Глава шестая Любовь Любы

Глава шестая

Любовь Любы

Существуют в основном два вида состояния одного и того же актера: во время репетиций и после. Актер во время репетиций, разучивающий роль, еще внешне вялый, если текст не очень нравится, делающий вид бывалого человека, у которого все получится само собой, и после – собранный, волевой, готовый к бою – к сдаче спектакля. Бывают подвиды, зависящие от таланта и характера актеров, схватывающих замечания режиссера на лету или принимающих их со скепсисом, считая не способными создать полноценный театральный продукт.

Любовь Полищук относилась к третьему и весьма редкому типу актеров, работающих над ролью во время репетиций, дорабатывающих роль уже после того, как спектакль стал премьерным, потом репертуарным, вплоть до его закрытия, даже потом заряженное когда-то на роль ее сознание могло привести к новому решению той или иной мизансцены и сожалеть о позднем прозрении. И это при том, что Люба была буквально завалена предложениями, текстами пьес, сценариями фильмов и в большинстве из них играла, перелетая из одного города в другой, с концертной площадки на киностудию, она часто давала интервью, которые не любила, отвечала на трафаретные вопросы журналистов о творческих планах, семейном положении и, конечно, о том, собирается ли она выйти замуж или остаться холостячкой, что, наверное, считает наиболее приемлемой для актера жизнью, свободной от бытовых забот и полностью отданной театру.

– Я уже была замужем. У меня растет прекрасный мальчик, – обычно отвечала Люба.

– Значит, уже побывали там! Хватит! – радостно водили по блокноту шариковыми ручками журналистки с неудавшейся семейной жизнью и считавшие, что встретили коллегу по несчастью или, наоборот, – осчастливленную после развода с мужем-бездельником, пьяницей и ловеласом, что обычно сочеталось в одном лице.

Люба понимала, что иногда спешит, не дает отдохнуть ни голове, ни организму, соглашаясь играть в слабых малоинтересных ролях. Но тут, видимо, срабатывали остатки комплекса актерской невостребованности, в которой она пребывала несколько мучительных лет, и не раз испытывала безденежье, вплоть до голодных дней. Мечтала сыграть в какой-нибудь роли из пьесы Булгакова. Задорно и с воодушевлением, не чураясь своеобразной философии героини, играла Зою Пельтц в «Зойкиной квартире», но звездной и самой яркой, казавшейся недосягаемой, была для нее роль Маргариты в романе Булгакова «Мастер и Маргарита». В России и, кажется, в Чехословакии и Польше, играли инсценировки этого романа. В Москве актеры Художественного театра создали гастрольный спектакль «Мастер и Маргарита». Именно для показа в других городах. Само руководство театра считало его неприемлемым для своей центральной и легендарной сцены. И не без оснований. Спектакль игрался без специальных декораций, без соответствующих костюмов и грима, но с участием неплохих артистов, особенно хорош и сочен был артист в роли Воланда, но с явно небулгаковской Маргаритой, роль которой исполняла симпатичная длинноногая молодая женщина с ужимками, более свойственными советской секретарше или недалекой аспирантке, чем божественной во всех отношениях Маргарите, какой представляла ее себе Люба. Тем не менее спектакль собирал аншлаги. Люба видела его в Сочи, в малом зале театра, благо он начинался в четыре вечера, и Люба успевала на свое представление. Она шла на спектакль как на праздник, радовалась, что нашлись умные и смелые люди, решившиеся перевести уникальный роман Булгакова на сцену, вопреки множественным театральным критикам, утверждавшим, что постановка «Мастера и Маргариты» на сцене, даже в кино, невозможна, так как при этом пропадает гениальная булгаковская проза, лучшие мысли и непревзойденные яркие сцены, полные искрящихся фантазий и глубокой философии. На первый взгляд, казалось, что эти критики были правы, настолько своеобразным и трудным виделась инсценировка романа. И наверное, только талантливая и смелая молодежь Художественного театра, кстати, почти не занятая в других спектаклях театра, решительно и неробко заявила о себе, о своих незаурядных способностях, взявшись за работу, по общему мнению, неосуществимую. Полноценного спектакля, конечно, не получилось, на что постановщик и не рассчитывал, но отдельные сцены по мотивам романа явно удались. Тот спектакль был по-своему предтечей любимовского «Мастера и Маргариты» в Театре на Таганке, где удачно переплетались не все, но основные линии романа, и спектакль стал явлением в истории русского театра.

И была актриса, возможно, не одна, была Любовь Полищук, мечтавшая сыграть Маргариту еще до первых инсценировок романа. Она перечитала его несколько раз и вслед за автором повторяла наиболее сильные в ее представлении места из романа: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами! Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его».

