Сава взрослеет

Сава взрослеет

Весна затянулась, и хотя снег успел растаять, от земли веяло холодом, и ветер пронизывал потертую куртку Савелия. Наташа Сиротина закрутила роман с его одноклассником, сыном какого-то начальника, ровесником Савелиями он смирился с этим, понимая, что соперничать с ухажером Наташи он не сможет. Ухажер выглядел совершенно иначе, чем большинство других школьников, на нем ладно сидел костюмчик, о котором Савелий даже не мог мечтать, лицо было рыхловатым, но сытым, за ним после уроков иногда заезжала машина отца, и в школе поговаривали, что этот парень будет обязательно учиться в Институте международных отношений или в Военной академии иностранных языков.

Савелию на перемене однажды удалось поговорить с Наташей, он стал рассказывать ей о том, что видел в Художественном театре, как мощно играл Ноздрева Ливанов и почему-то редко и в маленьких ролях появлялся на сцене известнейший артист кино Кторов, в роли Межуева — зятя Ноздрева, но даже эту крошечную роль, почти без слов, играл впечатляюще, издавая лишь хмыканье и другие звуки, свойственные пьяному или очень слабому человеку, подавленному наступательным характером тестя. «Зять мой — Межуев!» — пробасил Савелий, подражая Ливанову. Потом показал Наташе, как играла Коробочку Зуева, щебетал ее голосом с фальцетом, сгорбившись и сложив на животе руки. «Смешно», — похвалила Наташа Савелия, но сделала это не искренне, а из приличия, разыскивая взглядом своего ухажера.

Но даже равнодушие школьной красавицы мало расстроило Савелия. Приближался день освобождения отца, и мама и он ждали его с нетерпением. Оставалось еще три долгих и томительных месяца, но что они представляли по сравнению с уже прошедшими более чем семью с половиной годами. Савелий видел отца только на фотографии, ждал и по-своему побаивался встречи с ним, с самым родным, более чем дяди и тети, но в то же время незнакомым человеком, хотя они переговаривались между собой в письмах. Отец писал ему, что нужно хорошо учиться, что без знаний в жизни придется туго, о том, что он любит сына и дождется встречи с ним. Мама объяснила Савелию, что письма всех заключенных просматривают и отец не может написать, в каких нечеловеческих условиях он живет, как изматывает его каторжный труд на лесоповале. Такое письмо не пропустят.

— Неужели каторжный? — спросил у мамы Савелий. — Неужели у нас такой бывает? Ведь каторга была только при царе!

Мама ничего на это не сказала Савелию, лишь достала из кармана халатика носовой платок и приложила его к глазам.

— Не плачь, мама, — тревожно попросил Савелий.

— Ладно. Не буду, — взяла себя в руки мама. — Ты понял намек отца?

— Какой?

— Что он дождется встречи с тобою. Значит, сделает все, чтобы выжить. Постарается. Очень. И сдержит свое слово. Он хотя и не был приучен к тяжелому физическому труду, но работал много, иногда засиживался до позднего вечера за письменным столом, готовясь к защитительному выступлению на суде.

— Он помогал людям. За что же его осудили? — сказал Савелий, о чем думал уже раньше и не единожды, но не решался расспросить об этом маму, но сейчас для этого подвернулся удобный случай.

Мама промолчала так выразительно, словно говорила, будто именно за это отца посадили. «Странно, — подумал про себя Савелий, — нам в школе внушают, что люди должны помогать друг другу, а не сажать в тюрьмы и лагеря тех, кто это делает, причем очень старательно. Наверное, отец пострадал за то, что защищал преступников. Ну и что?» Савелий прочитал в юридической книге, что это прямая обязанность адвоката и не имеет значения, какого преступника адвокат защищает, даже для подзащитного убийцы он должен найти смягчающие его участь обстоятельства. «Наверное, отца посадили ошибочно, такое бывает», — продолжил свою мысль Савелий, но вспомнил суровое лицо и нелогичные, злые высказывания преподавателя военного дела, и в душе возникли сомнения, подумалось, что такой несправедливый человек способен оклеветать другого, в отличие от него честного и доброго.

