Глава девятая Будни Любы

Глава девятая

Будни Любы

Я не уверен, что Люба давно знала о своем заболевании, насколько оно опасно для жизни, сколько может продлиться. Возможно, надеялась, что пронесет, что выдержит ее стойкий организм и волевой характер. Она часто преодолевала трудности с ходу, ей говорили: «Встань на пуанты!» – и она вставала, без тренировок, без элементарного учения, зато с громадным напряжением сил, сжав до боли губы, но вставала. Я твердо поверил в то, что она неизлечимо больна, когда у нее по телевидению взял интервью Эльдар Рязанов, никогда не снимавший ее в серьезных фильмах. Это был его долг, обязанность беспредельно преданного кино человека – отразить и серьезно ее неимоверно сложную и удачную работу в кинематографе. Чтобы люди знали и помнили. Он был деловит и озабочен тем, не упустить что-либо важное в вопросах. Она была спокойна, умело скрывала внутреннее напряжение, и внешне казалось, не придает особого значения вопросам мэтра. Интервью получилось несколько суховатым, общим, не приуроченным ни к чему важному – ни к юбилею актрисы, ни к какому-либо празднику. Рядовое интервью, на которое многие зрители не обратили внимания. Разговаривают умный режиссер и хорошая актриса, не говорят ни о чем актуальном, во всем соглашаются – не знали люди, что это было прощание великого режиссера с великой актрисой, да и как это было возможно объяснить им. Вот если бы это интервью транслировали из больничной палаты или празднично украшенного актового зала – тогда бы присмотрелись, прислушались, ради чего встретились и беседуют эти популярные в стране люди. У нас не любят травмировать людей драматическими и трагическими сценами, если это не обвал никому не известной шахты или сошедший с рельс поезд. Тут можно показать заботу о пострадавших, умелую работу спасательных служб. А в случае с Полищук не то что показывать, даже говорить о происходящем с нею не разрешается. Не знаю – правильно ли это. Вот когда в Америке умирал наш популярнейший артист Савелий Крамаров, то его друг Олег Видов поведал об этом в одной нашей телепередаче, где сказал, что артист уже ничего не видит, но пока слышит, и в далекую страну через океан из России понеслись сотни добрых и благодарственных телеграмм, скрасивших последние дни жизни артиста.

Рассказывая о себе в прессе, Люба Полищук не столько приводила в пример свой собственный опыт, в полном его объеме, сколько отделывалась общими советами: «Для поддержания формы и тонуса нужна какая-нибудь физкультура. Раньше я любила пробегать утром несколько километров. Люблю пройтись, но сейчас это делаю крайне редко». Мне повезло. В умеренно теплое утро я повстречал Любовь Полищук на набережной, возвращающейся домой из Тихой бухты. Около часа хода в один конец. К тому же быстрым шагом. На Любе сарафан с короткими рукавами, на голове соломенная шляпка с загнутыми вниз полями, на глазах темные очки, чтобы не узнавали.

– Откуда, Люба?

– Из Тихой бухты. За зиму набираю вес. Сейчас избавляюсь от него. (До бухты надо пройти через две крутые горы с километр каждая. Тело и позвоночник испытывают приятное напряжение, если человек абсолютно здоров. – В. С.) Потом я полчаса плаваю. И в купальнике сразу направляюсь домой.

– А теперь?

– Иду в Дом творчества. У вас чудесная массажистка, – говорит Люба весело, задорно. Вид у нее вполне оптимистический, и начинают казаться злыми слухи о ее серьезном заболевании, при котором строго противопоказано загорать и тем более принимать массаж. Перед тем как зайти в ворота Дома творчества, она подходит к лотку обаятельного мастера из небольшого украинского городка, делающего уникальные молодежные украшения. Мастера зовут Володей, «хрустальным» мальчиком. У него светятся глаза. Он любимец женского пола Коктебеля. Его колечки, браслеты, бусы и прочую уникальную по гамме цветов и выделке галантерею разводят из Коктебеля по всем странам самые модные современные женщины.

– Есть что-нибудь новенькое, Володя? – склоняется к его лотку Люба. – Хочу подобрать Маше.

– Сделаем! – уверенно говорит Володя и аккуратно складывает в пластмассовый пакет бирюзовые с отливом краеугольные бусы.

