НА БОРТУ, 28 АВГУСТА 1965 ГОДА
НА БОРТУ, 28 АВГУСТА 1965 ГОДА
Дополнение к Сингапуру: второе пребывание было сконцентрированным; я не отрывался на записи. На борту мы подружились с миссис Нонуилер и навестили ее дома на окраине города. Супруг, представлявший здесь компанию «Шелл», улетел по делам на Борнео; китайский дворецкий выслушал распоряжения о чае и передал их далее персоналу.
Палисадник с подстриженным газоном и ухоженными деревьями, среди которых порхали тропические птицы, напоминал индийские миниатюры — картины, в которых благодаря кристально чистому воздуху, кажется, отсутствует перспектива. Семь бирманских кошек, еще более светлых, чем наша сиамская, потягивались в прихожей. Настроение позволяло догадываться о старом великолепии Straits Settlements[178], причем скорее в стиле Киплинга, нежели Джозефа Конрада. Я спросил себя, еще ли это или уже снова, или это лишь интермедия. Во всяком случае, у нефти другой потенциал, нежели у линкоров. Энергия сильнее и анонимнее; ею можно назначать и смещать князей. Но насколько еще хватит нефти? Какую картину будут являть собою колонии в конце нашего столетия? — факты опережают фантазию. В Азии развитие пойдет иначе, чем в Африке, и, кроме того, будет различаться в зависимости от региона; было бы лучше всего, если бы сложилось так, как в Центральной и Южной Америке. Там освобождение произошло гораздо раньше, да и расы основательно смешались при участии испанцев и португальцев.
Самоуверенность белого человека, без сомнения, позорно разрушена; Киплинг и Китченер[179] перевернутся в гробу. Но: если этос и пострадал, то номос все же остался, а с ним — претензия на превосходство. Грубо говоря: линкоры исчезли, однако пушки остались, хотя и распределены по-другому. Там, где освободившиеся из-под гнета слои населения хотят объясниться, даже между собой, они прибегают к языку бывших господ. Это справедливо, прежде всего, для техники; она является языком Рабочего. Мера, в какой овладевают техникой и репрезентируют гештальт Рабочего, определяет уровень совершающего это действие.
* * *
Мы осмотрели коллекцию старых географических карт, в собирании которых находит удовольствие хозяин, в том числе ценные Нюрнбергские издания — Нюрнберг, как Прагу и Венецию, только в ином смысле, следует отнести к магическим городам Запада; часто наталкиваешься на личности, книги и вещи, которые это подтверждают.
Миссис Нонуилер не забыла также о моей страсти и пригласила профессора Мэрфи, университетского энтомолога. Среди энтомологов во всем мире чувствуешь себя как дома; мы договорились об экскурсии в горные леса Йохора, которые коллега обрисовал подлинным раем, и на следующее утро вчетвером отправились туда. Я заехал за профессором в его лабораторию и получил возможность выбрать себе из коллекций семь прекрасных Cicindelinae. Мы позавтракали по-китайски по ту сторону границы в Кота-Тингги и потом поднялись в горы. К сожалению, когда мы достигли места ловли, на нас неожиданно обрушился такой мощный ливень, что вода едва ни проникала в машину. Нам пришлось вернуться. На обратном пути мы все же немного вознаградили себя на цветущем кустарнике. Подробности я отметил в «Энтомологическом журнале».
* * *
На другой день мы успели посетить музей жадеита, сделав, разумеется, значительный крюк. Проклиная китайских шоферов, я не уставал восхищаться их непоколебимой индифферентностью; наш сначала провез нас по всей территории города. И не помогли тут ни заклинания, ни уговоры. У меня на заднем сиденье возникло чуть ли не физическое ощущение, что ширина плеч этого человека увеличивалась.
Тем не менее, поездка порадовала нас множеством картин: мы видели ленивую тропическую расслабленность на широких эспланадах, видели толкотню китайского города. Едва ли найдется место, где, как здесь, на таком тесном пространстве были бы собраны воедино церкви, мечети, храмы различных религий и сект. Мифические горы индуистских храмов походили на политеистические бастионы. Вскоре картины, казалось, слились в пеструю ленту; этому способствовало знойное солнце.
Не говоря уж о кружной дороге, водитель и тут сослался на недоразумение: в качестве цели мы указали музей Тигрового бальзама, а нас высадили в парке Тигрового бальзама. Тигровый бальзам — это чудо медицины, которому два брата, китайские аптекари, обязаны своим баснословным богатством; они за свой счет разбили парк и организовали музей, а также учредили некоторые другие фонды.
