Английская роза

Английская роза

Одри прибыла в Лондон в начале 1948 года. Ее мать из-за бюрократических проволочек смогла присоединиться к ней только через месяц. Они сняли недорогую квартиру в доме по Сайт-Одли-стрит, и пока Элла работала в цветочном магазине и экономкой в доме по соседству, ее дочь занималась балетом в знаменитой школе Мари Рамбер, из которой вышло немало прославленных танцовщиков. Одри, в Англии официально сменившая имя на Одри Хепберн — ее двойная фамилия звучала, по ее мнению, слишком громоздко для афиш, — работала буквально на износ, но в жизни многих есть обстоятельства, с которыми нельзя поспорить: она была слишком высокой — найти для нее подходящего партнера было практически невозможно. Позже мадам Рамбер говорила: «Если бы она захотела продолжить занятия балетом, она могла бы стать выдающейся балериной». Однако наверняка даже она сама понимала, что это была лишь вежливость: у Одри не было чего-то, что делало просто талантливую танцовщицу — гениальной, и Одри прекрасно осознавала, что никаким, даже самым упорным, трудом этого не достичь.

Так что ничего удивительного, что, продолжая заниматься танцами, она искала другие пути самовыражения, особенно если они позволяли еще и заработать денег: Одри подрабатывала манекенщицей, снималась для каталога в модных шляпках, работала переводчицей в юридической фирме и наконец приняла приглашение подруги вместе пойти на прослушивание в ночной клуб Ciro: там собирались ставить бродвейский мюзикл «Сапожки на застежках», и для кордебалета требовались хорошенькие девушки с танцевальной подготовкой. Поначалу Одри отнекивалась, но все же подруга смогла ее уговорить — и в декабре 1948 года Одри оказалась в числе десяти девушек, отобранных из трех тысяч претенденток на участие в постановке. Совмещать учебу и работу было тяжело. Было понятно, что рано или поздно встанет проблема выбора. Когда труппа Ballet Rambert собралась в гастрольное турне, Одри решилась: ради участия в мюзикле она оставила балетную школу, и этот выбор во многом определил ее дальнейшую судьбу.

За танцы в клубе Одри получала восемь фунтов в неделю — весьма неплохой заработок для неудавшейся балерины, как в шутку называла себя Одри много лет спустя. Часть заработка она тратила на частные уроки у прославленного ветерана английской сцены Феликса Эйлмера, занимавшегося с нею дикцией и актерским мастерством. Именно ему Одри обязана своим, как сейчас модно говорить, имиджем: ее неземной эльфийский облик балансирует на грани сентиментальной трогательности, но никогда эту хрупкую и весьма тонкую грань не пересекает. Лишенная оттенков призывной сексуальности, женской доступности и животного обаяния, Одри всегда оставалась естественной, невинной и девичьи-хрупкой. Когда она прославилась, женщины любили ее не меньше мужчин — ее привлекательность, в отличие от многих кинозвезд обоих полов, никогда не была основана на сексапильности. И тогда, когда она была всего лишь танцовщицей кордебалета в ночном клубе, у нее не было никаких романов — никто не ухаживал за ней, никто не ждал ее после представлений у служебного подъезда. Уже в ранней молодости в ней чувствовалась какая-то благородная отстраненность, державшая в отдалении даже развязных завсегдатаев ночных заведений.

Видевшие ее выступления того периода вспоминают, что она привлекала к себе внимание: хотя ее тоненькая, без единой женственной округлости фигурка не соответствовала признанным канонам красоты, от нее все равно невозможно было отвести взгляд. «Причина этого заключалась в ее индивидуальности, — вспоминал один из завсегдатаев клуба. — Ее улыбка лучилась какой-то особой теплотой. Все ее лицо выражало восторг».

Всего через несколько лет Билли Уайлдер назовет Одри «девушкой, благодаря которой роскошные женские бюсты выйдут из моды», а пока ей приходилось — по настоянию администрации — засовывать в лифчик скатанные в клубок носки, имитируя необходимый бюст.

«Сапожки на застежках» еще не сошли со сцены, когда Одри получила роль в музыкальном ревю «Соус Тартар»: «После „Соуса Тартар“ в 11.30 ночи я шла в Ciro, приходила туда к полуночи, гримировалась и участвовала в двух выходах. Оба — танцевальные, — вспоминала позже Одри. — Я совершенно одурела от этого. Я была очень честолюбивой и использовала любую возможность. Я хотела учиться, и я хотела, чтобы меня заметили». После «Тартара» ее пригласили в новогоднее ревю, где она пять недель трижды в день танцевала фею, а потом в «Пикантный соус», где даже доверили роль француженки-официантки в небольшом скетче. Одри еще совершенно не умела держаться на сцене, но о ней уже упоминали в рецензиях: например, обозреватель The Evening Standart Мильтон Шульман писал: «У нее не было слов, у нее не было роли, но своей заразительной улыбкой и шумным восторгом она производила впечатление человека, получающего огромное удовольствие от того, что делает».

Лицо Одри стало появляться в газетах: сначала снимки заказывала администрация кабаре для рекламы своих представлений, а потом Одри уже самостоятельно стали приглашать позировать для журналов — ее снимки опубликовал, например, Tatler. Уже скоро ее незабываемое лицо заметили кинорежиссеры: сначала ей досталась эпизодическая роль в комедийном фарсе «Одна ошибка юности» (сильно пострадавшая от ножниц цензора, каким-то образом увидевшего в этой легкой комедии непристойность и разврат), затем ее пригласили в фильм «Смех в раю». Роль Одри занимала на экране несколько минут, и ее не заметил ни один критик; лишь режиссер фильма Марио Дзампи предсказал: «Настанет день, и она будет звездой!» История показала, что он был абсолютно прав. Она сыграла еще с полдюжины эпизодических ролей в картинах, которые вошли в историю лишь потому, что в них снялась Одри Хепберн, и не получила роль в блокбастере «Камо грядеши», хотя за нее хлопотал Феликс Эйлмер. Позже режиссер Мервин Лерой объяснял отказ от Одри тем, что «у нее не было никакого опыта». На это Уильям Уайлер однажды заметил: «У нее его не стало больше и тогда, когда мы ее начинали снимать в „Римских каникулах“».

