17. ТАИНСТВЕННЫЙ БЕРЕГ
17. ТАИНСТВЕННЫЙ БЕРЕГ
Было уже совсем темно, и никто не решался покинуть корабль. Наутро Вакселю стало хуже, и он слёг. Софрон Хитров тоже едва держался на ногах. Штеллер вышел на палубу, и море поразило его. Совершенно спокойное, молочно-бледное, подёрнутое холодным туманом, оно испугало его своей мертвенной молчаливостью и белизной.
Он с трудом зашагал по палубе. «Пётр» лежал почти боком на песчаной отмели, и Штеллер ежеминутно рисковал соскользнуть вниз в холодную воду. Навстречу ему вышел Плениснер, с таким же трудом шагая по покатым доскам палубы.
— Это не Камчатка, — сказал он Штеллеру, угрюмо глядя на берег.
Берег был каменистый и безлесный. Местами то там, то здесь лежал снег. От этого земля казалась рябой.
— Позовите Овцына, и поедем за водой, — сказал Штеллер.
— Если Овцын поедет с нами, на корабле не останется ни одного здорового офицера. А мало ли что здесь может случиться…
— Трусы и изменники! — проворчал Штеллер, обращаясь ко всему кораблю, переполненному больными.
Он сам почти никогда не болел и считал всех больных притворщиками и лентяями. Это качество очень помогало ему в его медицинской практике. Он с такой яростью убеждал больного в том, что тот совершенно здоров, что больной сам заражался этим убеждением и начинал вести себя как здоровый. А тех больных, которые продолжали болеть, несмотря на все убеждения, Штеллер презирал и ненавидел.
Позвали Савву Стародубцева и спустили на воду единственную уцелевшую после бури шлюпку — самую маленькую. В шлюпку поставили три пустые бочки для пресной воды. Плениснер сел за руль, Савва и Штеллер — за вёсла.
На берегу сразу же нашли ручей с прозрачной вкусной водой. Корабль с берега казался мёртвым. Ни дымка, ни одного человека на палубе — ничто не выдавало, что там были живые люди.
Налили бочки водой и приказали Савве отвезти их на судно. Плениснер пошёл на охоту, а Штеллер стал собирать противоцинготные растения.
Местность была совершенно безлесная, и только возле ручья рос низкий кустарник. Но на берегу валялись стволы сосен и кедров, выброшенные морем. Наносного леса много на всех берегах Ледовитого океана и Берингова моря. Его приносят с собой могучие сибирские реки. Это очень обрадовало Штеллера, потому что по крайней мере можно будет жечь костры.
Штеллер шёл между кустов, разгребал снег и вытаскивал из-под него листки заячьей капустки — лучшего противоцинготного средства. Вдруг он услышал какой-то шорох. Он обернулся. Рядом с ним стоял маленький зверёк в голубой пушистой шкурке, с чёрными блестящими глазками и обнюхивал его сапоги. Штеллер уже хотел замахнуться палкой, но тут увидел второго такого же зверька, потом третьего, четвёртого. Каждую минуту к ним подбегали всё новые и новые, и скоро удивлённый естествоиспытатель был окружён целой стаей штук в семьдесят. Они бесцеремонно разглядывали и обнюхивали незнакомца, лизали его ноги красными шершавыми язычками. Штеллер крикнул на них, но они нисколько не испугались и ответили дружным собачьим тявканьем.
Это были песцы.
«Отчего они не боятся меня? — подумал Штеллер. — На Камчатке песцы так напуганы охотниками, что, увидев человека, бегут со всех ног. Неужели это в самом деле не Камчатка?»
Штеллеру так и не удалось разогнать песцов ни криком, ни палкой. Они всюду всей стаей следовали за ним, как собаки. Шкурки этих животных чрезвычайно ценятся европейцами. На Камчатке в те времена их уже почти истребили охотники. И Штеллер не переставал дивиться тому, как их здесь много.
За холмами ухало ружьё Плениснера. Наконец явился он сам, нагруженный шестью убитыми куропатками.
— Жаль, что у меня нет собаки, — сказал Плениснер, довольный своей добычей. — Куропаток здесь достаточно. С собакой я настрелял бы их несколько дюжин.
Савва снова приехал на берег за водой и отвёз Берингу куропаток и заячьей капустки, а Плениснер и Штеллер остались на суше. Они понимали, что команда больше не в состоянии жить на полуразрушенном корабле, который при малейшем волнении будет разбит в куски. Больных нужно было возможно скорее вытащить из вонючего трюма на воздух. Штеллер был убеждён, что свежий воздух и свежая пища — единственный способ бороться с цингой. А на берегу возможна охота, следовательно, будет свежая пища. Излечив моряков от цинги, можно будет попытаться сухим путём добраться до какого-нибудь населённого места.
