Киножизнь

Киножизнь

И закрутилась бурная киножизнь Савелия Крамарова. Его роли, даже не очень смешные при чтении в сценариях, вызывали в зале непременный смех. Наступило время, когда Савелий, как говорится, был нарасхват у режиссеров.

Создатели фильма «Трембита» по мотивам одноименной классической оперетты очень хотели, чтобы в нем участвовал Крамаров, но роли для него в сценарии не было. И тогда режиссеры фильма обратились ко мне с просьбой, разумеется, по предложению Савелия, написать для него роль в этом фильме. Действие кинокартины разворачивалось после войны, в закарпатской деревне, рядом с которой располагалась военная часть. И я придумал для Савелия образ сапера, который в наушниках, со специальным приспособлением в руках повсюду искал мины. Потом Савелий признался мне, что это один из его любимых фильмов.

— Почему? — удивился я. — Сюжет фильма известен по оперетте. И в других картинах ты вызывал смех.

— Вызывал. Но какой? — своим вопросом озадачил меня Савелий. — Надо мною чаще всего смеются как над идиотом или недоумком, еще более глупым, чем сами кинозрители. Им приятно, что есть люди, дурачливее их. А в «Трембите» я играю сапера, честно исполняющего свой долг, ищущего мины даже там, где их не нужно было прятать, но думающего, что коварный враг мог заложить их повсюду. Отсюда возникают смешные ситуации. А главное, что роль получилась незлая, так как люди видят во мне чересчур старательного, но доброго человека, и смеются они по-доброму, смеются, а не ржут. Роль сильно сократили. Ты постарался на всю катушку, и после съемки выяснилось, что я по объему и качеству исполнения затмеваю первые роли, которые играли Весник и Аросева.

Однажды Евгений Яковлевич Весник прервал съемки на два дня. Улетел в Кривой Рог. Там, в местном драмтеатре, он играет в спектакле роль своего отца — бывшего главы города, арестованного в 37-м.

— А мы с Весником прикреплены к одной поликлинике, как льготники района, как дети реабилитированных. Кстати, отец Аросевой, в прошлом крупный партийный работник, тоже был незаконно репрессирован.

— Выходит, в одном фильме встретились трое детей бывших «врагов народа», — заметил Савелий.

— Может, и больше, — откликнулся я, — именно поэтому незатейливая по юмору комедия получилась доброй. Один из авторов сценария — Владимир Захарович Масс, говорят, тоже пострадал в период культа личности. Пережившие люди, понимающие беды других, не могут сотворить что-либо злое.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Савелий. — Аросева и Весник — прекрасные артисты и люди. Я их очень люблю. Но после этого фильма я понял, что могу быть занят не только в эпизодах, могу играть главную роль. Но кто из режиссеров пойдет на это? Кто им разрешит?

Лицо Савелия помрачнело. Он, наверное, осознал, что в жизни ему навсегда уготованы лишь маленькие комические роли. Режиссеры консервативны и привыкают к его образу, вряд ли среди них найдется новатор, который решится построить фильм на Крамарове — главном герое. Савелий сумрачно глядел в окно моей комнаты, выходящей во двор. Отказываться от предлагаемых ему ролей он не мог. Тогда, по существу, у артистов не было возможности выбора — в каком фильме участвовать, в каком — нет. Соглашались на то, что предлагали. Исчезнешь с экрана на два-три года, и о тебе забудут.

Савелий не раз заходил в соседнюю комнату, где лежала моя мама, страдающая от стенокардии. О чем они беседовали — я не знаю. А заходил он к ней поговорить, наверное, потому, что ему не хватало материнской теплоты.

— У тебя есть мама, — однажды вырвались из его уст слова, в которых звучала не зависть ко мне, а горечь утраты своих родителей, невосполнимой и несправедливой.