Сердце Любы едва не останавливалось, когда она читала эти строки. По своему пониманию жизни, по творческим возможностям она была намного выше материала, который исполняла на сцене. Знала ли она об этом? Думала ли? Переживала и страдала ли от этого? Кто скажет? Заметил ее душевные порывы и возможности молодой кинорежиссер Владимир Кучинский – постановщик фильма «Любовь с привилегиями». Не заметили или не хотели замечать другие кинорежиссеры, живущие вполне обеспеченной жизнью, пробавляясь съемками фильмов о гражданской войне, борьбе с кулаками и басмачами, врагами народа, ставившие бледные трафаретные фильмы о Великой отечественной войне, примитивные кинокомедии, фильмы о послевоенном строительстве на уровне ударной укладки бетона и робкого поцелуя героев в конце фильма. Были исключения, картины страстные, полные боли за нищету людей, воевавшие с бюрократизмом и серостью жизни. Но такие фильмы можно было сосчитать по пальцам одной руки. И кто, кроме самой Любы Полищук, думал о ее судьбе, невостребованном в необходимой мере ее таланте? В общем-то, мало кто. В последнее время – Марк Захаров, Эльдар Рязанов… Хотели дать интересные роли. Но ее на эти роли не утверждали киноверхи. На одном из собраний в Театре «Эрмитаж» Михаил Левитин, докладывая труппе о планах театра, перечислил пьесы и авторов, с которыми театр собирается сотрудничать в ближайшие годы. Послышалось: «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова.

– Что? – переспросила Люба.

– «Мастер и Маргарита», – повторил Левитин.

С годами он осознал, что прав был Любимов, назвав его, своего ученика, в большей мере балетмейстером, а не политиком, далеким от социальной темы в пьесах. Но шло время, серьезнел Левитин. Его ум стали занимать Чехов, Достоевский, лучшие зарубежные драматурги, и название спектакля по роману Булгакова он объявил без особых эмоций, в ряду других. А Любовь Полищук вспыхнула, уже загорелись глаза и, чтобы не привлекать к себе внимание других артистов, она, прикрыв лицо рукой, вышла из зала. Ведь роль Маргариты не официально, а предварительно, в разговорах о спектакле, была обещана ей. Люба дала себе установку – успокоиться. Когда еще дело дойдет до работы со спектаклем. И планы часто остаются планами. Увы, такова наша жизнь. Даже индустриальные, не говоря о театральных. И волнений другого рода у нее хватало.

Сначала на горизонте, а потом все ближе и ближе замаячил жених. Дружа с Любой, я почему-то никогда не задумывался о ее личной жизни. Раз-два, не более, видел первого мужа. Нормальный с виду парень. В личные отношения их не вникал, и вообще чужая личная жизнь для меня была запретной для размышлений. Раз, подумав, удивился, что такая красивая женщина ведет одинокий образ жизни. Может, официально числится холостой, а на самом деле…

В 1978 году, когда я звонил ей домой и договаривался о поездке в Новосибирск, чаще всего трубку брал юноша, почти детский голос сына сообщал мне, что мамы нет дома и когда будет. Несколько раз, может всего один, поднимал трубку молодой мужчина с цыганским или южным акцентом – не помню. Говорил уважительно. А сама она в разговорах со мной о своих поклонниках не упоминала. Это понятно. О таких делах чаще говорят с подругами. И вообще года два с лишним моя судьба сложилась так, что я ни разу не виделся с Любой. Но вот как-то стою я на набережной курортного поселка Коктебель, в разгар жары, прячась в тени, под деревом у столовой Дома творчества писателей, и вдруг ощущаю на себе чей-то пристальный взгляд. Поднимаю голову и вижу крупную женщину, беременную, с очень большим животом, а над ним возвышается головка Любы Полищук. Она скользнула по мне взглядом и отвернулась, видимо, не захотела объясняться, и чувствовала себя стеснительно. Ведь последний раз мы виделись в Новосибирске, когда она была стройной и хрупкой. Женщина в положении, подумал я, обычное дело. Теперь года на два выпадает из театральной жизни. О том, кто стал ее мужем, я узнал позднее и не узнать не мог, так как он, как и вся его семья, были старожилами Коктебеля.