Но где будут жить эти измученные болезнью люди? Нельзя же оставить умирающих моряков под открытым небом, да ещё в ноябре. О том, чтобы построить на берегу какой-нибудь барак, нечего было и думать. Древесных стволов, выброшенных морскими волнами, не хватило бы для такого сооружения, да и работоспособных людей оставалось так мало, что эта постройка заняла бы слишком много времени.
Но Штеллер обратил внимание на глубокие ямы, вырытые ветром в прибрежном песке. Если в этих ямах развести костры да покрыть их сверху остатками парусов «Петра», из них могли бы выйти убежища от ветра, холода и снега.
Штеллер и Плениснер провели на берегу всю ночь, занимаясь устройством ям под жильё, а утром с помощью Овцына, Саввы Стародубцева, едва державшегося на ногах Хитрова и нескольких пощажённых цингой моряков стали перевозить матросов на сушу.
В трюме была такая вонь и такой спёртый воздух, что даже у здоровых начиналась рвота, когда они спускались в этот удушливый ад. Решили перевезти сначала самых слабых и самых опасных. Больные ни за что не хотели покидать трюм, говорили, что им здесь тепло, что от холода они умрут. Отобрав двадцать человек, Штеллер и Плениснер приказали силком положить их на носилки и вынести на палубу. К удивлению Штеллера, на свежем воздухе больным сразу стало хуже. Они почти все лишились сознания. Это встревожило Штеллера, так как опровергало его теорию о пользе свежего воздуха.
Больных на берег перевозили по двое, ибо в шлюпке было слишком мало места. Десять раз шлюпка ходила от корабля к берегу и обратно.
Казак Фома Лепёхин, стороживший больных на берегу, подошёл к Штеллеру и сказал:
— Ваше благородие, с больными неладно. Не дышат.
Во время перевозки умерло девять человек.
Штеллер испугался не на шутку. Умерло девять человек из двадцати! И где — на берегу, когда их можно было считать уже спасёнными!
Решено было пока больше больных на берег не свозить. Софрона Хитрова, окончательно потерявшего способность держаться на ногах, Штеллер отвёз обратно на корабль и положил рядом с Вакселем.
Здоровые работали не покладая рук. Их было слишком мало, чтобы обслужить и кормить такое множество больных. Приходилось покрывать парусиной всё новые ямы, таскать дрова для горящих круглые сутки костров, носить воду из ручья, охотиться и, главное, оберегать больных от песцов.
Песцы, наглые и многочисленные, превратились в грозную опасность. Они вертелись под ногами, вытаскивали мясо из котлов, с жадностью набрасывались на трупы матросов. Несмотря на постоянную охрану, умерших пришлось хоронить с обгрызенными руками и ногами, с искромсанными лицами. К несчастью, прожорливые зверьки не хотели отличать живых от мёртвых, и их острые зубы изранили многих больных. Они до того осмелели, что напали даже на Штеллера, когда тот прилёг вздремнуть у костра. Штеллер вскочил и изрубил топором девятнадцать песцов.
Их нельзя было испугать ни криками, ни побоями, ни даже стрельбой из ружья. Видя, с какой лёгкостью люди убивают их братьев, песцы становились только злее и отважнее. Огни костров привлекали их из самых дальних мест, и скоро вокруг лагеря собралась стая в несколько тысяч штук.
Берингу становилось всё хуже и хуже. Ноги его отнялись и покрылись чёрными гнойными язвами. Дёсны распухли, и зубы вывалились. Он требовал, чтобы его немедленно перевезли на берег. Штеллер отговаривал его, вспоминая девятерых матросов, внезапно умерших, когда их вынесли из вонючего трюма. Но под конец, видя, что больной и без того очень плох, Штеллер согласился выполнить волю своего начальника.
9 ноября Штеллер, Плениснер, Савва и Фома Лепёхин положили Беринга на носилки и перевезли на берег. Они закутали его с головой в несколько одеял, чтобы перемена воздуха не была слишком внезапной и сильной. Больного капитан-командора положили в специально приготовленную отдельную яму посуше и попросторнее других.
На берегу Беринг казался очень спокойным и довольным. Он спросил Штеллера, что это, по его мнению, за земля. По мнению Штеллера, вряд ли это была Камчатка. Как иначе объяснить отсутствие у зверей, особенно у песцов, всякой боязни человека? С другой стороны, и далеко до Камчатки не могло быть, так как растительность здесь почти та же, что и на полуострове; затем на берегу была найдена оконная ставня из тополевого дерева, очевидно русской работы, принесённая течением, вероятно, с устья реки Камчатки.
Беринг согласился с этими доводами. Он, несомненно, прекрасно сознавал, что земля, на которую их выбросило, не Камчатка, но решил скрыть это от команды, чтобы не лишать её бодрости.