Люба идет по аллее Дома творчества, движется свободно, легким пружинистым шагом, высокая, красивая женщина со здоровым загорелым лицом и мысль о том, что ее может серьезно одолевать хворь, сама собой улетучивается из моего сознания. Вечером я ее на набережной не встречаю – хозяйство, муж, дети и гости. В доме дым коромыслом, пока не приготовлена еда и гости не расселись по местам. Начинает священнодействовать Сережа, он непревзойденный кулинар и о своем истинном предназначении пока, наверное, не догадывается. Рюмка, вторая – и развязываются языки, звучат шутки и смех. Кто-то хохочет до упада. В доме ощущается семейное счастье, и добрая частица его передается гостям. Неожиданно Люба обращается к дочери, не притронувшейся к еде и постоянно курящей: «Маша, это не я говорю, врачи, не ломай жизнь под маму, кури меньше меня, хотя бы. Организм – это кастрюля, и ее надо мыть, чтобы она блестела, то есть надо много пить натуральных напитков и есть побольше овощей, фруктов и всяческой зелени.

– Хорошо, мама, я завтра с утра пойду попастись с козами, – смеется дочь. И Люба подхватывает ее улыбку и гости. Начинается кино– и фотосъемка. Здесь главный оператор Леонид Николаевич Петров – в прошлом многолетний и добрый директор Дома творчества писателей. Лучших и наиболее ответственных из них, то есть по списку, присылаемому из Правления литфонда, он персонально встречал в Феодосии.

– Гордись, – говорит он мне, – Фазиль тоже в этот список не попал, и Виктория Токарева, и Володя Маканин… А те, кто там числились, кроме младшего Михалкова, те – кого бог прибрал, кто далече, но большинство те, кого давно позабыли… Я рад, что ты меня помнишь. И спасибо за книгу о Крамарове, не забыл, привез, уважил…

Люба собирает вокруг себя зрителей, аппетитно и с голодными злыми глазами въедаясь в большой полукруглый шашлык на косточке. Смешно очень.

Вспыхивает фотоаппарат. Два кадра готовы. Фотографируемся все вместе. Я вскоре покидаю гостеприимный дом, зная, что веселье там будет длиться до утра, а я уже подустал.

Люба провожает меня до выхода.

– Задержу на минутку. Не хочу своим рассказывать. Боюсь, что засмеют.

– А что случилось?

– Вроде ничего особенного, – смущается Люба, – иду я на днях в Тихую бухту, по прямой тропинке, и вдруг из травы выскакивает змейка. Юркая. Черная. Сантиметров сорок. Пересекает тропинку в полуметре от моих ног и мгновенно скрывается в траве. Я от страха оцепенела и остановилась. Испугалась, что она на меня бросится, если я дальше пойду. Минуты две-три простояла и только потом двинулась, быстрыми шагами. Такая отвратительная змеюка. Голова маленькая, но страшная. Впервые встретила змею. Ты не знаешь, к чему бы это?

– Не знаю, – откровенно признался я, – и вообще в приметы не верю.

– Я тоже не верю, – сказала Люба, но отражение пережитого испуга возникло на ее лице, – нож упадет на кол, тарелка разобьется… Я знаю это к чему. Не опасно. И у меня никогда никакие приметы не сбывались. Но это змейка… Мерзкая и страшная… Из головы не выходит. Может, мне природа какой знак подала? О грозящей опасности, о чем-то очень плохом?

– Не придумывай, – сердито говорю я, чтобы отвлечь Любу от дурных мыслей, но она стоит на своем.

– Если знать, что тебя ожидает, то можно предупредить любую неприятность.

– Наверное, можно, – говорю я, – если бы знать, где упадешь, то подстелил бы соломку.

– Не случилось бы что-нибудь огорчительное с Машей, с Сережей… Они чересчур современные. Расскажи я им об этом случае – засмеют. Я сама готова подшутить над собой, но вспомню эту отвратительную змейку и теряю чувство юмора. Я? Чувство юмора? Самой не верится.

– Может, ты приняла змею за всеобщее воплощение зла? Нафантазировала? – предположил я.

– Нет, – решительно говорит Люба, – это – знак опасности или даже беды. Насколько втемяшилась эта мысль в голову, что никак не могу от нее отделаться. У тебя в жизни было что-либо подобное?