Парк, где мы непредвиденно оказались, производил впечатление кошмарного сна среди бела дня; американская безвкусица и китайская наивность смешались в чудовищный винегрет. Демоны в Диснейленде. Но паноптикум был настолько внушительным, что потрясал восприятие.
Странным казался уже искусственный лес в климате с такой пышной растительностью. Стволы были вылиты из гипса; листья и иголки на них были из зеленого металла, а цветы — из пестрого. Между деревьев паслись ящеры и химеры, например, гигантский рак с женской головой. На берегу населенного драконами моря тренировался метатель диска; рыболов вытягивал на сушу водяного буйвола. Посреди высоких волн крушение пассажирского парохода, будто нарисованного таможенником Руссо. Многие тонули среди огромных акул, другие сражались за спасательные шлюпки; зрелище, казалось, служило развлечением для призрака, который танцевал на спине черепахи; он был в шапке с коралловой пуговицей. Две мышиные армии сошлись в битве; санитары — тоже мыши — уносили с поля боя раненых на носилках.
В пространственном отношении здесь задуман Страшный суд, где только карают; стало быть, дело ограничилось первой частью «Божественной комедии». Можно было увидеть также сходных чертей за работой, как они действуют в дантовских malebolge[180]. Страшный судия с длинной белой бородой, по-царски одетый, велел выводить перед ним грешников; те ожидали приговора, стоя на четвереньках. Позади судии зеркало, перед ним алтарь. Книга ему не требовалась; очевидно, преступления были ему известны, или он читал их по лицам приведенных к нему, которые, после вынесения им приговора, препровождались к местам мучения. Там их распиливали, разрезали, растапливали, протягивали по кустам терновника, варили в котлах, приковывали к печи, которая была похожа на ствол с раскаленными цветами. При этом использовались и машины. Один бледно-зеленый демон управлял газонокосилкой, другой с головой летучей мыши разбрасывал перед ним закованные жертвы. Я описал лишь небольшую часть нашего хождения по верхним и нижним мирам; оно закончилось в высшей точке парка: у прилунения. Астронавт предлагал упаковку «Тигрового бальзама».
Снаружи нам снова пришлось привыкать к действительности. Нарушение симметрии и равновесия относится к радостям примитивных увеселителей.
Коллажи: неуместное, неподходящее, чуждое размещается вместе и друг на друге. Образцы есть уже в царстве природы, например, в оперении попугая; птица считается символом безвкусицы.
Коллажи могут напугать, развеселить, не понравиться. В результате они должны были бы открываться — в смысле пасьянса или разрезной картинки-головоломки. Найдет ли таким образом нерифмованное свою рифму, зависит от двух факторов: от внутреннего родства деталей и от художественного потенциала представляемого. Если лампа или кувшин оканчиваются фаллосом, то внутреннее родство становится очевидным; оно создает веселящую картину. Здесь тоже речь идет о превращении незримой гармонии в зримую. Это не должно пониматься эйфорически — сцены ада подходят особенно хорошо.
Как любой умеет играть в шахматы, так же любой может осмелиться на коллаж — здесь, как и там, из миллионов почти ни один не достигает звания мастера. Брейгель изображает преисподнюю аллегорически, то есть притчей; это может удовлетворить дух. Напротив, Босх распознавал внутреннее родство вещей на уровне атомов. Перед нами старое различие между «это означает» и «это есть».
Уравнивание исторического мира наукой и порожденной ею механикой оставляет после себя хотя и демифологизированный, но призрачный ландшафт, в котором невозможно ничего и возможно все. Экспрессионизм тесно связан с мировыми войнами; он типичен для эпохи. Пацифист потом тоже рисует взрывными мазками. Сюрреализм порождает картины, как в Тигровом парке. Я бы не удивился, встретив здесь фигуры Макса Эрнста, который, впрочем, работал в Сингапуре.
* * *
Упрямство, с которым мы стремились в музей жадеита, было вознаграждено. Коллекция размещалась на большой вилле; китайский хранитель провел нас по залам, к сожалению, я не очень много понял из его объяснений.
Исключительная ценность, которую китаец придает жадеиту, должно быть, имеет непосредственные причины, объясняющиеся не только тем, что он красив и легко обрабатывается. Оценка подобна той, которая среди металлов выпала на долю золота, а среди минералов на долю горного хрусталя, и которую Альберт Великий[181] называет их тайной. Говорят, что это еще и сегодня можно почувствовать при виде этих поверхностей — некоторые напоминают луну, другие мхи, рассыпанный пепел, замутненные водорослями пойменные озера. Никакого сомнения, камень смотрит на нас и излучает глубину, от которой начинаешь грезить.
