ОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ (II)
ОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ (II)
Однако мы совсем потеряли из виду моряка, пожелавшего высадиться на остров. Где же он?
На первое сообщение о Селькирке особого внимания не обратили. Шуму наделала история самого Дампьера. Судовладельцы с тех пор уже отказали ему в доверии. Выручил адмирала капитан Вудс Роджерс, тоже отправлявшийся на морскую «прогулку» и взявший адмирала в свою флотилию лоцманом, а также командиром одного из кораблей.
На «Герцогине», которую вел сам Роджерс, первым помощником у него был Эдвард Кук. (Это другой Кук, более ранний.) На «Герцоге» капитанствовал Дампьер. Пошли всё туда же, в Тихий океан.
«В семь утра, – рассказывал потом Роджерс о дне 31 января 1709 года, – мы подошли к островам Хуан-Фернандес».
Выбрали ближайший к материку и самый крупный. Опасаясь французских или испанских кораблей, от острова встали так далеко, что спущенный на воду баркас добрался до него лишь к ночи. И вдруг в бухте блеснул огонь! Баркас пустился назад, корабли приготовили к бою пушки и мушкеты. Но утром убедились: опасности нет, и на Мас-а-Тьерра отправилась команда за пресной водой.
Вернулись они, приведя с собой человека, одетого в козлиную шкуру. «Он выглядел более диким, чем рогатые первообладатели этого одеяния», – отметил капитан. Оказалось, человек этот прожил на острове четыре года и пять месяцев. Корабль, на котором шел он помощником капитана, дал течь (и потом потонул, но этого островной отшельник не знал). С капитаном странный человек поссорился, и его высадили, оставив одного. Корабль назывался «Пять портов», фамилия капитана Страдлинг, а его имя – Александр Селькирк, родом из Ларго в графстве Файф и действительно Сапожников (шотл. Селькирк).
«Я вспомнил, – пишет Роджерс, – что капитан Дампьер говорил мне об этом человеке, считая его лучшим из команды».
И Дампьер тотчас признал своего грешного штурмана.
На острове Селькирк одичал. Поразил своих спасителей полным безразличием к встрече с ними.
Вообще корабли заходили сюда неоднократно. Он сам от них таился. С «гостями» на острове шутки поистине были плохи, хотя вовсе не первобытные дикари посещали его, а, как и флотилия Роджерса, суда «джентльменов удачи». Однажды пришли испанцы. Селькирк как-то зазевался, не успел спрятаться хорошенько, его заметили и гонялись за ним, как за диким зверем. Стреляли в него, когда поняли, что не смогут поймать. А бегать он навострился так быстро, что ловил диких коз.
Впрочем, и козы там были не дикие, а одичавшие. Их завезли сюда все те же испанцы, первыми обжившие эти острова. Потом появились здесь матросы Пикеринга. Да, прежде Селькирка на том же острове побывали по меньшей мере три полудобровольных отшельника. Остров был пусть и не постоянно обитаемый, но все же обжитой. Но только, кроме коз, которые расплодились, предоставленные самим себе, и брюквы, буйно разросшейся, люди ничего дельного там не оставили, а лишь пользовались благодатным климатом и щедрой природой.
Новому члену экипажа капитан Роджерс был рад по той же причине, почему не пренебрег он услугами опального Дампьера, великого знатока коварных течений и ветров (гидрограф!). Роджерс никогда не плавал в Тихом океане, и команда у него подобралась, словно на смех, из людей сухопутных – портные и торговцы-лоточники. Не желая, видно, терпеть ни в чем недостатка, они погрузили на корабли такое количество съестного и вообще всякого добра, что судам было трудно маневрировать. Испытанный мореход Селькирк, естественно, получил место помощника на корабле «Герцог», где капитанствовал Дампьер. Штурман «Пяти портов» и адмирал оказались опять под одним флагом. А когда в плен было захвачено еще одно судно, Селькирк сам стал капитаном. Через два года экспедиция закончилась, доставив в Англию добычу ценой в двести тысяч фунтов. На долю Селькирка пришлось восемьсот.
