Афера времен культа личности
Афера времен культа личности
Летом сорок третьего года меня вывезли под Москву на дачу. Моя мама свято считала, что свежий подмосковный воздух будет для меня необычайно целебным.
Я был насильно вырван из своего любимого двора, отлучен от Тишинского рынка, веселые волны которого разбивались о наш дом, увезен в глухомань от любимого кинотеатра «Смена», где как раз шел завлекательный фильм «Она защищает Родину», короче, был лишен всех городских удовольствий.
Видимо, с тех далеких лет я люто невзлюбил дачную жизнь. Но в те суровые времена с моим мнением никто считаться не хотел, и я, как Суворов в Кончинское, был отправлен в подмосковные Раздоры.
Единственное, что примиряло меня с ситуацией, в которую я попал, – это утренние отъезды матери на работу. Я был весь день до глубокого вечера предоставлен сам себе. Присматривать за мной и кормить обедом взялась хозяйка дачи, профессорская вдова, которая весь день на своей террасе читала романы мадам Чарской.
Рядом с дачей, которую мы снимали, было несколько пустых домов. Один из них практически развалился. Осела крыша, рассыпалось крыльцо, на террасе кто-то снял пол.
– Елена Францевна, – спросил я профессоршу, – а кто живет в этом доме?
– Пока никто.
– А где же хозяева?
– Далеко, и, видимо, не вернутся.
Через несколько лет я узнал, что Елена Францевна была права. Хозяева дачи действительно уехали навсегда в солнечный Нарымский край и больше не вернулись.
Позже, в пятидесятом году, участок этот и развалины дома получил ученый муж, прославившийся борьбой с «безродными космополитами».
Ну а пока я обследовал эти таинственные строения. На чердаке обнаружилась куча книжных обрывков, а под рогожей – старый плакат «Вожди мировой революции».
Вождей на нем было много. Овальные фотографии, обрамленные дубовыми листьями. Я узнал только находящегося в центре Ленина. Сталин, к моему удивлению, был пятым в левой колонке лидеров мирового пожара.
Я унес плакат домой, хотел приколоть его на стену в комнате, но почему-то спрятал.
В воскресенье приехал дядька, он собирался в очередную командировку во фронтовую зону. Дядька работал в НКВД в управлении уголовного розыска, или, как он сам говорил, в Центророзыске. Его сотрудники выезжали на фронт, вместе с войсками входили в освобожденные города, налаживая борьбу с бандитизмом.
Я достал плакат и приволок его на террасу, где дядька доедал омлет из яичного порошка, именуемого «меланж».
Увидев мою находку, он чуть не подавился.
– Где взял?
– Вон в том доме. – Я показал на пустую дачу. – А почему нам в школе не рассказали про этих вождей?
– Понимаешь, сейчас я тебе ничего объяснить не смогу. Вырастешь – узнаешь.
Но я был мальчик настырный.
– Дядька, а почему рядом с Лениным не Сталин, а Троцкий?
– Слушай, – уходя от ответа, сказал дядька, – хочешь пострелять в нашем тире?
У меня даже дыхание перехватило от столь прекрасной перспективы.
– Тогда давай сделаем так. Плакат сожжем, а ты никому не скажешь, что видел его. Иначе у меня и у твоего отца, мамы будут крупные неприятности.
На том и порешили. Прошло время, и я не вспоминал об этом плакате и дядькином предупреждении.
Пока не столкнулся с одной забавной литературно-криминальной историей.
Когда я в 1958 году пришел в МУР, то представления об отечественном уголовном сыске мною были почерпнуты из фильма «Дело „пестрых“» и первого после начала «оттепели» издания книги Льва Шейнина «Старый знакомый». Особенно мне нравились две коротенькие повести: «Динары с дырками» и «Брегет Эдуарда Эррио».
В одной из них Лев Романович поведал изумленным читателям, как обокрали квартиру наркома-нумизмата и унесли его уникальную коллекцию монет. Во втором случае у французского премьера Эдуарда Эррио во время визита в Москву карманники «срубили» золотые часы большой цены.
В обоих случаях похищенное вернул владельцам замечательный сыщик, начальник первой бригады МУРа Николай Осипов. Возвращал он украденное методом нетрадиционным, по договоренности с уголовниками.
На меня эти истории произвели весьма сильное впечатление, и в доме на Петровке, 38 мне хотелось раздобыть именно такой материал.
Я с удивлением выяснил, что начальник МУРа комиссар Парфентьев Шейнина не читал, более того, к его сочинениям отнесся крайне иронично.
Когда я пересказал ему о тех неформальных операциях, которые провел Николай Осипов среди уголовников, комиссар сказал:
– Николай Филиппович мог в Москве сделать что угодно. Блатные его боялись и уважали. Про коллекцию я что-то слышал, а про француза не припомню.
На следующий день я передал Ивану Васильевичу книгу.
Потом он встретил меня в коридоре и сказал:
– Зайди.
В кабинете он вернул мне книжку.
– Понимаешь, я о такой краже у Эррио ничего не слышал. Правда, было очень похожее дело в 1918 году. Но о потерпевшем даже упоминать было нельзя. Знаешь, у кого украли золотой брегет?
– У кого?
– У самого Льва Давыдовича Троцкого. Думаю, Шейнин, прослышав про эту историю, примерил ее на премьера Эррио. О Троцком у нас не только писать, но и думать запрещено. Я тебе расскажу, как было дело. Может, станешь, как Шейнин, блатным летописцем, примеришь ее еще на кого-нибудь.
Пришло время, и рассказать об этом стало возможно.