Любил говорить с мамой еще один мой друг того времени — экс-чемпион мира по шахматам Михаил Таль. У Миши недавно умерла мама, тоже перенесшая в жизни немало невзгод, и в беседах с моей мамой он, видимо, находил отдохновение, то, от чего не мог отвыкнуть. Однажды, во время опалы, когда он был объявлен невыездным и не участвовал в международных турнирах, Миша и его жена Геля признались мне, что у них не хватало денег, чтобы купить Мишиной маме необходимые для ее лечения лекарства. Заходил к маме и внешне всегда бодрый, готовый к борьбе с врагами поэт Андрей Вознесенский. Мы с ним вместе выступали в Харькове, он в те годы часто бывал у меня и, разговаривая с мамой, невольно становился обычным молодым человеком, в облике которого проглядывала сиротливость или, как бы он сказал, одиночество, тоска по своему литературному наследнику.

Я думаю, что занятость Савелия, съемки в многочисленных фильмах, хороших и не очень, отвлекали его от грустных дум.

И я уверен, что чем чаще звучала его фамилия в кино и на телеэкране, тем чаще он выполнял свой зарок о том, что фамилия Крамаров не исчезнет из бытия.

Он заботился о своем здоровье, увлекся хатха-йогой. Его можно было застать дома стоящим на голове. Он никому не говорил, что развитие тела, его физических способностей при хатха-йоге приближает его к общению с Богом. Изучая философию хатха-йоги, познакомился с профессором МГУ Зубковым, который прошел курс учения этого вида йоги в Индии, в специальном институте. Зубков описывал в журнале «Наука и жизнь» упражнения йогов — глотание огня, хождение по битому стеклу, прокалывание тела и шеи гвоздями. Савелий, конечно, не решался на подобные эксперименты, но не потому, что боялся их, а потому, что считал себя не готовым к ним, не достигшим вершин в искусстве хатха-йоги.

Зато выполнял другие предписания Зубкова: ел пищу без соли, без острых подлив, изучал совместимость продуктов, ложился спать строго по заведенному расписанию, разворачиваясь на кровати по компасу, как требовало учение. Не пил, не курил. Не ходил один в ресторан, опасаясь, что его поклонники уговорят выпить. Разочаровался в Зубкове, когда тот напился в стельку на его юбилее и делал то, что запрещало учение, которое он проповедовал. Тем не менее на занятиях Савелия самой йогой это не отразилось. Позднее увлекся сыроедением, в простейшей форме, ел сырые фрукты и овощи, а не рыбу и мясо, как утверждали слухи о знаменитом артисте. Слава его как смешнейшего артиста набирала силу. Он отлично отснялся в фильме режиссера Кеосаяна «Приключения неуловимых». Этот фильм по количеству просмотревших его зрителей почти не уступал давно прошедшему у нас индийскому фильму «Бродяга», где ситуация была схожа с нашей послевоенной и герой попадал в тюрьму за кражу батона хлеба, и советскому фантазийному фильму «Человек-амфибия» с красивым и романтичным артистом Кореневым в главной роли.

Савелий в «Неуловимых» играл небольшую роль, но столь ярко, столь точно и характерно вошел в образ трусливого и богобоязненного белого солдата, что его слова, по существу не относящиеся к нашей жизни, вошли в ее словесный обиход: «А вдоль дороги — мертвые с косами стоят!» Может, зрители понимали эти слова аллегорично, думали, что вдоль пути их жизни стоят живые и опасные люди с настоящими косами. Может, у каждого человека возникали с этими словами другие ассоциации, сказать трудно, но ясно, что Савелий нашел в этом образе ту черту народа, которая была близка и понятна каждому человеку. Популярность его достигла апогея. Как вспоминает артист Театра миниатюр, а позднее — театра «Эрмитаж» Эрик Арзуманян: «Стоило Савелию выйти на улицу, как его окружала толпа. Столь полюбившееся людям лицо, может, было только у Аркадия Райкина, Леонида Утесова, Игоря Ильинского, но удивительная для популярного актера демократичность Савелия покоряла буквально всех людей».

На мой взгляд, широта и открытость его души со временем сыграют с ним злую шутку. Райкин, выходя на улицу, надвигал на глаза шляпу, чтобы его не узнавали, а с Савелием люди вели себя панибратски, что рано или поздно должно будет ему надоесть и даже раздражать. А тогда он, еще молодой, считал, что счастье буквально привалило к нему, и купался в нем, забыв, как трудно, до пота работал над рассказом Василия Шукшина «Ваня, как ты здесь?», что лишь с четвертого варианта его инсценировка понравилась партнеру по театру Алексею Горизонтову и режиссеру Нине Городецкой.