Еще через год Роджерс рассказал о Селькирке в своих путевых записках, вышедших первым изданием в 1712 году. Рассказал о нем и капитан Кук. О Селькирке заговорили. Роджерс, имевший знакомства в кругах образованных, представил его известному публицисту Ричарду Стилю. В журнале «Англичанин» (поскольку «Зритель» и «Болтун» прекратили свое существование) Стиль напечатал очерк о Селькирке и создал ему славу.
«Я имел удовольствие часто беседовать с этим человеком, – говорит в начале своего очерка Стиль, – вскоре после его возвращения в Англию в 1711 году». И далее кратко, но динамично и ясно излагаются основные факты судьбы Селькирка: высадка с корабля, обиход его жизни на острове.
Со временем, которое трудно определить точно, – где-то между «Путешествиями» Роджерса и «Приключениями Робинзона» – появилась брошюра «Игра судьбы, или Удивительное сообщение об Александре Селькирке, написанное им самим». Достаточно сравнить эту брошюру с книгой Роджерса, как станет видно, что не «написано», а переписано это все у Роджерса (каким-нибудь щелкопером вроде тех, что будут перекраивать «Робинзона Крузо» на более дешевый фасон). Впрочем, и очерк Стиля подчас повторяет или перефразирует все того же Роджерса. Нет, Ричард Стиль – первостепенный писатель, ему чужие черновики не нужны были, просто все это свидетельствует о том, что и он не столько слушал Александра Селькирка, сколько развивал некую одну, сразу сложившуюся версию. Более того, сам Селькирк, почти забывший за время своего четырехлетнего одиночества человеческую речь, со временем научился о себе рассказывать в духе уже появившихся «рассказов» о нем.
Ну а встреча Дефо с Селькирком? Самый интересный материал о ней находим в первой же из фундаментальных биографий Дефо, в трехтомнике Уолтера Уилсона.
Уилсон писал свою хронику в начале прошлого века, еще имея возможность соприкоснуться если не с современниками Дефо, то, во всяком случае, с живой изустной традицией передачи сведений о нем. Он виделся с потомками писателя. Правнук Дефо показал ему последнее письмо автора «Робинзона Крузо». А в Бристоле Уилсон отыскал своего собственного родственника, местного старожила, который поведал ему все тамошние разговоры о Дефо: как Дефо скрывался у них от долгов после первого своего финансового краха, как появлялся он на улицах города, одетый броско, заметно, в шляпе и при оружии, однако появлялся исключительно по воскресеньям: по Христовым дням полиция была бессильна, закон запрещал аресты в праздник. В остальные же дни недели «воскресный джентльмен» (так окрестили бристольцы Дефо) скрывался. Прекрасно все помнили, где и у кого он тогда жил. Сохранились те дома, и более того, нашелся человек, предок которого имел честь сдавать Дефо комнату. Частенько домовладелец и постоялец беседовали. Любил этот постоялец истории послушать. А главное, тот же самый хозяин дома – Марк Уоткинс было его имя – видел на улицах Бристоля странного человека в козлиной шкуре. Ну, догадаться нетрудно, это был Александр Селькирк.