Москва. 1919 год. В городе большинство населения – миллионеры. Жалованье рабочим и служащим выдается миллионными банкнотами. Деньги привозят в мешках на телегах. Вобла и мерзлая картошка – немыслимое лакомство, а автомобильная спиртовая смесь шла ничуть не хуже казенной водки и шустовского коньяка. С электричеством перебои, дрова – страшный дефицит, водопровод работает в четверть силы.
И конечно, уголовники. С наступлением сумерек лучше не выходить на улицу. Да и крепкие дубовые двери и стальные замки не спасают от налетчиков.
Плохо жила Москва в девятнадцатом году. Очень плохо. И вот, чтобы хоть как-то отвлечь людей от тяжелого бытия, нарком Анатолий Луначарский решил организовать сводный концерт московских мастеров Мельпомены. Для столь ответственного мероприятия выбрали здание бывшего Дворянского собрания, ныне Колонный зал Дома союзов.
Неделю протапливали, чтобы отбить застарелый запах сырости, и убирали помещения. Лучшие силы Москвы должны были выйти на сцену. Певцы из Большого театра, музыканты, драматические актеры из Малого и Художественных театров.
Художники в фойе устроили выставку картин, вымытые люстры напоминали об ушедших временах традиционных рождественских балов, организовали буфет, в котором можно было купить бутерброды с селедкой, чай, клюквенный морс и непонятное кулинарное изделие, именуемое пирожным.
Итак, как писал классик, «театр уж полон, ложи блещут…».
Действительно, зал был забит до отказа. Военные френчи и гимнастерки вполне мирно соседствовали с костюмами-тройками, полосатыми визитками и даже смокингами.
Московские дамы поражали вечерними туалетами, закупленными во французском магазине еще до революции.
Приехали члены правительства и второе лицо в государстве – Лев Троцкий.
Народ до начала концерта непринужденно общался в фойе, штурмовал буфетную стойку, в общем, вечеруха удалась.
Безопасность высоких гостей обеспечивали сотрудники ВЧК, а всех остальных – оперативники МУРа.
Все шло неплохо. Оперативники не ожидали никаких чрезвычайных происшествий, как вдруг к ним в комнату ворвался суровый адъютант наркомвоена Троцкого и сообщил, что во время прогулки пламенного революционера по фойе среди своего народа у него украли золотые часы с репетиром на плоской, тоже золотой, цепи. Кроме того, адъютант пояснил перепуганным сотрудникам МУРа, что часы эти швейцарские, ручной сборки и стоят немереного количества денег.
Старший группы немедленно позвонил в Гнездниковский, в МУР, и в помощь оперативникам был прислан лучший опознаватель.
Теперь о такой сыскной профессии никто не помнит. А когда-то она была одной из важнейших. В 1908 году Московскую сыскную полицию возглавил А. Ф. Кошко. Он создал в структуре своей службы так называемый «летучий отряд», состоящий из опытных полицейских надзирателей. Сотрудники этого подразделения постоянно находились в городе, в основном работая по карманникам.
В структуре отряда находилось несколько опознавателей, людей с фотографической памятью. Они вполне заменяли в то время используемый ныне компьютер. Московское ворье знало их в лицо и боялось пуще огня.
Вот такой опознаватель пришел для разборки в Дворянское собрание.
Он спрятался за бархатной портьерой и в антракте внимательно «срисовывал» публику.
– Вот эту даму в зеленом, – командовал он, – и эту в розовом. Теперь шустрика в смокинге и того, в сером костюме.
В результате оперативники приволокли в свою комнату десять человек.
Там их ждал неприятный сюрприз. Встреча с начальником уголовной секции МЧК Федором Мартыновым.
– Вот что, дорогие работники департамента карманной тяги, на этот раз вы влипли основательно. Часики-то украли у самого Троцкого. Здание блокировано. Уйти вы не сможете. Если к следующему антракту часов не будет, всех отправлю в гараж.
Карманникам стало не по себе. «Отправить в гараж» в то время значило просто расстрелять.
Они начали клясться и божиться, что не поднимали руку на вождя революции.
– Идите, – сказал Мартынов, – мы ждем.
Минут через двадцать прибежал запыхавшийся карманник в смокинге.
– Товарищи-господа начальники. Нехорошо с вашей стороны лепить честным ворам, пришедшим отдохнуть душой, такую непонятку. Великий вождь революционных масс товарищ Троцкий, гуляя по фойе, просто обронил часы, вон они у креслица лежат.
Оперативники пошли в указанное место и увидели дорогие, очень красивые часы.
Их вернули наркомвоену. Скандал был погашен.
Я думаю, что эту историю специально замалчивали не только потому, что часы украли у Троцкого. Ну, срезали бы у него хронометр вороненой стали или, на худой конец, серебряные. Нет, вождь революции предпочитал дорогие золотые вещи.
Надо сказать, что наши вожди никогда не стеснялись. Когда в Москве вобла считалась лакомством, они ели швейцарский шоколад и ветчину, полученные в обмен на исторические раритеты России.
Есть документы ЧК, в которых сказано, сколько драгоценных камней и золотых червонцев изъято из сейфа одного из вождей революции.
Все повторяется.
Мой дядька, сжигая плакат «Вожди мировой революции», боялся, что его увидит бдительный глаз советского гражданина.
Я с раннего детства помню плакаты о том, что нас подслушивает враг и бдительность – наше оружие.
Мне в пятидесятых годах тоже приходилось проходить сквозь мельчайшее сито отделов кадров, как гражданских, так и военных. В те годы все попытки попасть в институт или в хорошее военное училище оканчивались для меня полным поражением.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.