После «Неуловимых» Савелий стал кассовым аншлаговым гастролером, но не носился по стране, как другие артисты, ставшие популярными после фильма о неуловимых. Савелия удивил режиссер Кеосаян, внезапно собравшийся уезжать в Ереван.

— Зачем вы уезжаете? — выпучив глаза, спросил у него Савелий. — Будете снимать новые фильмы! Вас завалят предложениями!

— Я показал, что могу работать, и неплохо, — сказал режиссер, — ведь многие коллеги считали меня неспособным режиссером или в лучшем случае — неудачником. Я доказал им, что могу снимать картины не хуже, чем они. А доказывать это всю жизнь — не собираюсь. Жизнь состоит не только из работы, — многозначительно заметил Кеосаян.

— Разве? — удивился Савелий. — Ведь люди получили много радости от вашего фильма!

— Значит, я тоже заслужил право на свою радость, — вздохнул Кеосаян, — поеду на родину, куплю дом, поживу среди любящих меня сородичей, буду беседовать с ними, проводить вечера, петь народные песни…

Кеосаян уехал в Ереван, купил там себе дом и вскоре скончался. Может, и спешил на родину, потому что предчувствовал уход из жизни, а может, потому, что не мог жить без кино. Он был темпераментным человеком, бурно работая на киносъемочной площадке, а вне ее с каждым артистом говорил о его роли мягко, спокойно и разумно. Вероятно, поэтому удались роли в этом фильме многим артистам. Молодой актер, игравший цыганенка, стал стадионным гастролером, и Борис Сичкин, сыгравший одесского куплетиста Бубу Касторского, по сути самого себя, стал неистово использовать свою популярность, полученную после этой, долгие годы единственной в своей кинокарьере роли. Я хорошо знал возможности этого артиста, танцора по профессии. Работая с женой, Галиной Рыбак, в Москонцерте, они исполняли оригинальный, смешной номер «Танцы сидя», предназначенный для живущих в малогабаритных хрущевках. Борис Сичкин обладал природным юмором, был незаменим в капустниках, остроумен, как тамада за столом, но на сцене в сатирических номерах выглядел столь неубедительно, особенно в пародии на священнослужителя, что сам отказался от их исполнения. Кеосаян попал в десятку, выделив ему в фильме роль куплетиста. Борис Сичкин хотя и не поет в фильме куплеты, фактически исполняет лишь вступление к ним, но всем своим «одесским» видом и манерами, даже в танце показывает, что умеет это делать мастерски, и ему веришь. Зато фальшиво и даже пародийно выглядит гибель его героя от белой пули, но полюбивший его в течение фильма зритель не замечает этого. И вот Борис Сичкин, обретя популярность, бросается с сольными концертами по стране, выступая на сцене по двадцать минут вместо полагающихся полутора часов, и… попадает в тюремный изолятор. К тому же оказывается, что его жена, Галина Рыбак, вообще не выезжает на гастроли, но числится в ведомости на получение зарплаты. Смешной в капустнике в роли одесского куплетиста, он предстает в жизни весьма жестким человеком. Я слишком много места уделил этому человеку, чтобы потом рассказать, почему покидали родину такие честные и принципиальные киноартисты, как Савелий Крамаров, Олег Видов, и такие, как Борис Сичкин, над которым висело уголовное дело, условно закрытое после того, как он возвратил в казну незаконно полученные деньги. Увы, он был такой не один, и пусть несовершенным было тогда законодательство, но он его нарушил. Может сетовать лишь на то, что другие его коллеги в подобных случаях обошлись без суда. Они были более известны, чем он, и их защитили влиятельные в искусстве деятели.

Савелий Крамаров тоже мечтает заработать, но не в ущерб основному делу жизни — кино; редко, лишь в свободное от съемок время, выезжает на гастроли. У него одна цель — вырваться из коммуналки в однокомнатную отдельную квартиру, с телефоном, без которого связь с работниками искусства почти немыслима. Наконец он собирает деньги на покупку квартиры, но она оказывается без телефона. Он расположен в соседнем доме.