По этому рассказу понятно, чего стоят такие легенды. А стоят все-таки они дорого. Это именно легенды, мифы в классическом смысле слова, то есть не полный произвол выдумки, а некая особая работа памяти, в результате которой создается своя «правда», однако все реальные дистанции в ней, конечно, нарушены. Не исключено, что некий Уоткинс видел и Дефо и Селькирка, но выдает его все та же шкура: как мог Селькирк появиться на улицах Бристоля в «робинзоновом» костюме после своего плавания с Дампьером и Роджерсом? Сомнительно, чтобы Селькирк, всеми силами стремившийся стать «другим человеком», захотел одеться Робинзоном, не говоря о том, что от берега до берега, от островов Хуан-Фернандес до Британии плыли они два года: шкура и та за этот срок могла бы поизноситься. Не исключено, что Уоткинс знал и Дефо и Селькирка, но, как видно, он также читал «Робинзона Крузо» или хотя бы слышал о книге, в соответствие с которой он и старался привести свои рассказы. Сила обратного воздействия книги Дефо на свою предысторию вообще сказывается очень заметно. Даже мемориальную доску моряки поставили на «пещере Робинзона», хотя какая пещера?! Ведь Селькирк жил в хижине, не говоря уже о том, что и острова у них разные… И все-таки, сверяясь с книгой, нашли на Мас-а-Тьерра некую расселину в скале – и увековечили.
Дефо и Селькирк находились в Бристоле в разное время. Дефо вообще о Бристоле даже писал – об уличных беспорядках в этом городе. Биографы не исключают встречи автора «Робинзона Крузо» с Селькирком в Лондоне, но не имела она решающего значения для «биографии моряка из Йорка».
У Дефо весь 1713 год был очень тяжелым. Первый раз за год и третий раз в жизни его арестовали в марте. По смехотворному обвинению в «бегстве от долгов». Одиннадцать дней тюрьмы, пока наконец Гарлей его не вызволил.
«Никогда не думал, милорд, – писал своему покровителю Дефо, – что партийное ненавистничество способно пасть низко до того, чтобы наносить человеку личный ущерб, но имел я случай в том убедиться, ибо, выходя из дома в прошлый понедельник, чтобы направиться на встречу с вашим превосходительством, был схвачен по обвинению в укрывательстве от кредиторов».
Это он писал первого апреля, а уже на другой день его заставили извиняться перед русским посольством за оскорбление в печати Петра.
Долги есть долги, а политический политес есть политический политес. Но что касается долгов, то этот кредитор, от которого он будто бы хотел скрыться, жил даже не в Лондоне, а в Ярмуте, и вообще Дефо называл его «спящим львом»: хотя и может проглотить, но, слава богу, не торопится! А тут вдруг «лев» совершенно неожиданно проснулся и потребовал; вынь да положь полторы тысячи фунтов. И столь же неожиданно успокоился потом, когда вмешался Гарлей, удовлетворившись десятой частью этой суммы. Полтораста фунтов получил и опять уснул. Ясное дело, «льва» тогда разбудили.
Так и с Петром. Да, «Обозрение» позволило себе обозвать русского императора «сибирским медведем». Но Дефо ведь о Петре и по-другому писал. Называл его «неутомимым правителем». А тут вдруг обиделись! Почему же раньше не обижались, когда «господии Обозрение» прямо говорил, что считать Петра своим героем все-таки не может, ибо «неутомимый правитель» делает все «по-зверски»? Понятно, в Ярмуте разбудили «льва», а тут специально, подсунув в русское посольство «Обозрение», раздразнили «медведя».
Не успел Дефо уладить дело с долгами и дипломатами, как в ночь с десятого на одиннадцатое апреля его арестовали вновь, в четвертый, а может быть, даже в пятый раз – по обвинению в «государственной измене».
Повод – те самые памфлеты с ошеломляющими названиями: «А что, если королева умрет?» – «Вдруг придет претендент?» Насколько обвинение было просто придуманным, говорит тот факт, что судья сначала никак не мог сориентироваться, где доказательства какой-либо вины.