Я отдыхал там с 1966 года, почти каждый год, до вступления в Союз писателей жил в частном секторе, а он – в Доме творчества, и сферы общения у нас были разные. Мужем Любы Полищук стал Сергей Цигаль – внук известной писательницы, лауреата Ленинской премии Мариэтты Сергеевны Шагинян, автора нашумевшей Ленинианы. Потом у нее появился в Коктебеле собственный дом. Как произошло знакомство и замужество Любы и Сергея, я узнал из описания одной из ее самых близких подруг – писательницы Аллы Боссарт, к тому же женщины умной и тактичной, а иных подруг, кроме тех, что были под стать Алле Боссарт, в те годы у Любы не существовало. Могла бы еще стать Алена Стрельмах – душевная и трепетная женщина.

В первый раз Сергей увидел Любу в телеспектакле «Эзоп». Увидел женщину античной красоты, как говорили киночиновники, с несоветским лицом, безумно влюбился в нее и без раздумий сказал друзьям: «Это – моя!» И так хотел познакомиться с нею, что быстро разыскал в театре миниатюр у Михаила Левитина. И каждый вечер, когда игрался спектакль «Хармс, Чардамс, Шардам, или Школа клоунов» ходил в театр как на работу. С букетом цветов. Спектакль был своеобразным, с массой режиссерских выдумок, с уморительной до смеха игрой клоунессы Любови Полищук, и смотреть его часто было не зазорно, а даже поощрительно. Тем более для человека темпераментного и обладающего незаурядным чувством юмора. Но весьма скромного и даже стеснительного в таком важном деле, как знакомство с очень нравившейся ему женщиной, к тому же актрисой.

Люба отвечала в одном из интервью: «После развода с первым мужем мы вдвоем с сыном прожили 12 лет. А потом я встретила Сергея – своего второго мужа. Знаете – сначала я его не «разглядела». Но мужчина не должен сдаваться сразу. Он обязан быть упрямым, настойчивым, завоевать женщину. И Сергей меня завоевал. Через какое-то время я поняла, что это – мой человек, что мы совпали».

Алла Боссарт считает, что Любе повезло бы в жизни больше, если бы ее мужем стал какой-нибудь великий режиссер. При ее мощном трагикомическом характере на эту роль лучше других подходил Феллини. «Но им стал Серега Цигаль, художник, врун, болтун и хохотун, больше похожий на нее, чем она сама. И это, думаю я, было самым крупным выигрышем в игре – жизни Любы Полищук», – утверждает Алла Боссарт.

Не буду с ней спорить. Зачем? Во-вторых, с тем, что апробировано одной жизнью, может поспорить только другая жизнь. А где ее взять? Действительно, поначалу Сергей Любе не «глянулся». Тогда его стали обкладывать как волка. «Пол-Москвы включилось в это знакомство. Золотой мальчик из коктебельско-арбатской детской должен быть ей представлен. Серьезно. И по полной форме. Ему сказали, что она любит цыган – якобы в это время у нее с цыганом был роман. Ромэн-роман. Отбить и перебить! И является. Рожа круглая, щеки красные, на голове какая-то чащоба – всей этой красоты с косичкой и здоровенными усищами еще не было. Брючки короткие, ботинки на высоком каблуке и ходит как-то боком, как петух, заваливаясь на сторону».

Я в те годы Сергея не знал, и полностью отдаюсь мнению подруги. Не спрашивать же у Сергея, каким он в то время был. Он мог бы и забыть, к тому же такой пылкий влюбленный человек бывает не полностью адекватен.

Подруга у Любы честная и не завистливая. Ей и слово: «Ботиночки жали, одолженные у дружка. Любка же длинная, особенно на сцене, боялся, что будет ниже ростом. Смотрит красавица, примечает: ох и чучело, и грязь под ногтями (а грязь рабочая, между прочим, ювелиркой жил, въедается намертво).

«Не сойдемся, – думает, – разгильдяй какой-то, я и сама такая».

Но после прокатил ее по льду на своем «жигуленке» – грязном, все в шерсти от собак, но пахло вкусно… И машину занесло, и он бедовый! Глянулся – короче. После театра, как водится, поехали в ресторан ВТО, там Люба, чтобы получше выглядеть, махнула для начала три бутылочки пивка. Маленькие такие бутылочки… «Двойное золото». Сказочное было пиво. И все понравилось! Все! Что все 49-го года, все тельцы, как и она. Прекрасные художники, прекрасные мужики… А этот с ногтями, на каблуках – прекраснее всех. Никогда не было Любане так тепло и уютно. Все на душу легло, все – свое. Может, созрела? Сережа, сравнительно молодой холостяк, был в том замечательном состоянии, какое бывает между браком первым и вторым. Но чтобы прямо немедленно жениться… (Тут он призадумался и малость испугался. – В. С.) Но невеста оказалась беременной. Сама даже удивилась, вроде так мало знакомы. А один сыночек уже живет без отца. Хватит, пожалуй. И Люба произносит фразу, знаменитую в семейных анналах: «Либо ты делаешь мне предложение по всей форме. Либо я делаю тебе аборт». Чувствовала, что в ней девочка. Ужасно хотелось ее, маленькую, носатенькую, с хрустальным голосишком, с 42-м размером ноги».