Савелий собирался в пионерский лагерь, куда его устроил дядя Леопольд, на два месяца. Тогда редко говорили о подобных делах, что кто-то что-то получил, чаще звучало «устроил», «достал», «выбил», «пробил», даже о том, что полагалось по правилам или закону. Савелий считал, что два месяца в пионерском лагере пробегут незаметно, а там уже скоро вернется отец. И вообще Савелий любил подмосковное лето, когда можно ходить в трусах и майке, а не в дядином пиджаке, висевшем на школьнике, как полупальто, ничем внешне не отличаться от других ребят. Он уже привык к одежде с чужого плеча, не показывая вида, что замечает насмешливые взгляды соучеников и даже учителей. Наступало время отъезда, и тут случилось событие, которое произвело большое впечатление на маму и особенно — на Савелия. Однажды кто-то тихо и осторожно постучал в их дверь. Соседи обычно уверенно били ладонями по двери или громко спрашивали, можно ли войти, а тут постучали, несмело и выжидающе. Мама от неожиданности вздрогнула. Она подумала, что близится окончание срока отца, и, чтобы его не выпустить и найти компрометирующие документы, снова пришли для обыска. Савелий тоже удивленно замер, сидя на стуле, и посмотрел на маму. Лицо ее побелело от волнения и жути. Она не сдвинулась с места. Стук повторился, и мама, преодолевая страх, подошла к двери.

— Кто там? — тихо, но, как могла, уверенно вымолвила мама.

— По делу, — ответил мужской голос.

— По какому делу? Мы никого не ждем! — смело произнесла мама.

— Не бойтесь. По хорошему делу, — мягко прозвучал тот же голос, словно его обладатель понял состояние мамы.

— Войдите, — сказала мама, сняв крючок, закрывавший дверь.

На пороге стоял аккуратно одетый немолодой мужчина, немного смущенный, наверное, тем, что явился без приглашения и предупреждения.

— Можно войти? — смущенно спросил он.

— Пожалуйста, — кивнула ему мама. Мужчина переступил порог и плотно закрыл за собою дверь.

— Я из консультации, где работал Виктор Савельевич, — робко сказал гость. — Понимаете, мы тут просмотрели бухгалтерию и обнаружили, что ему полагаются деньги.

— Какие? — удивилась мама. — Виктор ничего не говорил мне ни о каких деньгах!

— Это было давно, — не изменил тона мужчина, — вы могли забыть, и он — тоже. Обстоятельства были, сами понимаете… Я принес эти деньги.

— Извините, но я их не могу принять! — твердо заявила мама, не сомневаясь, что ее провоцируют.

— Возьмите, — предложил гость, — Виктор Савельевич их заработал, но не успел получить, не смог…

Мама на мгновение смутилась, не зная, что делать. Деньги были ей нужны, очень, она собиралась поехать к отцу к тому дню, когда освободится муж, встретить его и решить, куда ему ехать. В письме Савелий написал отцу о городе Александрове, который отстоит от Москвы ровно на сто один километр, всего на сто один километр. Они с мамой подумали, что папа поймет их намек. Так и произошло. Отец, когда ему разрешалось отправить почту, сообщил, что с радостью прочитал их послание и теперь знает о хорошем городе Александрове.

— Нет! — резко заключила мама. — Ни о каких деньгах, причитающихся мужу, я не знаю и не могу ничего принять от вас. Извините, не возьму!

Мужчина опешил от непреклонного отказа мамы, покраснел и замялся.

— Поймите, мы решили помочь. Об этом никто не знает. Честное слово…

Мама стояла на своем и отрицательно замотала головой.

— Ничего не возьму. Так будет лучше, — спокойнее возразила она, чтобы не обижать гостя. — Всего вам доброго. До свидания.