Одри явно не хватало мастерства, но неумение играть она заменяла естественностью поведения и непреодолимым очарованием. Все, кто видел ее на экране, не могли ее забыть. После нескольких небольших ролей об Одри заговорила пресса — и дело было не только в ее игре, но и в том, что у юной актрисы завязался роман с одним из самых видных женихов Англии — Джеймсом Хэнсоном, светским львом и будущим лордом. Они познакомились на вечеринке в Ciro; за развитием их романа следила вся Англия. В декабре 1951 года было объявлено о помолвке, однако к этому моменту Одри уже была связана контрактом на съемки в новом фильме, и со свадьбой пришлось повременить.

В картине «Мы едем в Монте-Карло» (в американском прокате «Ребенок из Монте-Карло») Одри должна была играть юную кинозвезду в платье от Диора (которое должно было стать основной частью гонорара за фильм): съемки проходили в Монако сразу на английском и французском языках, и Одри очень уставала. Но однажды, во время съемок в главном зале «Отель де Пари», ее заметила знаменитая писательница Колетт, она как раз искала исполнительницу главной роли в бродвейском спектакле по ее роману «Жижи», скороспелую девочку-женщину, невинную и порочную одновременно. Колетт безрезультатно искала свою Жижи по всему свету уже несколько месяцев — нужное ей сочетание чистоты, дерзости, красоты и актерского мастерства никак не попадалось. Увидев Одри, она немедленно послала телеграмму в Нью-Йорк: «Я нашла свою Жижи! Она великолепна!» Однако Одри заупрямилась: она пыталась объяснить Колетт, что не является актрисой и играть на сцене совершенно не умеет. Кроме того, у нее был контракт со студией и готовилась свадьба. Однако после долгих уговоров она согласилась пойти на встречу с автором инсценировки Анитой Люс — знаменитой сценаристкой и писательницей, прославившейся романом «Джентльмены предпочитают блондинок», — и ее подругой Полетт Годдар, бывшей женой Чарли Чаплина. Биографы пишут, что после просмотра фотографий Одри Полетт сказала: «С этой девушкой явно что-то не в порядке. Если бы это было не так, она бы прославилась уже в возрасте десяти лет».

Театральные пробы прошли неудачно — голос Одри, и так слабый, так дрожал от волнения, что ее было еле слышно, к тому же она постоянно запиналась, не в силах подобрать правильной интонации, — но и Колетт, и Анита Люс уже были убеждены в том, что им не нужен никто, кроме Одри Хепберн.

В то же время, когда Одри готовилась к роли Жижи, европейское бюро киностудии Paramount готовилось к съемкам картины «Римские каникулы» — своеобразной истории «золушки наоборот», которую собирался ставить режиссер Уильям Уайлер. Несколько месяцев он безуспешно пытался найти исполнительницу главной роли: «Мне нужна была девушка без американского акцента, — вспоминал Уайлер, — такая, которая не вызывала бы никаких сомнений в том, что она получила воспитание настоящей принцессы». Но, увы, несмотря на многочисленные попытки, в Голливуде свободных принцесс не нашлось. Уайлер мечтал снять Джин Симмонз, но она была занята. На роль было утвердили Элизабет Тейлор, урожденную англичанку и признанную красавицу, но ту не отпустила студия MGM, с которой у Тейлор был контракт. Тогда кто-то из европейского бюро предложил посмотреть на Хепберн: «Ей двадцать два года, ростом она 168 см, волосы темно-каштанового цвета… Несколько худовата… но очень мила. В ее артистических способностях не может быть никаких сомнений, а танцует она превосходно. Голос у нее чистый и ясный, по-девически звонкий, без каких-либо особенностей произношения. Она больше походит на европейскую девушку, чем на англичанку».

По легенде, Уайлер не смог лично присутствовать на пробах и для более объективной картины попросил оператора Торольда Дикинсона не выключать камеру после съемок нужной сцены, чтобы посмотреть на актрису в более естественной обстановке. На пленке видно, как, отыграв сцену, Одри заливается смехом. Через три дня стало известно, что руководство Paramount единодушно признало ее пробу «одной из лучших, когда-либо делавшихся в Голливуде, Нью-Йорке или Лондоне».

В благодарственной записке студии Одри написала: «Господи, помоги мне справиться со всем этим!»

Роль предложили Одри; съемки должны были начаться сразу после окончания сезона на Бродвее. Единственным условием студии было изменение ее фамилии — чтобы не вызвать претензий со стороны кинозвезды Кэтрин Хепберн. Однако Одри заупрямилась: «Если вы хотите получить меня, вам придется взять меня вместе с моим именем». И студия сдалась.

Чтобы заключить контракт с Одри, Paramount выплатила ее английской студии Assosiated British полмиллиона долларов и пообещала прибыль с проката ее фильмов. Сама Одри получила гонорар в 7 тысяч долларов: ей самой сумма показалась гигантской, но по сравнению с прибылью киностудий она получила сущие копейки. Кроме того, сразу после окончания съемок Одри должна была отправиться в гастрольное турне с «Жижи»: ее жизнь уже не принадлежала ей, но она пока не могла этого понять…