Возможно, в мечте о ребенке Алла Боссарт допускает свои фантазии. Но важно другое – в ее воспоминаниях четко и интересно описаны характеры Любы и Сергея, их пред брачные взаимоотношения, которые непременно скажутся в дальнейшей актерской жизни Любови Полищук.

Пора рассказать о семье, в которую непросто было войти Любе, в очень известную семью писательницы Мариэтты Шагинян, награжденной орденом Ленина, четырьмя орденами Трудового Красного Знамени, орденами Красной Звезды и Знаком Почета, удостоенной звания героя Социалистического труда и Лауреата Ленинской премии (1952 г.).

Многочисленные награды оценивают лишь одну сторону научно-литературной деятельности Мариэтты Сергеевны Шагинян, посвященную жизни и работе создателя советского государства Владимира Ильича Ленина. Но существовала и другая, не менее, если не более интересная часть ее деятельности, относящаяся отнюдь не к ленинцам, а к противникам его режима, полная дружеского к ним расположения. Как уживались в характере этого неутомимого писателя и научного работника эти две противоположные сферы – ответить трудно, и разгадка этого странного явления, по-моему, еще впереди.

Отец Сергей Давыдович Шагинян, сын армянского священника, талантливый врач-диагност, умер совсем молодым, сорокалетним. Мать, Пепронэ Яковлевна, из армянского купеческого рода Хлытчиевых, отлично играла на рояле. Братья и сестра – незаурядные музыканты и художники.

Смерть отца настигла Мариэтту, когда ей было тринадцать лет. Поскольку у матери не было средств, Мариэтту и ее младшую сестру Лину определили в привилегированный полу дворянский пансион Ржевских. Девочка растет с сознанием, что с самого начала должна надеяться только на себя. Позднее она гордилась тем, что «начала свою трудовую биографию в том же возрасте, что и большинство производственных рабочих». Поэтический дебют девочки был удачен. Она примыкает к поэтическому течению символистов, где тон задавали Александр Блок, Анна Ахматова, Валерий Брюсов. В поисках истины Шагинян металась от религиозно-философского общества декадентов Зинаиды Гиппиус и Мережковского до рабочих кружков.

Осмысливая свой трудный путь к истине с озарениями и блужданиями, Шагинян написала: «Я не могла при всей моей личной любви к Гиппиус не видеть, что это смешно и что мои «боги» – слабые, никчемные, больные фантазеры, ни для какой настоящей борьбы непригодные».

Великая Октябрьская революция ускорила социальное развитие Мариэтты Шагинян. Влюбленная в творчество Гёте, она вдохновенно пропагандировала читателям его творчество.

Революцию она встретила на Дону и считала усилия генералов Деникина и Краснова задушить революцию «роковой ошибкой в важнейшую минуту столетия».

Работая над повестью «Перемена», Шагинян говорит об исторической обреченности монархистов и белогвардейцев, интервентов и гетманов. И с симпатией рисует характеры тружеников революции. В дни, когда Шагинян работала над очерком «Фабрика Торнтон», совпали с годовщиной смерти Ленина. Поэтому на титульном листе очерка ее посвящение «Памяти Ленина», а в приложении документы из собрания его сочинений. Она пишет взволнованное стихотворение «Смерть Ленина», а затем статью «Ленин». Одновременно Шагинян заявляет о себе как писательнице детективного жанра. Ее романтическая трилогия «Мисс-Менд, или Янки в Петрограде» потом удачно экранизирована с участием ведущих актеров И. Ильинского и А. Кторова. Основная пружина действия фильма – противоборство рабочих и капиталиста, который через сомнения и курьезы приходит к пониманию Октябрьской революции, к «чувству реальности нового мира, создающегося на Земле Советов».

С осени 1927 г. Мариэтта Сергеевна поселяется в рабочем бараке на строительстве Дзорагэса и создает повесть «Гидроцентраль», собирает для нее материал «не как грибы, а подобно меду, т. е. путем собственной шкурной биографической переработки». За участие в строительстве «Дзорагэса» Шагинян награждают орденом «Трудового Красного Знамени». «В победу верю», – с этих позиций она создавала свои огневые очерки о тружениках тыла в годы Великой Отечественной войны.