Он, уже будучи популярен, выстаивает очередь к аппарату за другими жильцами и начинает разговор, удивляющий стоящих рядом соседей.

— Алло, с вами говорит актер Савелий Крамаров.

— Зачем вы так официально представляетесь? — замечает ему одна из соседок. — Вас все узнают. Даже по голосу!

— Я иначе не могу, — говорит ей Савелий, — меня тоже поражает, как вы в наше время воспитываете четырех детей?! Вам не хватило бы двух?!

— Я не могла иначе, — вздыхает соседка, — а почему вы уже целую неделю дома? У вас что, нет киносъемок?

— А какой сегодня день? — серьезно спрашивает Савелий, вызывая смех соседки и окружающих их людей.

Савелий часто отвечает людям невпопад. Он много снимается, но на ролях сосредоточивается с трудом, осунулся, питается нерегулярно, потерял аппетит. Его не раз видели около дома с букетом цветов в руках. Люди, как обычно, с интересом смотрят на него, улыбаются. На улице ему редко удается избавиться от толпы, шествующей за ним. Чтобы скрыться от людей, он заходит в подъезд своего дома. Стоит на площадке между двумя этажами и смотрит на часы. Время приближается к семи вечера, когда к его дому должна подойти Маша. Он влюблен в нее, и настолько сильно, что сомневается, ответит ли она на его чувства Маша — обаятельная стройная девушка. Савелий повидал на киностудиях массу смазливых и длинноногих девушек, мечтающих покорить кинорежиссеров своими внешними данными, считая, что они важнее актерского мастерства и опыта. Маша — совсем другая девушка. Когда Савелий познакомился с ней, то она даже не знала, что он студент ВГИКа, киноартист.

— Вы смотрели фильм «Парни с нашего двора?» — спросил он у нее.

Она отрицательно покачала головой.

— А вы там заняты? — спокойно поинтересовалась она.

— Играю роль Васьки Ржавого! — гордо вымолвил Савелий.

— Кого? — удивленно переспросила она.

— Васьки Ржавого!

— Почему именно Ржавого?

— Не знаю, — смутился Савелий, — это его так прозвали во дворе. Хотите посмотреть?

— Можно, — подумав, согласилась Маша.

Она смотрела фильм с любопытством, но не более.

— Быстро закончился, — заметила она.

— Так это ведь короткометражка! — объяснил Савелий.

— А мне было интересно, что станет с Васькой, когда он вырастет. Не вечно же будет околачиваться во дворе?

— Он влюбится! — решительно произнес Савелий, поставив себя сегодняшнего на место Васьки.

— Вы уверены? — улыбнулась Маша, разглядывая подаренные Савелием цветы. — Вы всем девушкам преподносите цветы?

— Всем… которые нравятся, — покраснел Савелий и вспомнил совет матери о том, что когда не знаешь, что сказать, то говори правду. — Вам… первой… А вообще-то я люблю цветы, посадил их на могиле мамы. Многолетники…

— Вы понимаете толк в цветах?

— Вроде бы… Я учился в лесотехническом институте. Потом ушел.

— Почему?

Савелий почувствовал неодолимое желание рассказать именно этой девушке всю свою жизнь, об аресте отца и мучениях мамы, о том, как трудно приходилось ему в жизни, как пробивается в кино…

— И после этого вы смешите народ? — удивилась Маша.

— Пусть смеются, — улыбнулся Савелий, — мне это тоже доставляет радость.

— А у вас неплохо вышел Васька Ржавый. Я таких, какой, встречаю в нашем дворе.

— Вы там гуляете? — удивился Савелий.

— Во дворе гуляет моя собачка, когда я вывожу ее туда. По вечерам. А днем я работаю в архитектурной мастерской.

— Вы архитектор?! — изумился Савелий. — Такая молодая!

— Архитекторы, как и артисты, бывают молодые и старые, — сказала она, и они вместе рассмеялись. Через неделю Савелий пришел на свидание с большим букетом.

— Вы так потратились… зачем? — без упрека, ласково, но напряженно вымолвила она.