Мужчина суетливо затоптался на месте, но потом все-таки начал прощаться и взялся за ручку двери.

— Может, передумаете? — умоляюще попросил он, но встретившись с решительным взглядом мамы, извинился несколько раз, пожелал ей всего лучшего, вежливо поклонился и открыл дверь.

Мама потом жалела, что грубовато говорила с гостем, что, наверное, это был друг Виктора и решил действительно помочь его семье. Конечно, версию о не полученных мужем деньгах он придумал. Если они были бы на самом деле, то их давно переслали бы маме или попросили прийти за ними. Все-таки, видимо, никакого злого умысла в приходе гостя не существовало, но мама не могла не перестраховаться, поскольку на сто процентов не была уверена в этом и очень боялась провокации, считая, что КГБ может представить эти деньги как плату иностранной разведки за буржуазную пропаганду мужа, именно за ту, что ему инкриминировалась.

— Ты знаешь, Лео, возможно, я была не права, — потом объяснила она брату. — Может, и прогнала доброго человека, считай, что я сошла с ума, но не могла поступить иначе! Не могла!

— Все может быть, Бася! — вздохнул Лео. — Такая жизнь, что действительно можно сойти с ума. Не кори себя. А деньги… деньги на дорогу мы тебе соберем. Не сомневайся.

— Я знаю, — сказала мама и обняла за плечи Савелия. — Он у меня уже взрослый!

Савелий много размышлял о неизвестном госте. Он ему понравился. «Вот какие хорошие, умные и культурные были у папы друзья, пусть даже один друг, — подумал Савелий, — столько лет прошло, а он помнит отца, даже захотел помочь его семье. Почему не сделал этого раньше? Видимо, мешал испуг… Но все-таки решился. Лучше поздно, чем никогда. Значит, папа был очень достойным человеком, если друзья не забыли его до сих пор…»

Савелий не любил утро в пионерском лагере, раннюю побудку под громкие звуки назойливого горна, линейку, похожую на армейскую поверку, однообразную гимнастику под суровым оком физрука, даже пару сотен метров до столовой приходилось добираться в строю. Зато потом, если не оставляли дежурить в лагере, можно было улизнуть от взора пионервожатых, которые были увлечены флиртами и романами между собой, и уединиться в ближайшем лесу, спуститься на берег узкой и неглубокой речки, следить за ее быстрым течением. Эта речка стала памятной для Савелия. Здесь дядя Лео научил его плавать. Он приезжал с мамой навещать Савелия и тянул его к реке. Первый раз Савелий зашел в воду и остановился, когда она достигла подбородка, но дядя Лео сзади подтолкнул его, заставив погрузиться в речку с головой.

— Что вы делаете?! — вынырнув из воды, растерянно вымолвил Савелий.

Вместо ответа дядя Лео подтолкнул его еще дальше, заставив барахтаться в воде, опускаться на дно, подниматься наверх и отчаянно бить руками по воде.

— Работай ногами! — приказал дядя Лео.

Савелий старался, понимая, что его учат плавать, но ничего у него не получалось, и он нахлебался воды. Тогда дядя Лео протянул ему руку и вытащил из глубокого места. Почувствовав ногами дно, Савелий стал отплевываться, а дядя Лео смеялся:

— Страшно?

— Угу, — промычал Савелий.

Они вышли на берег. Савелий лег спиной на песок, зажмурился от солнца, а минут через десять встал и отважно посмотрел на дядю.

— Пойдемте. Еще раз попробуем!

Дядя Лео задумался и обнял Савелия.

— Ведь ты боишься?

— Боюсь, — искренне признался Савелий.

Они зашли в речку, Савелий сам ринулся в глубину, изо всех сил бил по воде руками и ногами, но ничего не получалось, и дядя Лео снова вытащил его на берег.

— Черт возьми! — покачай головой Савелий. — Никак не выходит!

— Получится, — сказал дядя Лео, — ведь ты от страха утонуть колошматишь воду а ты возьми ее в союзники, делай плавные движения… Попробуй еще раз!