В 1943 г. она пишет исполненные лиризма и задушевности «Воспоминания о Рахманинове», с которым была знакома и который отобрал из ее сборника несколько стихотворений для своих романсов. В том же году встречается с Дмитрием Шостаковичем и в будущем создаст произведение «Пятьдесят писем Д. Д. Шостаковичу». В его сочинениях, рожденных в блокадном Ленинграде, она услышала выражения собственных мыслей и желаний. А ведь оба ее знакомых гения были не в чести у Советской власти. Но она не побоялась защищать Шостаковича от несправедливых нападок Сталина и его соратников. А Рахманинов, о котором она писала с искренней теплотой и признанием, вообще был эмигрантом и поборником Февральской революции. Вот, как может показаться странной, вторая сторона деятельности Шагинян, дружба с людьми талантливыми и гуманными.

Тем не менее она, верная принципу историзма, считала закономерностью свершение великой Октябрьской революции и появление ее вождя – Владимира Ильича Ленина. Ее Лениниана – это романы-хроники о вожде революции, начиная с его юношеских лет, с описания его семьи и дальнейшей революционной деятельности, до полной победы социализма в стране. Но тут она совершает «политическую» ошибку или просто говорит, как честная и принципиальная женщина, о том, что мать Ленина – Маша Бланк – имела еврейские корни. Ей долго не могут простить этого и принимают в партию лишь в 1943 году. Но она упорно продолжает описание его жизни и буквально идет по следам человека, которого считает величайшей личностью эпохи, великим борцом за дело пролетариата и мыслителем-теоретиком коммунистического общества. Она узнает о нем буквально все, вплоть до сложных интимных отношений с Крупкой и Армад. Она не могла не читать слова о Ленине Ивана Алексеевича Бунина, Лауреата Нобелевской премии по литературе: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек – и все-таки мир настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет?» (Из речи, произнесенной в Париже 16 февраля 1924 г. – В. С.).

Мимо Мариэтты Сергеевны не мог пройти факт, отмеченный наркомом здравоохранения Семашко о том, что при вскрытии в голове Ленина вместо мозга обнаружили зеленую жижицу.

Мариэтта Сергеевна прожила большую жизнь – 94 года и, конечно, читала высказывание ученого историка Д. А. Волкогонова о том, что рано или поздно в истории все становится на свои места. Еще в 1955 году он напомнил людям, что «история лаврами победителей увенчивает своих лауреатов обычно много лет спустя. Ленин казался победителем на все времена, но в его октябрьском триумфе Милюков, Мартов, Плеханов, Керенский и другие проницательные россияне увидели смутные очертания неизбежного исторического поражения. Сегодня мы знаем, что именно они оказались правы». Мы – это еще не значит весь народ. Даже в среде интеллигенции ходит мнение и весьма уверенное, что святое дело Ленина исказил Сталин. На полных аншлагах идут спектакли, посвященные этой теме: «Мы – победим», «Большевики»… Даже такой смелый и прогрессивный поэт, как Андрей Вознесенский, со свойственным ему темпераментом требует: «Уберите Ленина с денег». Мариэтта Сергеевна, уже, наверное, многое понявшая из происшедшего в стране за последние 80 лет, не высказывается на эту тему. Трудно, а может, и невозможно расставаться с образом человека, создаваемого ею в литературе всю свою жизнь. Ее творчеством восхищаются многие умные и известные люди, приезжают с визитами дружбы к ней в Дом творчества «Переделкино» Райкин, Утесов, Русланова и Гаркави… Одну из своих лучших книг посвящает Аркадию Райкину – «борцу за справедливость».

Шагинян в юные годы была прекрасной шахматисткой, разбирала партии ведущих гроссмейстеров мира. Очень ждала матча на первенство мира между русским эмигрантом чемпионом Александром Алёхиным и надеждой советских шахматистов – молодым и талантливым Михаилом Ботвинником. Внезапно Алёхин умирает. Своей ли смертью? – мучает Шагинян вопрос. Ведь советское правительство не было уверено в победе своего представителя, а поражение его пережило бы очень сильно и расценило как удар по системе социалистических приоритетов и ценностей. Говорят, что причиной смерти Алехина стала застрявшая в его горле кость. В те же годы от отравления с голливудском ресторане умирает композитор Самуил Покрасс, эмигрировавший в Америку автор песни «Красная Армия всех сильней» и написавший там музыку к фильму «Три мушкетера», обошедшему весь мир, что очень разозлило Сталина. Отравление свалили на белую эмиграцию. Как было на самом деле? Кто теперь ответит на этот вопрос? Найдутся ли какие-нибудь документы по этому вопросу? Может, в закрытых делах Лубянки или в секретных думах Мариэтты Шагинян, если они существовали. Она любит своих родных и заботится об их будущем. Свою последнюю книгу «Человек и время» посвящает «дочери Мирэли, внучке Леночке, правнуку Славику, внуку Сереже» – будущему мужу Любы Полищук. О Ленине Мариэтта Сергеевна писала много и вдохновенно, о Сталине – ни слова.