Но судья, сочетавший в себе отсутствие большого ума с наличием мелкой хитрости, нашел выход. У него имелись к Дефо свои претензии. Судья был тот самый, пожалевший, что Дефо можно посадить в тюрьму и даже повесить, но, увы, нельзя четвертовать. Во измещение своих собственных «убытков», то есть нехватки полной свободы поступить с подсудимым так, как ему того хотелось бы, судья издевался и унижал Дефо до такой степени, что тот в конце концов подал жалобу. Тогда за такие жалобы предварительное заключение ему заменили тюрьмой. Пришлось перед судьей извиниться. Потом этот верховный судья по имени Паркер, он же лорд Маклсфилд, так заботившийся о своем оскорбленном достоинстве, за присвоение казенных денег и нарушение законов был оштрафован на тридцать тысяч фунтов. Имя его с позором вычеркнули из списков Следственного Совета, а в конце концов, несмотря даже на королевское заступничество, приговорили к тюремному заключению.
На авансцену вывести надо бы еще одно лицо, которое также от имени закона выступало против Дефо. Чтобы черты этого лица выступили отчетливее, следует вспомнить эпизод, касающийся и нашей истории тех же времен: печально известный инцидент, когда на русского посла в Лондоне А. А. Матвеева совершено было неслыханное в дипломатической практике нападение. Кстати, по тому же самому поводу, по которому привлекли к суду Дефо: посланник будто бы хотел сбежать от долгов. Он ехал платить долги – мы подробнее вспомним об этом случае, когда подойдем к «Истории Петра», написанной Дефо. Заинтересованность Дефо в этом эпизоде может объясняться, помимо всего, еще и тем, что среди людей, привлеченных к суду за выходку против Матвеева, оказался хорошо знакомый ему самому персонаж. Фантастическое обвинение против Матвеева состряпано было неким Бенсоном. А вот он перед нами, тот же Бенсон, чья роль застрельщика в интригах против Дефо была выявлена французским исследователем Полем Доттеном: стряпчий самолично явился к издателю и вытребовал у него рукопись Дефо, издатель сначала попробовал отпереться, но Бенсон и ему пригрозил «государственной изменой». С рукописью в руках и с торжествующим видом Бенсон в суде доказывал, что заглавия – прямой призыв к мятежу, содержание – насквозь бунтарское, а ирония лишь существует для отвода глаз. Судья Паркер, он же лорд Маклсфилд, соглашался с каждым его словом. А Бенсон? «Он, – указывает исследователь, – уже был однажды осужден, но все равно вел дело против Дефо». Осужден был Бенсон, потому что он за несколько лет до этого строил козни против Матвеева. Перед таким «правосудием» отвечал за «государственную измену» Дефо.
В чем же причина новых политических нападок на него? Его памфлеты считать предательскими можно было лишь по названиям. Как будто Дефо хотел накликать кончину королевы и приход претендента-католика! Он призывал не допустить внешнего вмешательства в английскую политику. А скомпрометировать его старались те, кто только и ждал, когда же наконец королева умрет (у нее резко ухудшалось здоровье) и можно будет на вакантный престол (прямых наследников не было) посадить Джеймса Стюарта, сына Джеймса II. Джеймс-претендент в это время находился во Франции и ждал своего часа. Своими броско-парадоксальными заглавиями Дефо взывал к бдительности соотечественников, а за эти заглавия ухватились, и тут потоком обрушились на Дефо грабстритские помои. «Джеймсов прихвостень! Продажное перо!» – обвиняли его в «предательстве» форменные предатели.
Положение ослояшялось, как всегда, тем, что неизвестно было, насколько далеко, или, вернее, высоко, заходило предательство. Гарлей фактически вел уже в то время двойную игру, выбирая между наследником из династии протестантской и католической, которую представлял Джеймс Стюарт. Болингброк, министр двора, второй после Гарлея человек в правительстве, подписавший прощение, дарованное королевской милостью Дефо, вел прямые переговоры с претендентом. Он, так сказать, простил Дефо «измену» королеве и «оскорбление» суда, а между тем готовил замену династии. Наконец, и королева, некогда изменившая своему отцу ради веры, теперь склонялась к тому, чтобы на этот раз изменить вере ради брата-претендента, назначив его своим наследником.