– Змееподобных людей встречал, пытались жалить. И жалили. Но, как видишь, я пока жив. А вот настоящих змей встречал только в зоопарках. Анаконду видел. В кино. Громадная тварь.

– А это маленькая, но пострашней анаконды. Будем считать, что змейка попалась мне случайно. Ведь мы не верим в приметы?

– Не верим! – уверенно соглашаюсь я.

– Говорят, что на тебя весной машина наехала, – грустно говорит Люба. – И ты, конечно, не предчувствовал этого.

– Нет. Не ожидал. Но было так, – киваю я головой. – На шоссе у Дома творчества Переделкино. Шел вдоль шоссе по насыпи и вдруг «Мерседес» в спину…

– «Мерседес» по насыпи не ездит, – замечает Люба.

– Знаю, – говорю я, – но мне вдарил. Говорят, что я пролетел несколько метров, ударился головой об асфальт. Потерял сознание, но ничего не сломал, отделался сотрясением мозга.

– Нашел водителя?

– А он не уезжал. Предприниматель из Волоколамска. Привезли меня и его в ГАИ, а некто Эмгрунд говорит, показывая на меня: проверьте, он пьяный. Медсестра хотела сунуть мне в рот какую то трубку, но не решилась. А я говорю водителю: «Вы ошибаетесь. Писатели с утра не пьют, а сейчас еще нет одиннадцати». В больнице сделали мне операцию. Перевязали голову бинтом. Хотел я с водителем судиться. Собрал показания свидетелей. Дважды мне назначал встречу следователь из милиции г. Видное, капитан Бушуев… Под Москвой, черт знает где, но ни разу не явился. И судья мне возвращает иски. То одно не так написал, то другое. Не хотят со мною заниматься.

– А может, предприниматель нашел с ними общий язык или им не велели. У тебя, сколько знаю, было полно врагов. Ведь ты всегда правду писал. Но больше тебя не тронут. У них между собою такое правило есть – если в первый раз случилась неудача, то во второй раз не затевают. А я попала в автокатастрофу. Три спинных позвонка выбила. Но вставили их. Обошлось. Плаваю нормально. Повезло нам с тобою маленько!

– Пока живем! – улыбаюсь я.

– Пока, – вздыхает Люба. – Мне с мужем повезло. Заботливый. Любит заниматься грядками, выращивать цветы. У меня нет на это времени. А природу я очень люблю. Причем особенно природу средней полосы: равнину, лес, тихую воду озера. Предпочитаю немноголюдное Подмосковье. Иногда с Сережей ездим на водохранилище, на Истру. А чаще в Коктебель. Здесь мой дом, моя семья. Но, видимо, я человек несложный, очень яркие пейзажи, горы, даже шум волн меня иногда раздражают. За год настолько изнервничалась, что месяца не хватает, чтобы привести нервы в порядок. Набираю с собою книг: Достоевского, Гоголя, Чехова… Кое-что прочитываю. Хочу детально разобраться в жизни Волошина. Что был за поэт, за человек?

– Разберемся, – обещаю я. – Заходи в понедельник вечером в кафе «Бубны». Спроси Бориса Яремко. Он хозяин кафе и фанатичный поклонник Коктебеля… По всей стране собирает его старинные фотографии.

– Приду, – обещает Люба, но не появляется. Мы с Борей ждали ее до позднего вечера. А она была человеком слова. Что-то случилось и такое, что она не могла добраться до центра набережной и даже нормально разговаривать. Позднее ее сын Алеша рассказывал: «Приступы спинной боли бывали у мамы и прежде, и еще несколько лет назад, когда я снимался в телевизионной игре первого канала «Большие гонки», мне позвонил из Франции Сережа и сказал, что, поднимаясь по трапу самолета, мама согнулась и не могла идти дальше.

Сначала вся семья отнеслась к этому более менее спокойно, типа «вылечим». Знали, что у Любы наблюдались проблемы со спиной – периодически болело то там, то сям, но о раковой опухоли узнали не сразу. Думали, что это следы автокатастрофы».

Первым узнал о постигшей Любу беде Леонид Николаевич Петров. У него отдыхал врач из ленинградской военно-медицинской академии Иван Цыба. Врачу рассказали о жалобах Любы, он внимательно осмотрел ее и отозвал Леонида Николаевича в сторону:

– Дело серьезное. У нее онкология. Пусть немедленно летит в Питер и ложится в мое отделение.