— Я люблю вас, Маша! — выпалил Савелий.

— Мы знакомы всего неделю, — смутилась Маша.

— А мне кажется, что давно, я вас часто видел….

— Где?

— В своих мечтах. Честное слово. Я не знал, кто вы по профессии, но видел, что вы обаятельная девушка, чувствовал, что очень умная…

— Не очень. Не люблю формальных комплиментов, — посуровела Маша.

— А я говорю не формально, а от всей души! — приложил к своему сердцу руку Савелий, и сделал это настолько искренне и простодушно, что Маша улыбнулась.

— Я вам верю.

— Правда?! — едва не подпрыгнул от радости Савелий, а Маша подтвердила свои слова жестом, которым клялся Васька Ржавый.

— Так вы тоже артистка! — похвалил ее Савелий.

— Как все женщины; они в какой-то мере артистки.

— Вы — не как все! — чистосердечно произнес Савелий, и потеплевшие глаза Маши встретились с его горящим взором. — С вами можно пойти на край света!

— Можно, — согласилась Маша, — и вы бросите кино?

Савелий растерялся. Он обожал эту девушку, любил ее безумно, но не понимал, как сможет жить без кино.

— Вот отснимусь в первом полнометражном фильме, и пойдем! — нашелся Савелий.

Маша улыбнулась. Она понимала, что он одержим творчеством, и перевела разговор в другое русло, рассматривая букет.

— Вы любите гвоздики?

— Да, — сказал он, поневоле лукавя, потому что на букет роз у него не хватило денег.

Тут я вспоминаю рассказ о Савелии его коллеги по жанру, другого популярного артиста кино Евгения Моргунова: «С моей точки зрения, Савелий Крамаров был удивительным человеком. Он не пил водку, и это у нас, в России! Он любил сцену, кинематограф и друзей. А тех людей, кто ему не нравился, обходил стороной. Российское кино гибнет без таких творцов, как Петр Алейников, Новосельцев, Крамаров… Они — настоящие актеры и люди. Актером нельзя стать, им надо родиться. С Савелием Крамаровым я пошел бы в разведку. Порядочный человек. Мне казалось, что никто с таким вниманием не слушает режиссера, как он. Некоторые опытные артисты только делают вид, что понимают режиссера, формально выслушивают его, а он внимал ему, как верный ученик, пытаясь до мельчайших тонкостей понять указания учителя. Если чего-то не понимал, то не боялся переспросить. Он любил красоту, цветы, был артистом в лучшем смысле этого слова. Даже у плохого и злобного артиста не поднималась рука его оттолкнуть или обидеть. При этом он жил жизнью, которой жил. Однажды сказал ретивому администратору: «Берегите артистов — они ваша среда, ваш воздух, которым вы дышите». Приходя в Театр киноактера, где мы выступали, он приносил с собой гвоздику и выходил с ней на сцену. Видимо, гвоздика ему напоминала о чем-то важном и серьезном в его жизни, наверное, о нежной и красивой любви. Держа в руках гвоздику, он улыбался счастливой улыбкой, и вслед за ним радостно улыбались зрители».

Это была не свадьба в общепринятом понятии, а было знакомство друзей с невестой. Савелий пригласил только самых близких товарищей. Пришли супруги Волины: Неля и Оскар, Михаил Кокшенов, певец Володя Макаров, Ахмед Маликов — помощник режиссера телевидения, но не как нужный человек, а как друг. Не было никакого начальства, наподобие свадебного генерала, ни особой творческой личности, хотя Савелию хотелось, чтобы на этом торжестве присутствовали Марк Розовский, Виктор Славкин, Юрий Чулюкин, но он не счел возможным занимать их время не на творческое дело, а больше поступил так из-за скромности. Были друзья, проверенные пусть небольшим, но нелегким временем начала его творческой жизни. А в центре стола, в фаянсовой вазе, красовался яркий букет нежных роз.

Пили за новобрачных. Савелий пригубил рюмку с водкой, а потом пил только минеральную воду. Друзья знали эту его странность, раньше подшучивали над ним, а сегодня, в торжественный для него вечер, сделали вид, что не замечают его безалкогольное питье.