— Вот отдышусь, — испуганно проговорил Савелий, оттягивая момент очередного сражения с водой.

Савелий поплыл через несколько дней, после многих неудачных попыток, почувствовал, что нашел контакт с водой, и пожалел, что рядом не было дяди Лео. Необъяснимое чувство радости, перемешанное с гордостью, охватило Савелия. Ему показалось, что он не движется по воде, а летит по воздуху, как свободная птица. Он боялся, что потом не сумеет повторить свою удачу. Погревшись несколько минут на воздухе, он опять вошел в речку и осторожно, приняв горизонтальное положение, поплыл по воде.

— Я плыву! — закричал он.

«Плыву», — донеслось эхо из леса, окружавшего речку, или это ему показалось — он не знал и не придал этому пустяку значения, потому что был счастлив.

— Добился! Сам! — похвалил его дядя Лео в очередной свой приезд и рассказал маме об успехе Савелия.

Мама серьезно посмотрела на сына, и вдруг лицо осветилось улыбкой, к тому же раскованной, а не вымученной, как бывало раньше.

Савелий ощутил прилив сил и уверенность в себе. На следующий день, на утренней зарядке, он стал делать новое упражнение, прыгая и выбрасывая руки вверх.

— Ты что, рехнулся, Крамаров?! — выпучил глаза физрук. — Все приседают, а ты прыгаешь!

— Мне так хочется! Разве плохое упражнение? — как ни в чем не бывало произнес Савелий.

— Покинь спортплощадку! — возмущенно произнес физрук. — И сделай десять кругов вокруг пионерлагеря. Бегом. Я буду считать!

Савелий побежал по дорожке, шедшей около спального корпуса. Начало припекать солнце, но он упрямо двигался вперед, пока не закружилась голова. Он сделал двенадцать кругов, вызвав смятение на лице физрука.

На следующий день тот не смотрел в сторону Савелия, наверное, считая, что он действительно сошел с ума, спорить с ним бесполезно, при этом можно только потерять авторитет у пионеров, что может привести к массовому нарушению дисциплины. Физрук пожаловался на несговорчивого пионера старшему вожатому, и он заставил дежурить Савелия вне очереди. Но зато когда он вырвался за ворота лагеря, то побежал к речке, наплавался до изнеможения и усталый, но довольный собою побрел по лесу и прилег на лужайке, окаймленной деревьями, и впервые Савелию показалось, что они живые, дышат, даже переговариваются между собою, шевеля ветками. Он впервые залюбовался ими и подумал, что радость общения с природой у него не может отнять никто, ни физрук, ни старший пионервожатый, даже те люди, которые насильно увезли отца в далекий Алтайский край и принуждают уничтожать красоту, мучая его духовно и физически. Савелий знал, что в этот город ссылали декабристов, но они почему-то не бежали из него, как Сталин, тоже ссыльный, но находившийся там на вольном поселении. Декабристы были людьми чести, наверное, бегство, даже из заключения, считали для себя постыдным делом. «Дворяне — значит, с одной стороны, эксплуататоры, кровопийцы, а с другой — борцы с самодержавием», — задумался Савелий о сложности жизни, во многом ему непонятной и странной. Он еще не привык глубоко вникать в бытие, поэтому отключился от мыслей и беззаботно уставился в голубое летнее небо, испещренное небольшими белыми облаками, не способными закрыть жаркое солнце.

После того как Савелий сумел противостоять физруку, некоторые девчонки стали с интересом посматривать на него, а он делал вид, что не замечает их, ходил с гордо поднятой головой, но сожалел, что этого не видит Наташа Сиротина. Солнце пригрело Савелия, и настолько, что он забыл о равнодушной к нему Наташе, обо всем, что нервировало его, обо всем дурном на свете, и счастливо задремал, опоздав на обед. Зато во время ужина ел с жадностью, восстановив комфортное состояние тела и души.