Леонид Николаевич задумался, не зная, как подойти с этим вопросом к Сереже, как, узнав о страшной беде, поведут себя родные Любы, сама Люба.

Срочный отъезд Полищуков из Коктебеля в Москву мог испугать больную, вызвать у нее нервный срыв, усугубить болезнь. Жена Петрова Ирина Викторовна была ближайшей подругой Любы, но сказать ей о беде не решалась. Тогда сам врач вызвал больную на собеседование.

– У вас болит спина. Это нехорошо. Но сказать вам, как далеко зашла болезнь, на какой находится стадии – не могу. Для этого надо провести анализы. В местных условиях это невозможно. Поэтому не спеша, спокойно перебирайтесь в Москву. У меня есть знакомый врач на Каширке. Отличный диагност. Он вам расскажет все, как есть, что нужно делать.

– Я буду делать анализы, – решительно вымолвила Люба, догадываясь, о какой болезни говорит врач. Он удивился ее хладнокровию. Хотя слово «рак» не было произнесено, но оно угрожающе витало в комнате. Люба побледнела, но ни на секунду не потеряла самообладание.

– Когда нужно ехать? Завтра?! – вспыхнула сигаретой Люба.

Врач хотел сказать «да», но, столкнувшись с ее твердым взглядом, смягчился:

– День-два – ничего не решают, а там год-два, сколько Бог отпустит. Сделайте свои неотложные дела и поезжайте.

(Бог «отпустил» полтора года.)

Неприятные опасения, мучившие Любу, прекратились, и наступило неожиданное спокойствие, не полное и беззаботное, а тревожное, но обоснованное. Ходили слухи об исцелениях, и не где-то там, а в определенных местах, с реальными людьми. Людмила Васильевна Малькова, сделавшая операцию злокачественной опухоли на желудке после этого живет двадцать с лишним лет и долго работала. Люба наметила встречу с ее дочерью, продежурившей у кровати матери свыше трех мучительных и тревожных месяцев, и с помощью врачей вытащившая маму из, казалось, безнадежного состояния. Были известны и другие счастливые случаи. У Любы в Коктебеле была закадычная подруга Ирина Викторовна, жена Леонида Николаевича Петрова. Он рассказывал мне, что последнее время они постоянно секретничают. Ирина Викторовна не скрывала этого, но о сути своих разговоров с Любой рассказывать наотрез отказалась. И потом я догадался – почему. Они советовались, как лучше сохранить физическую форму Любы, которой, даже будучи здоровой, она придавала большое значение, и говорила о себе: «Мне не нравится Люба Полищук как актриса кино. Мне вообще не повезло с кино. Там у меня почти не было серьезных предложений. То же с телевидением, на которое меня не пускали 12 лет». (Кстати, ее партнера по танцу в «12 Стульях» Андрея Миронова тоже отлучали от телевидения лет пять и не утвердили ведущим передачи «Вокруг смеха», так как грозный начальник телевидения Лапин узрел в его облике семитские черты. – В. С.). Вот что пишет о Лапине Люба Полищук: «Был там один товарищ, который говорил: «Даже кинопробу мне не показывайте – у этой артистки не советское лицо». А когда лицо стало нормальное, советское, то бишь российское, для кино я как бы уже постарела. И то, что могла сыграть на киноэкране, прекрасно делают молоденькие девчонки. Может быть, с чуть меньшим темпераментом. В кино возраст заметен сильнее, чем на театральной сцене или даже в жизни. Когда я еду на машине – а я просто обожаю водить, – многие в соседних машинах меня узнают, опускают окна и говорят всякие комплименты. А некоторые даже кричат: «Любаня! Я вас так люблю! Умоляю – поехали пить шампанское!» Наверное, думают, что я очень молоденькая».

Для любой женщины даже намек на постарение является сердечной травмой, и она сначала интуитивно, а потом умышленно старается избежать его. Казалось, что Любовь Полищук излучает энергию и жизнелюбие. Хотя много сил отнимали съемки, спектакли и репетиции. Но какой бы усталой и вымотанной ни приходила она домой, там ее ждали внимание и понимание. В этой дружной семье больше всего любили и ценили хорошие анекдоты, байки и удачные розыгрыши.

