КИЛУМБО, 13 НОЯБРЯ 1966 ГОДА

КИЛУМБО, 13 НОЯБРЯ 1966 ГОДА

Экскурсия на Пиньяну, скорей даже экспедиция. Поскольку сеньор Штауфф захотел еще непременно прополоть сорняки под оливковыми пальмами перед домом, выбрались мы поздно.

Наконец, отъезд; но уже на полдороге автомобиль застрял, равно как и грузовик, с продовольственными запасами посланный вперед.

Сначала мы редким, скалистым девственным лесом прошли до перевала. Как остатки давно покинутого поселения, негритянские могилы: похожие на ульи холмики из светлой горной породы. Дальше в гору до вершины, на которой одна португальская экспедиция возвела обелиск «Pingana Cassaca» 1949. Здесь я забрал у слуги винтовку, тяжелое нарезное ружье, у которого заедал затвор; поблизости могли оказаться буйволы.

В бинокль мы видели далеко за Калуло. Где-то далеко - далеко к небу поднимались облака дыма, свидетельствовавшие о деревнях. Изредка белое здание: fazenda Штауффа, пост черного коменданта, который надзирает за областью размером с княжество, и домик одного негра, кормящегося нелегальным самогоноварением. На заднем плане панораму завершают горы.

Склон спускался в котловину величиной с Кайзерштуль[493], сеньор Штауфф высказал мнение, что там можно было бы содержать стада скота при условии, что удалось бы справиться с мухой цеце или последствиями ее укуса; требовалось бы только построить дорогу. И можно было бы нанять негров из тех племен, которые знают толк в скотоводстве.

Мы, прежде всего, высматривали буйволов, которые в это время, жуя, отдыхают в тени деревьев и только в сумерках выходят на зеленые площади.

Животные, должно быть, находились поблизости. Широкая звериная тропа, тянувшаяся вдоль гребня, была помечена следами и свежим пометом, местами была взрыта земля. Звериный запах был свежим и крепким. Мы шли по нему между искалеченными деревьями, красно-коричневыми муравейниками термитов и скальными группами.

Надежда на то, что мы не столкнемся с буйволом, себя оправдала. Вместо них я смог заняться крупными скарабеями, которые отчасти летали над тропой, отчасти парами катали шары, формируемые из помета. Жуки походили на своего священного предка, давшего им название, только они были не черными, а окрасились шелковисто мерцающей зеленью в палитре озаренного солнцем леса.

После двухчасового марша по каменистому бездорожью мы достигли цели: водопада речушки Киссаги. Нас поджидали негры, которые обошли гору, с полотнищами брезента, купальными принадлежностями и провиантом. Там Киссага каскадом низвергается вниз и образует череду резервуаров, связанных маленькими водопадами. Мы все еще находились на территории фермы. Сеньор Штауфф, который впервые посетил эту местность, в шутку определил последовательность: на самом верху купальня патрона и его друзей, под ней купальня гостей, затем — негров, и в самом низу купальня для собак. Склад ума, несомненно, еще барочный.

Мы охладились сперва в купальне гостей и потом по крутым ступеням взобрались наверх в купальню патрона, похожую на крошечный амфитеатр. Там вода была холоднее, чем в нижних чашах; мы встали под пенистые струи. Освежившись, мы обратились к снеди: хлеб, мясо и пиво, в завершение крепкий кофе. При этом ноги в воде; затем субтильная охота. Но вот начался сильный дождь; мы вместе с черными втиснулись под брезент и наблюдали, как мощно набухают водопады. Ливень, как чаще всего происходит в этих краях, через час кончился.

Выступление в стиле старых времен: впереди Мануэль с мачете, потом трое белых, за ними следуют босые негры с поклажей на голове. Киссага теперь стала непроходимой, и поскольку наш грузовик стоял на противоположном берегу, нам пришлось двигаться длинным маршрутом — сначала по галерейному лесу, затем по заболоченному кустарнику. Жесткая и острая трава, lingua de vaca, коровий язык, царапала руки и ноги.

Опять могилы и контуры, точнее, планы давно исчезнувших хижин, утоптанные и обрамленные камнями полы которых вырисовывались на влажной зелени. Они были круглыми — вероятно, следы забытых племен, потому что либоло строят прямоугольно. Перед поездкой я хотел было заняться этнографией страны, но вскоре отвлекся на что-то; похоже, что даже специалисты здесь приходят в отчаяние — одних только народов банту они насчитывают до пятидесяти. Историческое здесь тождественно колониальному.

Марш был утомительным не только физически — безысторичность тоже изматывала: безымянные могилы, заросшие девственным лесом следы очагов. Никого уже нет в живых — ни тех, кто их помнит, ни тех, кто о них печалится или поет им славу. Прозябание в высоком смысле, которое все же, возможно, ближе к бытию, чем названия битв и царей. Наша история — только клюка, с которой мы странствуем по времени.

Мы держались троп диких животных, которые порой вели через пышно цветущую растительность. Это давало нам возможность вкусить богатств, предполагавшихся в дебрях и в кронах. Я, к сожалению, едва мог останавливаться на деталях, поскольку подкрадывались сумерки. На болотистых местах буйно разрослась Rothschildia; мы брели по ее сплетениям.

Наконец, уже в темноте, мы достигли торных дорог fazenda, по которым нам пришлось тоже прошагать еще часок. Между тем мы промокли до нитки. Я снова ощутил здесь старую последовательность, как прежде часто во время военных переходов: сперва бодро вперед, потом спотыкание и усталость до преодоления мертвой точки; за ней следует автоматическая ходьба, которая может продолжаться, пока не свалишься с ног.

Снимаю шляпу перед Штирляйн, которая позавчера вывихнула себе лодыжку, да к тому же голова у нее разболелась. Несмотря на это, она настояла на своем участии в вылазке. Этот день тоже оказался из тех, какой случается редко. Я имею в виду не только полноту и краски, но и насыщенность мира, которая и есть поэзия: не вымысел, а «великолепие вымыслов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.