Кончился срок пребывания в лагере, небольшие облачка стали чаще объединяться в тучи, но деревья по-прежнему радовали глаз, и Савелий в последний раз пришел в лес, чтобы попрощаться с ним. «До свидания, до следующего лета», — хотел сказать он березам, елям, но почему-то передумал, сомневаясь в возможности такой встречи, и для этого были основания. Через полтора месяца вернется из заключения отец, и неизвестно, как сложится дальше их жизнь, должна наладиться, но отец, видимо, будет жить в Александрове, снимать там комнату. И тут Савелий заметил, что деревья грустят вместе с ним, отчего многие из них желтеют, теряют листву, и доброе чувство к ним возникло в его сердце и осталось там навсегда.

Мама встречала Савелия у автобуса, доставившего детей прямо к месту работы родителей.

— Ты загорел, стал здоровее! — обрадовалась мама.

— И крепче, — добавил Савелий, — плаваю запросто. Жаль, что речка была маленькой. Хотелось бы в море.

— Еще успеешь, — сказала мама, нервно поправляя прическу.

Савелий заметил, что мама волнуется.

— Ты чего, мама? — с жалостью в голове произнес он.

— Ничего, — ответила она, еще раз поправила волосы, и Савелий побледнел, увидев среди них седые, которых раньше не было.

Во время отсутствия Савелия маму вызвал начальник отдела кадров.

— Присаживайтесь, Бенедиктина Соломоновна, — деловито предложил он, — сейчас в стране идет чистка кадров, и мы не можем держать у себя сотрудницу, чей муж является врагом народа.

— Вы знали его, встречались с ним на дне рождения моего брата. Виктор вам показался врагом? — спросила мама, напуганная словами кадровика.

— Мои личные впечатления тут ни при чем. Проводится государственная акция. Вы должны сделать выбор между страной и мужем. С кем вы? — вскинул брови кадровик.

— Я вас не понимаю, — искренне пролепетала мама, чувствуя, что от нее требуют нечто ужасное.

— Если хотите работать у нас… Хотите?

— А как же? На что же мы с сыном станем жить, если я уйду с работы? — опустила голову мама, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза.

— Мы вас не гоним, — вдруг примирительно вымолвил кадровик. — Разведитесь с мужем и работайте себе спокойно.

— Как?! — от страха и изумления расширила глаза мама.

— Очень просто. Подайте заявление о разводе в газету «Вечерняя Москва», и через неделю-две вас разведет суд. С осужденными по политическим статьям разводят без их присутствия. Договорились?

— Я посоветуюсь с братом.

— Пожалуйста. Ваш брат благоразумный человек. Он вам посоветует то, что предлагаю сделать я. Разводитесь, Бенедиктина Соломоновна! — угрожающе заметил кадровик.

При встрече Лео обнял сестру.

— Я в курсе дела, Бася. Подумай о Савелии. У нас нет другого выхода, — сказал он. — Мне безумно жаль тебя и Виктора. Что с ним будет, когда он узнает о разводе, — ума не приложу. Ведь он живет надеждой, что скоро вновь обретет семью.

— Я разведусь формально. Я никогда не брошу Виктора! — твердо вымолвила Бася.

— Конечно, миленькая. Но поймет ли тебя правильно Виктор? Находясь там, в лагере?

— Должен понять! — тяжело вздохнула сестра.

В день выхода «Вечерки» с объявлением о разводе она встала пораньше и сорвала со стенда газету, чтобы объявление случайно не увидел Савелий, только что вернувшийся из пионерского лагеря.

Она поседела за одну ночь, потеряла сон, ощущала себя предательницей любимого человека, к тому же в тяжелое для него время. Находила для этого оправдание, но оно мало помогало. Плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не заметил Савелий. И почувствовала, что слабеет с каждым днем, словно кто-то невидимый и злой отнимает у нее силы.

Знакомясь с делом Виктора Савельевича Крамарова, я наткнулся на его анкету, заполненную им перед высылкой в Туруханск. В графе «жена» стоял прочерк.