На первую и единственную съемку в этом фильме Люба шла как на праздник и смеялась, так как не подозревала о ней, и думала, что последняя съемка была у нее полгода назад, и то в кино павильоне, а тут на самой что ни на есть натуре – на Центральном Феодосийском рынке, и совершенно неожиданная. Подошла она с мужем к рыбному ряду. Сумка через плечо. Стала выбирать пеленгас для ухи. Полезла за деньгами в сумку, а ее кто-то надрезал с обратной стороны и бумажник с гривнами тю-тю. Бабки вокруг галдят. Уверяют, что момента кражи не видели. Но вскоре подходит милиционер, снимает со столба аппарат кино наблюдения и через полчаса приносит Любе пленку, а на ней пара пацанов делают надрез на Любиной сумке и осторожно вынимают из нее бумажник. Милиционеры артистку узнали, извиняются, что не попала в самый фокус, а воры отлично получились, четко, с бумажником в руках. Шуму было и смеха полно. Хотели даже отпустить ребят, но они повели себя слишком нахально.

– Это не мы! – говорят, – не наши это рожи!

– Ваши! – кричит продавщица. – И гражданка эта!

– Не наши! – твердят парни свое. – И документы у гражданочки нужно проверить! Наверняка из приезжих. Жертву разыгрывает. Как Люба Полищук!

– Она и есть Люба Полищук! – говорит Сережа. – Вот ее документы!

Парни присмотрелись – на самом деле Любу Полищук обчистили. Поникли. Стали просить извинения. Но милиционер заупрямился: «Это же потрясающий факт для истории нашего отделения. И пленка со временем станет исторической». Увел ребят, а в виде вещдока вместо сумки взял с прилавка рыбину. Но Люба восстановила справедливость – заплатила продавщице за две рыбы.

Сережа, уходя, сказал милиционеру:

– Вы эту пленку не выбрасывайте. Может, действительно пригодится для истории.

– Оставим, – обещал милиционер. – На День милиции своим покажем! Вот смеху будет!

Люба удивляется тому, что не только милицейское, а даже Центральное телевидение стало проявлять к ней необычное прежде внимание. Пригласили сниматься в многосерийном фильме, отсняли интервью с Рязановым, потом беседу со всей семьей – с Сережей, Машей и Алексеем. Беседа получилась на редкость благожелательная. В центре, конечно, Любовь Полищук, и все изъясняются в любви, но по делу, с достоинством. Что Алексей, что Маша, не говоря о Сереже, все не представляют своей жизни без Любы и единогласно признают ее создателем дружной семьи.

– Вот так было бы всегда, – думает Люба.

Она смотрела на сытое благополучное лицо Якубовича, особенно не затрачивающего себя на сцене, даже менее эмоционального, чем она, больная, и вспомнила его сотоварища Влада Листьева, лежащего на спине в подъезде своего дома, казалось, не убитого, а зашедшего сюда отдохнуть на время. Убийцу клялись найти, но когда-то это было? И убийца до сих пор на свободе, и клятвы забылись. Спроси почти у любого мужика, почем стоила водка в период правления Андропова, и он назовет сумму, в точности до копейки, а кем был Влад Листьев – вспомнит далеко не каждый. Люба восхищалась Галиной Старовойтовой – умнейшая и острая на язык женщина. Она так разделывалась с недалекими или корыстными членами Думы, что те опускали головы, прикусив языки и не зная, что ответить на ее вопросы. Запросто убили. В упор. На глазах у свидетелей. И снова не смогли найти убийцу. Говорили, что будто напали на его след, и затихли.