Знание таких сил пропало, равно как и знание лекарственных растений. Они были открыты не экспериментами, а непосредственным отношением. Признаком потери является то, что используются они уже не в культе, а находят банальное применение, проходя еще последующую механическую переработку. Эстетика и польза перевешивают оригинальную силу. Архаичны рыбы и цикады, которых клали покойникам на глаза. Красота драгоценностей и скульптурных произведений выигрывала от столетия к столетию и достигла своего апогея в восемнадцатом веке.
Тот, кто хотел бы исследовать геологию и историю жадеита, найдет здесь свою Мекку; нет богаче организованного места. Наряду с жадеитом представлены и другие минералы, которые пригодны к созданию аналогичных произведений: малахит, яшма, коралл, лазурит и розовый кварц. Большие витрины заполнены ими. Несколько кусков упали и разбились — как нам сказал хранитель, вследствие землетрясения.
Жадеит, имя которого носит здание, представлен сырыми глыбами и в разнообразной обработке. Жадеит белый и золотой, мшисто - и яблочно-зеленый, амбра - и дымчато-серый — кроме того переходы всех оттенков. Мы можем, так же, как у некоторых цветов и насекомых, выхватывать лишь заметные варианты. А подобрать названия всему этому разнообразию изначально кажется нереальным.
С любителем здесь могло бы произойти то же, что с персонажем китайской сказки, который, когда принцесса открыла лицо, упал в обморок. Я увидел рыбу из зеленого жадеита, на плавниках переходящего в золотой. Кроваво-красная ваза с шестью колокольчиками, включая кольцо, на котором колокольчики эти висели, была вырезана из цельного куска — позднее творение высшего совершенства. Два белых слона стояли рядом со вскинутыми хоботами, концы которых грациозно соприкасались друг с другом. Должным образом рассмотреть маленькие, добытые из могильников кольца и амулеты у нас не хватило времени.
Если я правильно записал, коллекция составлена по стилям династий Тань, Сун, Юань, Мин и Цинь. Но классификация их затруднена тем, что здесь, как и в Японии, старые формы точно копировались во все времена.
Атмосфера не столько музея, сколько богатого частного дома. Кроме того, мы были там единственными посетителями. Грот сокровищ. Медичи удалось похожее именно в том, что касается камней. Перед входом нас задержали заклинатели змей; я обнадежил их, что мы остановимся при возвращении — тем временем разразилась гроза, и они убрались прочь со своими корзинками. Опять упущенное зрелище; надеюсь, мы наверстаем это на Цейлоне.
* * *
В Ботаническом саду. Как некоторые города кажутся изваянными из цельного камня, так эти тропические парки — из девственных лесов. Табличка у входа предупреждала не связываться с обезьянами; они совсем не ручные. Мне пришлось на деле убедиться в справедливости упомянутого предупреждения, когда я раздавал им из пакета земляные орехи. Я не протягивал их обезьянкам, вскоре собравшимся вокруг нас, а бросал им орехи подальше. Это были забавные существа с золотисто-карими глазами, все левши. Засмотревшись на них, я вдруг почувствовал удар, как будто на спину мне прыгнул демон, — это была старая обезьяна, вероятно, обезьянья мать; она вырвала у меня пакет и спустя мгновение снова сидела на своем дереве, где с удовольствием принялась один за другим поедать орехи, бросая вниз скорлупу. Наверно, это был испытанный прием, который она проделывала с каждым новичком. Нечто похожее происходит с Синдбадом-мореходом. Каждый остров, на который он высаживается, готовит ему новую ловушку.
Флора уплотняется до загадочных картин. Не угадать, какие листья и цветы принадлежат дереву, а какие вьющимся или паразитирующим растениям, поселившимся на нем. Мы отдохнули под индийским фиговым деревом, которое разрослось в целый лес; одни воздушные корни его свисали вниз подобно нитям, другие подобно канатам, а следующие опять же, образовали стволы, увенчанные крепкой крышей. Это, должно быть, было одно из тех деревьев, под тенью которых пряталась армия Александра.
Словно из помещения над сценой исполинского театра смотрели мы на парковое озеро. Воздушные корни были облеплены мхами и заросли зубчатыми, как оленьи рога, папоротниками. Всё казалось только что возникшим из всемирного потопа; с листьев еще капала вода.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.