Однажды мама вернулась домой совершенно обессиленная и, открыв дверь, устало прислонилась к стене.

— Что с тобой, мама? Тебе помочь? — бросился к ней Савелий.

Мама ничего не ответила, и сердце Савелия едва не остановилось, растерянность и страх расползались по телу, парализуя его. Он понял, что произошло нечто страшное, и настолько, что мама не решается ему рассказать.

В последнем своем письме отец намекал ему об этом. Он остался в Бийске. Он работает юрисконсультом в конторе «Заготзерно». Там его ценят. В Москве ему жить запретили. Куда ему ехать? В Александров? Но там он вряд ли найдет работу. Ему обещали место в Бийской консультации адвокатов. Обещали добиться разрешения на эту работу, поскольку адвокатов не хватает. Ну, а в Москву он обязательно приедет, когда будет возможно. Прислал фотографию. Одет плохо, но вид здоровый. В помятой телогрейке, на коленях брюк заплаты. Пришиты белыми нитками. В старой шапке-ушанке, без тесемок. В кирзовых полуразбитых сапогах. Но выбрит тщательно, и глаза блестят от радости, что общается с сыном, пусть заочно, но они видят его живым и не потерявшим надежду на встречу.

— Я поеду к папе! — решительно произнес Савелий.

— Поедешь, — сказала мама, — в летние каникулы.

— Ага — обрадовался Савелий. — Там есть речка?

— Есть, — вздохнула мама, — но вечно холодная.

— Я стану моржом! — не испугался Савелий. — Я покажу папе, как плаваю!

Наверное, его слова прозвучали смешно, поскольку все заулыбались, даже мама.

Прошло несколько месяцев. Начался тысяча девятьсот сорок девятый год, самый печальный в жизни Савелия. В Москве развернулась борьба с космополитизмом, в Бийске снова арестовали отца, кто-то из его друзей бросил открытку Савелию с сообщением об этом.

— У папы дрожит рука. У него, наверное, развивается болезнь Паркинсона, — объяснила мама.

— А что врачи? — спросил Савелий.

— Пока эта болезнь не лечится, — обреченно вздохнула мама.

— Не может быть! — воскликнул Савелий, безмерно верящий во всемогущество людей в белых халатах.

— В нашей жизни все может случиться, — обреченно заметила мама. — Я боюсь за Виктора… Он адвокат, знает до тонкости законы, и если их нарушили снова, то наверняка сокрушается, лишь бы его не покинули силы и надежда на лучшую судьбу. Ведь в жизни никогда не бывает вечным плохое, впрочем, как и хорошее. У папы крепкие нервы, но выдержать такое… очень трудно, — сказала мама и не заплакала. Больше она никогда не плакала. Вероятно, кончились слезы.

Савелий с болью смотрел на ее высохшие, посиневшие глаза. Даже когда узнала, что Виктор арестован вторично, по делу тридцать восьмого года, по которому уже отсидел срок, и направлен на поселение в Красноярский край, в город Туруханск, где он не вынес очередной удар злой судьбы, то закричала громко и дико, и этот крик навсегда остался в душе Савелия. Мама не хотела верить в самоубийство.

— Папу убили, — потом сказала она сыну, — мы не можем доказать это, но мое сердце чувствует, что убили.

Савелию стало страшно от этих слов, страшно за маму. Он обнял ее.

— Мы будем всегда помнить папу, — как взрослый человек, произнес Савелий.

— Конечно, конечно, — поддержала его мама. — Мы теперь остались одни, Сава…

У мамы начались сердечные боли. Врач сказал, что это от стенокардии и от развивающихся метастазов.

— Вылечить можно? — с тревогой в голосе вымолвил Савелий.

— Облегчить постараемся, — устало проговорил участковый врач, замотанный многочисленными вызовами на дом. — Я посоветовал бы вам положить маму в больницу. Она — хроник.