Один из обожателей приглашал Любу поехать с ним к отцу Меню, послушать его лекцию. Но Люба тогда не знала, кто такой Мень, и отказалась. Потом жалела. Удивилась крушению самолета с младшим Боровиком. Он в своей телепередаче «Совершенно секретно» показал первую серию документальной картины об Иосифе Кобзоне. Тот объяснял свое знакомство с людьми, находящимися не в ладах с законом, тем, что это очень для него интересные и необычные люди. Люба ждала показа второй, серии, но тщетно. Может, не только разбился и сгорел самолет с Боровиком, но и сгорела находившаяся с ним кинопленка? И копии не осталось? Жаль молодого и смышленого парня. А Дмитрия Холодова из «Московского комсомольца», уничтоженного при помощи наполненной взрывчаткой бандероли, пришедшей на его имя? Разве его не жаль? Любу на одной из актерских вечеринок познакомили с Юрием Щекочихиным – журналистом из «Литературки» и членом Думы. Немолодой, но веселый мужчина. Они с ним лихо отплясали танго. О своей работе сказал с улыбкой: «Тону в коррупции. Но пока держусь на поверхности». Недолго продержался. Отравили. Любе казалось, что если бы она была рядом с ним, то нашла бы врача, который спас от отравления негра Руслана в Коктебеле. Врач был специалистом по тибетской медицине. Интуиция упорно говорила, что он вылечил бы и Юрия Щекочихина. По каждому их фактов убийств завели уголовные дела и взяли их под особый контроль. Может, сложности этого контроля мешают раскрытию преступлений? Пустить бы эти дела обычным порядком… Может, сдвинулись бы с мертвой точки? Слава богу, Якубович жив. Юморил и только. Это, видимо, отвело от него злую напасть. После выхода фильма «Любовь с привилегиями» у Любы тоже враги появились. Однажды вышла из ресторана троица мужиков с холодными жестокими лицами и прямо на нее двинулась с воинственной песней из старого фильма: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Еле увернулась. В Сочи, где снимался фильм, больше не ездила. И партнер туда ни ногой. Не из страха, а на всякий случай. Опытный критик, разбирая фильм, сказал, что если на него есть отрицательная реакция хотя бы части верхов, то значит, кинематографисты попали в десятку, в самую точку. Значит, и она, Любовь Полищук, играя в этом фильме, тоже не промахнулась и стала своего рода кино снайпером.

Жаль, что никто больше подобных сценариев ей не предлагал. А может, их больше не пишут? Один кинорежиссер сказал, что он теперь сценарии не ищет. То, что ему сверху спускают, то и снимает. Верные деньги и при полном спокойствии. Сейчас Любе предлагают войти в многосерийный фильм на телевидении «Моя прекрасная няня». Няня действительно обольстительная. Новая актриса – Анастасия Заворотнюк. В самом расцвете сил. Любе предлагают роль ее матери. Условия хорошие и льготные – режиссер обещал делать перерывы, если у Любы начнет шалить здоровье, не соглашаться просто нельзя. И дала себе слово – попусту не нервничать, а повод был с первых киносъемок. В каждом, даже минутном эпизоде героиня меняет наряд. Что ни наряд – искусство кройки и шитья. Наверное, на пошив одежды для Заворотнюк трудится целый швейный цех. И пусть трудится, если есть деньги и время, но ведь такая калейдоскопическая смена нарядов отрывает внимание зрителя от игры актрисы, от пусть нехитрого, но все же сюжета. И не согласуется со статусом няни. А актриса хороша. Любе этих нарядов хватило бы на целую кино жизнь, и еще бы осталось.

Хотела сделать замечание актрисе и режиссеру, ведь даже трудно понять, когда и зачем требуется замена наряда. Но потом раздумала – могут решить, что она завидует, а она помочь им хочет. Вдруг не поймут? Решила и все – рот на замок. Лишь научила Заворотнюк «шокать» – жаргону из своих молодых лет. Всю энергию надо отдавать роли, показать, что мама у красавицы, конечно, уже в годах, но баба-гвоздь, ей палец в рот не клади, что героине станет легче – будет с кем соревноваться, если не в молодости, то в темпераменте.

Люба считала, что ее главный секрет молодости – восприятие жизни с юмором. Но и от других методов омоложения не отказывалась: «Конечно, актеры очень портят лицо гримом, косметикой. Поэтому, если есть возможность, я даю коже просто отдохнуть, а при макияже использую продукцию только хороших фирм. Уходу за собой посвящаю не очень много времени, но делаю это систематически. Если я узнаю о каком-то новом методе и у меня есть время, то обязательно пойду в косметический салон».

