дали официальные показания, которые приобщили к делу. Таким образом Александра Мясникова прокурор первый раз поймал на серьезной лжи.
Между тем после вызова на первый допрос Александр Мясников вдруг проявил необыкновенное рвение, желая уладить дело миром. Он пригласил для переговоров Ивана Ижболдина и предложил ему (в связи с тем, что Ижболдину-купцу вроде как с ним, Мясниковым, государственным чиновником, все равно не сравниться) решить все по-хорошему. Проще говоря, Мясников обещал Ижболдину 150 тыс. рублей за то, что тот откажется от своих исков. Ижболдин отверг это предложение, и сделка не состоялась.
В течение 1869–1870 годов следствие сумело разыскать и опросить очень большое количество людей, которые могли в той или иной степени пролить свет на обстоятельства дела. К тому времени число лиц, разысканных и допрошенных в ходе предварительного расследования, уже превышало 250 человек.
Начало 1871 года оказалось для Мясниковых временем тяжелых и неожиданных испытаний. 11 февраля в квартире Александра был проведен обыск, в результате которого полицейские нашли небольшой кусочек листа с обрывком фразы следующего содержания: «что сие завещание составил действительно купец Козьма Васильевич Беляев».
Совсем скоро случилось несчастье с Иваном Мясниковым: молодой 37-летний мужчина пережил кровоизлияние в мозг и остался парализован. Не повезло и старшему брату: после обыска на квартире ему было предложено покинуть ряды Корпуса жандармов по собственному желанию, таким образом его карьера заканчивалась.
Наконец, 18 марта 1871 года было приобщено к делу заключение графологической экспертизы текста завещания Козьмы Беляева от 10 мая 1858 года, гласившее: «Оспариваемая подпись на духовном завещании „Козьма Беляев” сходства с его несомненным почерком не имеет как по характеру, так и по стилю букв, равно как по связи их. Росчерк в подписях Беляева совершенно свободный; на духовном же завещании этот росчерк не представляет и подобия несомненного росчерка. Вообще подпись на духовном завещании „Козьма Беляев” представляет весьма плохое подражание несомненным подписям Беляева».
Относительно самого текста высказывалось следующее замечание: «Первая половина текста писана сжато, вторая – разгонисто, последние две строчки снова сжаты так, что можно прийти к заключению, что текст завещания пригонялся к подписи». Последнее означало, что первыми на чистом листе бумаги были написаны слова «Козьма Беляев» и лишь позднее над ними появились два десятка строк текста.
Судебный процесс по обвинению Александра Мясникова, 39 лет, Ивана Мясникова, 38 лет, и Амфилогия Караганова, 38 лет, открылся в Санкт-Петербургском окружном суде 17 февраля 1872 года. Екатерину Беляеву решили суду не предавать, поскольку ее можно было рассматривать как потерпевшую, поэтому на процессе она выступала в качестве свидетеля.
Решение жюри присяжных было оглашено 23 февраля 1872 года. Согласно ему, завещание от 10 мая 1858 года признавалось неподложным, соответственно, все обвиняемые – невиновными. Прокурор столичного окружного суда принес протест на этот приговор, и кассационный департамент Сената отменил решение суда. Не полагаясь на объективность столичных заседателей, Министерство юстиции передало дело в ведение Московского окружного суда. Но там последовал такой же приговор. Почему произошло такое?
Дело в том, что к 1872 году в живых не осталось ни одного свидетеля подлога, и в результате судьи могли опираться лишь на косвенные улики. Суд не исследовал вопроса причин всех смертей свидетелей, никто ни в чем не обвинил Мясниковых. И нам остается лишь догадываться: имела ли на самом деле место грандиозная афера с завещанием или же существовала просто цепочка совпадений, заставлявших усомниться в подлинности данного документа.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.