— Чего? — переспросил Савелий.

Врач не ответил и выписал направление в районную больницу. Мама ехать туда не хотела, боялась оставить Савелия одного, но боли в сердце усиливались, и она сама стала собирать вещи. В больнице ей стало хуже. Савелий не отходил от ее кровати, но вечером врач сказал ему, что пора идти домой.

— Я останусь, — твердо решил Савелий.

— Не положено! — грозно произнес врач. — Что делать? Вызвать милицию?

— Вызывайте, — огрызнулся Савелий.

Врач махнул на него рукой и вышел из палаты, где лежали семеро больных женщин. Утром мама сказала, чтобы он уходил, поскольку в палате женщины и его присутствие их смущает, чтобы он пришел через день, в воскресенье, а завтра ее навестит дядя Лео с женой.

В воскресенье рано утром Савелия позвали к телефону.

— Иди, сынок, — почему-то грустно вымолвила тетя Дуся, — иди, сынок, тебя спрашивают.

Савелий поспешил к телефону. В трубке раздался голос палатного врача.

— Савелий Викторович Крамаров? — серьезно уточнил врач.

— Да, — от предчувствия неотвратимой беды еле выдавил из себя Савелий.

— Должен вам сообщить, что сегодня, в шесть утра, не стало Бенедикты Соломоновны, — смягчился врач.

— Как? — вырвалось из уст Савелия это нелепо прозвучавшее слово, которым он пытался оттянуть для себя, хотя бы на мгновение, понимание того, что произошло с мамой.

— Вы должны прийти за справкой об ее кончине, — официально доложил врач.

Савелий инстинктивно, ничего не видя перед собой, дошагал до комнаты. Рыдания душили его. Только через полчаса он собрался с силами позвонить дяде Лео и другим маминым братьям. Первой трубку взяла Мария, жена дяди Лео. По дрожащему голосу Савелия она поняла, что случилось самое страшное, передала трубку дяде.

— Держись, Сава! — сказал он печальным, но твердым голосом. — Я еду к тебе!

Савелий поразился, увидев маму в гробу. Спокойствие разлилось по ее лицу, словно она отмучилась, отволновалась навсегда. С молодым лицом контрастировала седина, побелившая голову матери после гибели отца.

В крематории состоялась скромная панихида. Трогательно говорил о сестре дядя Лео, о том, что выпало на ее долю, говорил не впрямую, а общими словами, но все понимали его и то, что сейчас не время открыто называть вещи своими именами. Неожиданно для всех к гробу подошел мужчина, в котором Савелий узнал человека, приносившего им деньги, от которых они с мамой отказались. Мужчина положил цветы к ногам мамы и поправил очки.

— От нас ушла Бася Соломоновна Крамарова. Я работал с ее мужем, адвокатом… — тут мужчина сделал паузу, видимо, хотел сказать, с каким именно, охарактеризовать отца, но не решился на это, — я знал, как нежно и сильно Виктор любил жену, как заботился о семье, я знаю, что они были счастливы. Утешением нам может быть только одно, что теперь их души наконец-то встретятся. А мы… мы никогда не забудем Басю Соломоновну и Виктора Савельевича Крамаровых. Вечная им память…

Савелию стало приятно, что в этот печальный момент незнакомый человек вспомнил об его отце, и получилось так, словно в этот день хоронили и маму, и отца, словно они умерли в одночасье.

Дома в комнату Савелия постучалась тетя Дуся.

— Я к тебе буду заходить, помогать по хозяйству, можно? — попросила она.

— Я справлюсь! — сказал Савелий. — Но вы заходите, тетя Дуся. Мама уважала вас.