Так было, а сейчас к своему омоложению Люба добавила секреты Ирины Викторовны. Разные отвары, листья полезных трав и специальные примочки. Об этом думала Люба, но более всего ее волновал один вопрос, состоящий из многих под вопросов: как быть, как жить дальше (продолжать сценическую жизнь – непременно, но где больше – в кино или театре, на какие роли соглашаться, на какие – нет, играть ли комических старух или немолодых, но крепких женщин, и вопрос вопросов – как сделать так, чтобы семья после ее ухода не разрушилась, чтобы Мариэтта и Алексей стали ближе друг другу, как истинные родные брат и сестра, чтобы Сергей обрел новую специальность, близкую его душе, близкую художественным натурам детей, как продолжить то веселое братство, которое она создавала годами. При одной мысли, что все созданное ею доброе и полезное может провалиться в тартарары, ей становилось плохо. Но она была уверена в Сергее, в Алексее, уже ставшим хорошим и признанным артистом. Надеялась, что свое призвание найдет Маша. Не сможет сама – ей должны помочь друзья семьи Полищук, друзья Любы – ведь скольким людям она помогла серьезно и бескорыстно. Хотелось верить в лучшее. Она собиралась жить и активно, но миролюбивее и спокойнее, чем прежде. Ведь на выплеск энергии даже в слове и жесте уходит много сил. Нужно ли так растрачиваться, как прежде, когда срок жизни сокращен? Может, и ненамного, но все равно нужно экономить силы и душевную энергию, чтобы ее хватило на самое важное из того, что она наметила, на теплое и незаметно грустное для друзей прощание с ними, прощание с тем, к чему привыкла, что любила.

Когда я рассказал Петрову о встрече с Любой, возвращающейся пешком из Тихой бухты, он явно удивился.

– Она обычно гоняет туда и обратно на своем уазике.

И после этого разговора я понял, что, наверное, Люба ходила прощаться с любимой бухтой, с ее полукругом дивной и нигде невиданной красоты, с извилистыми затейливыми дорожками, пройденными с удовольствием и множество раз, с видами на Хамелеон и другие горы, создающими неповторимый крымский пейзаж, похожий на синайский, увиденный во время гастролей в Израиле. Ей советовали поехать в кайфинский госпиталь, где врачевали рак одни из лучших специалистов в мире, к американскому кудеснику Майклу Де Бейки, лечившему Ельцина, но она направилась в Ленинград, к врачу, открывшему ее заболевание. Она верила ему, его смелости и откровенности. И он честно, приложив руку к сердцу, поведал ей, что применение ножа в ее случае может ускорить ход болезни. Химиотерапию разрешил. Был мил с нею, любезен, но не обещал исцеления, советовал использовать время для полезных дел. Она предлагала ему большие деньги, но он сказал, что не может обманывать ее. Ходили слухи, что она все-таки съездила в Израиль, ведь утопающий цепляется даже за соломинку. Я специально проверил у своего израильского друга – в больнице, где лечат рак, она не появлялась. Я подумал, что тогда, после бухты, она шла медленно, никуда не торопясь, долго стояла рядом со мною у продавца безделушками, долго рассматривала их молча, словно хотела сказать что то важное, но не смогла. И по аллее парка двинулась медленно, печально опустив голову.

А вокруг сияло солнце, сверкала роса на листьях деревьев после недавно прошедшего дождя. И рядом была Люба, но не излучавшая обычную жизнерадостность, а грустноватую теплоту. И это еще не было нашим прощанием, которое было впереди, совершенно исключительное и в непредвиденной обстановке. О нем – позже.

В Москве Любу ждала работа. Она снялась в довольно среднем фильме с надуманным сюжетом. К героине, сыгранной Любой, приезжает муж ее погибшей дочери – мужа играл Леонид Якубович – ведущий шоу «Поля чудес», когда-то входившего в знаменитую программу ВИД во главе с Владом Листьевым. Серьезные темы ушли, исчез ВИД, убили Листьева, а развлекательная программа сохранилась. Так бывает и часто в художественной среде. Якубович поседел, бубнил в усы заложенный автором текст, что-то похожее на переосознание им смысла жизни, под воздействием чего героиня молодела и то ли оказалась на самом деле не погибшей дочерью, то ли скоропостижно и резко помолодевшей матерью, с которой герой в конце фильма вступил в брак. Я невнимательно следил за сюжетом фильма, но мастерство перевоплощения Любы Полищук из старой женщины в юную, в очень юную и восторженную молодую женщину, удалось ей великолепно, как опытному и зрелому мастеру.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.