Конферансье Оскар Волин непринужденно вел застолье, как эстрадный концерт, представлял выступающих с тостами. Последним пришлось выступать певцу Владимиру Макарову, лауреату третьей премии Всесоюзного телевизионного конкурса.

— Желаю вам счастья, Маша и Савелий! — покачнувшись, с налитыми водкой глазами, проговорил он. — Тебе, Савелий, хочу сказать… А может, не надо? Не знаю. Я ведь почему третью премию получил? Пел песню об узниках гетто. А белорус Вуячич — первую за «Бухенвальдский набат». Вторую премию дали Мулерману — за красивый голос, за актерское мастерство. Я скоро сойду со сцены… Точно!

— Брось бузить! — сказал Миша Кокшенов. — Звание лауреата действительно до конца жизни!

— Звание, — пьяно усмехнулся Макаров, — с моей физиономией и звание не поможет. На меня даже хорошие песни о любви не ложатся; только с приблатненным мотивом: «Опять от меня сбежала последняя электричка». Пою о шахтерах. «Вышел в степь донецкую парень молодой». Зрители хлопают. В общем-то, добрая песня, а по содержанию липовая. Плохо живут шахтеры. Тупеют от тяжелой однообразной работы. Раньше обвалы сваливали на шпионов, а теперь на кого? На евреев, что ли? Я к чему все это говорю, Савелий. Я мордой не вышел. Не Магомаев. Не Гуляев.

— Я тоже — не Ален Делон! — вставил Савелий.

— Но тебя запомнят зрители. Я тебе завидую. И боюсь за тебя. Честное слово, Савелий, Маша, не обижайтесь. У тебя, Савелий, яркая актерская фактура, а у нас таких, как ты, начальство не любит. Набирай популярность, тогда с тобой труднее будет справиться. Я выпил. Может, несвязно говорю, но от души. Ты же добрый человек, Савелий. А о таких люди быстро забывают. Я когда пел песню о гетто, то ни у кого не мог узнать, кто там организовал восстание. Кто создал гетто — знают все. Гитлер! Фашизм! А кто с палками и камнями бросался под немецкие танки — поди узнай у историков, если кто из них в курсе.

— Зло остается навечно в памяти людей. Даже женщины больше любят тех мужчин, кто их обидел, кто заставлял страдать, — заметила Маша.

— Что же мне прикажете делать? Как относиться к жене? — серьезно произнес Савелий, и все рассмеялись, даже перебравший лишнего Владимир Макаров. — Я люблю Машу и поэтому обнимаю Нелю, чтобы страдала Маша. Извини, Оскар, но ради Машиной любви ко мне я даже поцелую твою жену. Тем более что она готовит обеды лучше, чем известные мне в Москве хозяйки.

— О присутствующих не говорят! — встал из-за стола Миша Кокшенов и поцеловал Машу. — Счастья вам и вашему дому. И будем считать, что зло не вечно на земле, и мы не вечны, и все сущее.

— Бог — вечен! — неожиданно для окружающих серьезно вымолвил Савелий, и настолько непререкаемым тоном, что все замолчали.

— С женихом не спорят! — улыбнулся Кокшенов.

Оскар Волин исполнил свои самые удачные шутки, но после слов Савелия о Боге никто на них не отреагировал.

— Я дал тебе слово никогда не играть в кино священнослужителей.

— А кто тебе доверит роль архиепископа? С твоей внешностью! Ведь ты — не Вертинский! — захохотал Кокшенов.

— Я надеюсь, что не доверят, — наконец улыбнулся Савелий.

Маша принесла пышный узорчатый торт.

— Это не торт, а новаторское кулинарно-архитектурное произведение! — констатировал Оскар Волин.

Вскоре гости ушли. Дорогой подарок оставил Ахмед Маликов. Неля успела помочь Маше убрать на кухне посуду.

Савелий приблизил лицо к букету роз.

— Чудесные цветы. Кто их принес?

— Володя Макаров, — ответила Маша.

— Надеюсь, что он простит меня, — сказал Савелий и вместо роз поставил в вазу букет гвоздик.