Люба Полищук ощущает в своем новом доме атмосферу свободы и раскованности, демократизм мнений, гуманизм поступков: сама Мариэтта Сергеевна даже не упоминает о Ленине, доброжелательна к Любе, а свекровь считает, что если ее любимый сын выбрал в жены эту женщину, то она самая прекрасная на свете, и впрочем, многоопытная свекровь была недалека от истины.

Знакомство с нею произошло неожиданно. Люба шла к себе домой по Арбату, позвонила, жених говорит: «Заходи давай, мама навертела котлет». Котлеты терпеть не могла, но пошла. Заходит, вся из себя индифферентная. А квартира то! До потолка – картины. Третьяковка. (Мирэль Шагинян – отличная художница. – В. С.) Книги бесконечные, портрет Мариэтты Шагинян – Люба и не знала, что Серега ее внук. В семье считали, и не без юмора, что бабушка, то есть сама Мариэтта Шагинян, сказала две великие вещи. Провожая внука в армию, в Туркмению, охранять зэков в пустыне, Мариэтта вскричала: «Что, Ашхабад? Только не есть немытых фруктов!» Вторая гениальная фраза была: «Имей в виду, что тебя будут бить дети рабочих и крестьян», Как считает подруга Любы Алла Бассарт, невеста как-то мало знала о женихе и не придавала этому значения. Главное – парень из интеллигентной семьи, с художественным уклоном, близок к искусству, а значит, и к театру. Ведут Любу в гостиную, дают котлеты. С испугу съела одну – понравилось. Котлеты назывались «крэм».

А через пару дней, «по всей форме», как требовала Люба, является жених с веничком гвоздик: «Ну вот. Руку и сердце предлагаю». Люба, между прочим, гвоздики ненавидела и с ходу, придумав, говорит: «А мама твоя мне сказала, что тебе дали деньги на розы, подлюка». Вот так замечательно, весело и щедро, работая и шутя до изнеможения, открытым для гостей домом Цигаль и Полищук зажили счастливой жизнью. А зажима мнений, «ленинской дисциплины», неукоснительного единомыслия, которые якобы существовали в семье Мариэтты Сергеевны Шагинян и ее родных, Люба ни разу не ощутила. Однажды Любе раздался звонок из Кремля. Приглашали на вручение диплома Народной артистки России. Приглашали от имени президента Бориса Николаевича Ельцина.

– Не пойду, – вдруг огрызнулась Люба. – Пусть сначала выведет войска из Чечни.

– Не пойти нельзя, – сказала Мирэль, – все-таки приглашает наш президент.

И Сергей поддержал маму. Люба вернулась из Кремля недовольная и буркнула только одну фразу: «Был трезв. И на руке не хватало двух пальцев». А через пару месяцев, когда у Ельцина спросил телеведущий: были ли у него за время президентства какие-нибудь серьезные ошибки? Ельцин склонил голову: «Была одна и очень серьезная ошибка – война в Чечне. О чем очень сожалею». Слушая его ответ, Люба ткнула пальцем в телевизор:

– Я же тебя предупреждала!

«Жизнь прожить – не поле перейти», тем более прочувствовать чужую жизнь, о которой пишешь книгу.