— А как же иначе? — удивилась тетя Дуся. — Мы с твоей мамой… ну как тебе сказать… были свойскими, что ли. Я ее понимала, и она меня, никогда не ссорились. И жизни у нас хорошо не сложились, что у нее, что у меня. Я помню твоего отца. Хорошо помню. Он часто приносил маме цветы, а когда ты объявился на свет, потащил ей в роддом огромный букет. Вот так… так, Савелий. И еще скажу, что они сильно любили друг дружку. А померла мама потому, что не могла жить без Виктора. И у меня с родителями так же получилось. Померла мать, отец поставил на ее могиле плиту со словами, что прожил он с женою в мире и согласии сорок шесть лет, восемь месяцев и три дня. На дни считал жизнь, когда они были вместе. Поставил плиту и через месяц сам того… от одиночества. Ты теперь один остался, Савелий. Тебе надо жить и жить. Чтобы помнить родителей. Пока ты будешь жить, и они будут. Ничего не поделаешь, Савелий. Так я буду заходить, ладно?

Тетя Дуся ушла, а Савелию показалось, что теперь без мамы их маленькая комната опустела и стала большой и странной. Вещи расположены на своих местах, а чего-то в комнате не хватает. Наверное, маминой заботы, внимания к ним. Часто звонили родственники, настоятельно приглашали в гости, но он отнекивался, пропускал занятия в школе, пока не вспомнил, что в последние свои дни мама просила его, даже требовала зайти в милицию и получить паспорт, ведь еще месяц назад ему исполнилось шестнадцать лет. Савелий вскочил с кровати, быстро и резко, словно его ударило током. Мама, наверное, чувствовала, что ее покидают силы, и хотела, чтобы у сына был этот документ, как право на жизнь. Уныние и тоска в мгновение покинули Савелия, появилась цель — выполнить мамино желание. Он очень пожалел, что не сделал это раньше. Савелий буквально добежал до отделения милиции.

— Где тут получают паспорта? — отдышавшись, спросил он у дежурного милиционера.

— А вы написали заявление? Принесли метрику? Две фотокарточки?

— Нет.

— Так сделайте это, — сказал милиционер.

— Через час буду! — выпалил Савелий.

— Чего спешите? — удивился милиционер.

— Надо! — решительно вымолвил Савелий и побежал домой за метрикой и фотокарточками.

Паспорт выдавала суровая полная женщина с угловатыми, мужскими чертами лица. Она исподлобья посмотрела на Савелия:

— Чего это ты не похож на еврея!

— Разве? — удивился Савелий.

— Точно, — уверенно сказала она, — отец и мать — евреи, а ты — типично русский парень. Я оставила свободным место для твоей национальности. Кем ты хочешь быть: русским или евреем, — картаво произнесла она букву «р».

Савелий испугался, что эта грозная и обладающая властью женщина не выдаст ему паспорт или задержит его оформление.

— А как вы считаете? — неуверенно промямлил Савелий, думая, как его учили, что все национальности в стране равны.

— Я записала бы, что ты русский, тем более что ты ничем не отличаешься от наших ребят из Рязани. Чего в тебе еврейского?

— Не знаю, — окончательно растерялся Савелий.

— Так как тебя записывать — русским или евреем?! — раздраженно посмотрела на него суровая женщина.

— Пишите, как вы считаете нужным, — вытаращив от страха глаза, вымолвил Савелий.

— Значит, ты русский! — утвердительно сказала женщина и сделала в паспорте соответствующую запись.

Савелию на мгновение показалось, что он в чем-то предал мать, отца, но он тут же отбросил эту мысль как неверную. Он успокоился только тогда, когда новенький паспорт оказался в его руках. «Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза…» — вспомнились стихи Маяковского. «Как время летит, уже в моде узкие брюки», — подумал Савелий. Дома он посмотрел на себя в зеркало и отвел взгляд в сторону. Чересчур бледно и неухоженно выглядел он, воспалены глаза, провалились щеки. Савелий распрямил плечи и решил отныне заниматься по утрам гимнастикой, быть крепким, чтобы никто не заметил его сиротливости. И еще Савелий подумал, что вопреки людям, порушившим жизнь родителей, он постарается, и очень, чтобы фамилия Крамаров не исчезла из бытия.