Приход Джеймса Стюарта чреват был новой гражданской войной. «Если бы пришел претендент, – со своей стороны говорил впоследствии Дефо, – то меня первым бы повесили». Предположение обоснованное, но, пока суд да дело, его преследовали за «сочувствие претенденту» именем королевы, которая думала передать корону… претенденту!
«Травят меня полным гоном», – писал в ту пору Дефо, прекрасно знавший спортивно-охотничью терминологию. «Покрытый всеобщим презрением, – продолжал Дефо, – за то, что вроде пишу за деньги, пишу ради интересов определенных лиц, пишу по указке влиятельных персон, пишу под диктовку то так, то этак, я на каждое из этих обвинений, по свидетельству собственной совести, ответить могу, что все они ложны».
Мы знаем, что и здесь положение было не простым, прежде всего запутанным. Деньги, указка – было это, но суть в том, что даже по указке и за деньги писал Дефо действительно с большей последовательностью и ответственностью, чем многие, бравшиеся тогда за перо, казалось бы, из чисто личных побуждений и чистого искусства. Дефо никогда не разжигал страстей, никогда не балансировал на грани риска: государственная устойчивость и религиозная терпимость – этим принципам, совпадали они или нет с «диктовкой влиятельных лиц», он, по совести, никогда не изменял.
В июне 1713 года под бременем налогов и политических противоречий «Обозрение» прекратило свою жизнь. «Господин Обозрение уходит», – написал в конце последнего номера Дефо. «Положив перо после девяти лет непрерывного труда», – добавляли его биографы в старину. Теперь мы знаем: простившись с читателями «Обозрения», Дефо журналистики на самом деле не оставил.
В самом начале декабря того же 1713 года в «Англичанине» появился очерк Стиля о Селькирке. А вот о чем в те дни писал Дефо. «Милорд, – обращался он к Гарлею в письме от 7 декабря, – я зарекся беспокоить вас без надобности, понимая прекрасно, что только так и должно быть. Я предоставил вам небольшую работу о раскольниках. Замысел принадлежал вам, оставалось его как можно лучше выполнить».
Сам раскольник, Дефо в этой работе выступил как бы против раскольников. Вернее, с предостережениями по их адресу. «Письмо диссентерам» – так назывался этот трактат, опубликованный в газете «Торговец», точно день в день с «Англичанином». В этом «Письме» Дефо (анонимно) давал раскольникам совет не доверять «сквалыгам»-вигам, считавшимся друзьями раскольников, ведь он чувствовал, что все смешалось в правящем доме…
Между тем Селькирк с деньгами, которые привез он из «приключенческого» плавания, и популярностью, принесенной ему очерком Стиля, беспрерывно бездельничал почти десять лет, прежде чем поступил штурманом на «Веймут», где он, кстати, и кончил свои дни в разгар славы «Робинзона Крузо».
Возможно, и денег бы ему хватило на больший сроки прожил бы он дольше, займись он каким-нибудь делом. Но Селькирк, видно, решил: раз выпала ему «удача», может он пожить в полное удовольствие, которое понимал по-своему. Нашел он себе подружку и проводил дни в пивной. Вот когда болтался он по лондонским тавернам, где рассказывал первому встречному о себе «всю правду», большую часть которой сам узнал из газет, его, возможно, и видел среднего роста, смуглый господин с большой родинкой в углу рта, автор нашумевшего памфлета «Простейший способ», поэмы «Чистопородный англичанин» и бывший редактор газеты «Обозрение».
Ни строчки в «Обозрении» не появилось о Селькирке – редактор, зорко следивший за делами домашними и заморскими, не счел в свое время эту историю достойной внимания.
Своим путем шел Дефо к «Необычайным приключениям Робинзона Крузо, моряка из Йорка, рассказанным им самим».
В насыщенной разъездами и поденной писаниной жизни Дефо, кажется, недоставало только паузы, чтобы сесть и привести в действие арсенал уже освоенных средств, использовать накопленный материал.
Но получить добром эту паузу для Дефо оказывалось невозможным.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.