Я вновь вспоминаю Любу перед выходом на сцену, притаившуюся за темными кулисами в концертном зале Новосибирска, ее грустноватые с оттенком обиды глаза. И опять думаю, почему именно меня она предупредила о том, что пускается в гастроли после запоя. С одной стороны, понятно – я пригласил ее в поездку и ответствен за концерт. Но она была абсолютно трезвой. В ней не сидело ни грамма хмеля. Она вела себя нормально, вполне адекватно происходящему и в аэропорту Домодедово, и по приезде в Новосибирск, и в концертном зале. Разыгрывала меня? Проверяла на человечность? Не устрою ли я ей экспертизу на алкогольное отравление, как водителю дальнобойщику? У меня было много врагов, циничных и жестоких, но додуматься до такого – даже у них просто не хватило бы хитрости. В чем же дело? Остается думать, что Люба чего-то боялась. Человеку, не посвященному в жизнь студентов эстрадной студии, расположенной под сценой летнего театра на ВДНХ, мой вывод может показаться странным, но иного я не нахожу. Люба боялась голодного обморока, могущего произойти с нею на сцене во время номера, когда будут напряжены последние силы. Признаться мне в том, что не ела несколько дней, и хотя бы одолжить деньги – стеснялась. И вот придумала не существовавшую пьянку, на всякий случай, если что произойдет и она не сможет довести номер до конца. Чтобы понять ее состояние, нужно знать, что стипендия студентов эстрадной студии была в несколько раз меньше самого низкого прожиточного минимума. И случалось, довольно часто, что студенток студии, как и находившихся в таком же материальном положении учениц школы циркового искусства, милиция задерживала на Курском вокзале, где они промышляли проституцией и не для обогащения, а ради элементарного пропитания. Начальство студии и школы знали об этом, сочувствовали своим студенткам, но помочь дельно не могли. А нагрузки в этих учебных заведениях, особенно у гимнастов, жонглеров и других представителей оригинальных жанров, были очень велики.

В дни знакомства с Любой Полищук я работал, а точнее, писал тексты для новоиспеченного выпускника эстрадной студии Евгения Петросяна (тогда еще Евгения Петрова. – В. С.). Он участвовал в молодежной программе «В жизни раз бывает восемнадцать лет», обаятельный, живой паренек, искренне стремившийся познать секреты эстрадного разговорного жанра и стать профессиональным конферансье. Постепенно обрастал сатирическими текстами. Около пяти лет мы с ним работали дружно и благотворно, но потом он стал увлекаться чисто развлекательными монологами, и пути наши разошлись, хотя мы остались друзьями. Я рассказываю в этой повести о нем не случайно. Мне пришлось побывать на его свадьбе с Олей – дочерью известного певца Ивана Семеновича Козловского. Оля готовилась стать филармонической чтицей, наверное, рассказывала о друзьях отцу, и тот однажды позвонил мне и сердечно похвалил за рассказ «Белые вороны», напечатанный в «Литературной газете».

Петросян уже получал ставку конферансье – 9 р. 50 к. (при 15–18 концертах в месяц), но почти все деньги отдавал режиссерам телевидения, постепенно продвигавшим его на экран.

Но даже он, уже дипломированный артист, смог пригласить на свою свадьбу только пять человек и, будучи человеком не расточительным, но и абсолютно не жадным, угощал гостей котлетками люля-кебаб из обычной кулинарии (13 копеек за штуку), помидорами и огурцами. Спиртное гости принесли с собой.

Можно себе представить, как жила Любовь Полищук с сыном, отдавшая все свои крошечные сбережения на приобретение квартиры. Насколько грустной она выглядела перед началом концерта в Новосибирске, насколько радостной, если не счастливой, веселой, шутливой и даже игривой после расчета за них в бухгалтерии филармонии, получила деньги сразу за двадцать концертов (больше месячной нормы в Москве), да еще с надбавкой за ведение, которую я записал на нее как премию за отличную работу. И, видимо, нечасто светила ей удача в жизни, если она запомнила этот случай и спустя тридцать с лишним лет напомнила мне о нем.

Примерно такую же радость, но уже более серьезную, сердечную, испытала Люба, очутившись в доме Сергея Цигаля. Обстановка культурной добропорядочной семьи приподняла ее в собственных глазах и главное – пришло душевное спокойствие, никогда не испытанное раньше. Будущий муж сразу не «глянулся» ей – ростом ниже ее, с «чащобой» на голове, немного неугомонный, но уже первый его мужской поступок – приглашение жить в их доме ее сына Алексея сделал его в ее глазах рыцарем из рыцарей. Истосковавшаяся за время отсутствия сына, она даже не могла сразу осознать, что завтра он будет с нею, и послезавтра, и так каждый день… Хотела поблагодарить за это каждого члена семьи в отдельности и стать на колени перед мужем.

Вот что по этому поводу рассказывает сам Алексей:

«Я долгое время, до 13 лет, учился в интернате – мама отдала меня туда, потому что другого выхода у нее не было, и, естественно, общался там с людьми из соответствующих семей. У многих ребят родители пили, у большинства отцов не было вообще. А ребенок ведь все воспринимает как данность. По-собачьи. Если собака сидит на цепи в будке, а рядом с нее миска с пойлом, ей кажется, что у всех собак в мире жизнь точно так же устроена. Ей и в голову не придет, что есть песики, которые лежат на пуфиках, которых носят на руках, холят и лелеют, кормят только деликатесами. Я рос в семье без отца, учился в интернате и думал, что так и должно быть, что все семьи так же устроены – родители сбегаются, заводят детей, а потом разбегаются. Нет, я, конечно, знал, что у кого-то бывают и нормальные семьи, с папами, но считал, что мы относимся к… другой касте, что ли. До того времени, пока у меня не появился отчим, Сергей Цигаль, и я не начал учиться в обычной школе».

Не исключено, что развод Любы Полищук с Валерием Макаровым произошел на материальной основе, ведь он получал такую же нищенскую стипендию, как и Люба, после рождения ребенка не мог содержать семью и ушел из нее, на другие заработки, на работу, далекую от престижной, переживал это, запил, но алименты переводил регулярно и, как говорила мама, «стихи замечательные писал…» Видимо, не все было так просто, как кажется Алексею. И не случайно мать Валерия обижается на то, что он ей не пишет, не звонит… «Она для меня посторонний человек, – рассудил он, – раз у меня не было отца, соответственно, и бабушки тоже». Вряд ли он прав. Бабушка есть бабушка, тем более любящая его.

Люба в первое же посещение дома Цигалей обратила внимание на стоящий на самом видном месте портрет Мариэтты Сергеевны. Глава семьи самый уважаемый человек здесь. И никогда ни одного плохого слова в ее адрес здесь не прозвучало. Даже упрека. Прощали ее глухоту, близорукость. Старались сделать так, чтобы она не замечала, не чувствовала свои физические недостатки. Лениным не восторгались, но и никогда не ругали его. Книги – гордость Мариэтты Сергеевны – занимали почетные места на полках. И Любе все это было приятно. Любовь и уважение к родному человеку передаются людям, даже не знакомым с ним.

Сережа Цигаль, внук Мариэтты Сергеевны, как-то наткнулся на связку писем одной из коктебельских старушек, принялся читать и нашел там строки о себе: «Смерч и маленькая обезьянка шатался только по потолку». Видимо, старушка отмечала его непоседливость, неугомонный характер и тягу к фантазийным приключениям, мысленную, в виде мечты. Потом, когда они с Любой были уже вместе, вдруг пускался в воспоминания: «Помнишь, на Арбате было потрясающее суфле? Немножко забывал, на каком он свете» (Алла Боссарт).

Люба хорошо помнила детство. Мать поднимала их в четыре утра. Любу в правую руку. Гальку, сестру, в левую, братика на грудь – и неслись по магазинам. Потому что в одном давали масло, в другом сахар, а в третьем – муку. Мама занимала сразу несколько очередей и предъявляла всех детей, чтобы наглядно были, мол, я не одна, а нас четверо. Одним документам могли не поверить. И так до девяти утра, перебежками, из магазина в магазин. Сережиным родителям тоже в эвакуации пришлось нелегко. Молодой художник Виктор Ефимович Цигаль ушел на фронт добровольцем в танковый корпус, и мама, дивная художница Мирэль Шагинян просто-напросто голодала, не имея рабочей карточки.

В Москве Любе пришлось несладко. После развода с мужем спала на полу, на одном матрасе с Лешкой, и не в отдельной комнате, а в трехкомнатной квартире, забитой шумным народным ансамблем песни и пляски. Из мебели кроме матраса ящики из-под овощей. Но при всем этом ухитрялась искать подходящие для исполнения тексты и репетировать их. В 1978 году на Всероссийском конкурсе артистов эстрады Любовь Полищук заняла первое место с монологом М. Жванецкого «Я рыцаря жду». Но показать его по телевизору ей не разрешили. Сама неизвестно кто. Горячая. Недоступная. Никто не замолвил о ней слова. И монолог грубоватый (по прежним временам дистиллированных текстов). Второе место на конкурсе поделили Виктор Винокур и Леонид Филатов. Театральные люди. Им было проще. А в душе Любы поселилась обида, и она стала мечтать о моноспектакле: «чтобы рядом не было никаких идиотов». На эстраде судьба у нее не сложилась. И слава богу. Театр выше и по драматургии и по актерской культуре. А между прочим, Люба по своим внешним и актерским качествам уже тогда могла претендовать на участие в самом блистательном шоу, как суперзвезда первой величины, как русская Лайза Минелли. За границей ей бы было легче. Там понимают толк в звездных актерах и не жалеют средств, чтобы раскрутить их. Люба видела, как «пропадал» изумительный танцор Владимир Шубарин. Вскоре начали травить гениального клоуна Владимира Енгибарова.

Но жизнь временами бывает весьма справедлива и приготовила Любе Полищук замечательную встречу с Сергеем Цигалем, рядом с которым забывались все прошлые неудачи и обиды.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.