Потянулись тяжёлые дни. Шёл снег, наступили морозы, и дров не хватало. Все брёвна, валявшиеся по соседству, были уже сожжены, и топливо приходилось таскать издалека. Плениснер, опытный охотник, с утра до вечера бродил с ружьём по холмам, но куропаток, которых он приносил, на всех не хватало, несмотря на то, что ему иногда удавалось убивать несколько дюжин. Приходилось есть песцов да жевать морские сухари, которые опротивели ещё в море.
Под 16 ноября Софрон Хитров, находившийся на корабле, записал в судовом журнале:
«Маловетрие, пришёл бот з берегу, привезена на нём одна бочка воды и повезли на нём на берег больных меня да служителей 7 человек, притом померло на корабле служителей, которые намерены были ехать на берег, матроз Иван Емельянов, канонер Илья Дергачёв, сибирский солдат Василий Попков да при выходе з бота на берег умер матроз Селивёрст Тараканов».
Под 17 ноября он же записал:
«От морозу кругом судна и на судне такелаж весь обмёрз льдом. На берегу при звозе с корабля умер сибирский солдат Савва Степанов».
В довершение всего начались сильные ветры. Волны продолжали разрушать «Петра», беспомощно лежавшего на мели. Пришлось перевозить на берег и спасать грузы, хранившиеся в корабельных кладовых.
К счастью, Хитров начал быстро поправляться. Скоро он мог работать наравне со здоровыми. Все ямы были уже заняты, и приходилось рыть новые. Теперь, когда перевозили больных, их закутывали с головой в одеяло, и никто больше при перевозке не умирал. Наконец был перевезён Ваксель — 21 ноября.
Вот как Ваксель описывает последние дни, проведённые на корабле, и свой переезд на берег:
«19 ноября я ещё оставался на борту с семнадцатью людьми, в большинстве тяжело больными, и с пятью мертвецами. У меня на борту было лишь четыре ведра пресной воды, а шлюпка находилась на берегу. Я дал сигнал бедствия, поднял на вантах грот-мачты красный флаг, а на гафеле вывесил пустой бочонок из-под воды и одновременно дал несколько выстрелов из пушки. По этим знакам находившиеся на берегу люди могли усмотреть, что я нуждаюсь в пресной воде; однако ветер дул с такой силой от моря к берегу, что они не могли на шлюпке выгресть и добраться до корабля. Я приказал бросить покойников в море. На наше счастье ночью выпал такой обильный снег, что можно было собрать его с палубы и заменить им недостающую воду. Я оставался на корабле до 21 ноября, когда, наконец, прибыла лодка. Меня на руках перенесли в эту лодку, а затем четыре человека доставили в ту же землянку, где находились остальные больные. Люди, бывшие на борту корабля, одновременно со мной также были свезены на берег. За несколько дней до переезда я переселился, ради тепла, в камбуз; так как видел я, что многие из наших людей, едва их головы показывались из люка, немедленно умирали, словно мыши, из чего было ясно, какой опасности подвергаются больные, попадая из духоты на свежий воздух, я при переезде на берег принял некоторые меры предосторожности. Я покрыл своё лицо почти целиком тёплой и плотной шапкой, а другую такую же шапку надел себе на голову, и всё же на пути от камбуза до фалрепа три раза терял сознание. Я вполне уверен, что если бы не предохранил себя вышеописанным способом от соприкосновения со свежим воздухом, то неизбежно умер бы ещё на корабле, так как силы мои уже подходили к концу».
Если бы Ваксель ещё один день пробыл на корабле, он бы погиб, потому что ночью началась буря.
В течение недели в берег били волны вышиной с четырёхэтажный дом. Люди боялись вылезать из своих землянок — ветер валил их на землю. Поднялась такая метель, что через несколько часов землянки были занесены снегом на целый аршин.
29 ноября буря стихла. Утро было морозное, солнечное. Вокруг лагеря метель намела огромные снежные сугробы. Ущелья между скалами были занесены снегом доверху, и вид местности совершенно изменился. Снег ослепительно сверкал, и рядом с белым берегом море казалось совсем чёрным.
«Пётр» после бури бесследно исчез. Отмель, на которой он спокойно лежал в течение трёх недель, опустела. Это опечалило и встревожило моряков, потому что на «Петре» оставалось ещё много всякого ценного груза.
Только к вечеру Овцын нашёл остатки разбитого судна на берегу, в трёх верстах от лагеря. Деревянный остов корабля, искалеченный волнами, был похож на скелет какого-то чудовища.
А Берингу в этот день было особенно плохо. Рыхлые стены землянки, в которой он лежал, обваливались, и его постоянно засыпало песком.
— Не раскапывайте меня, — говорил он Штеллеру, — мне так теплее. Мне ничего не надо.
Об этом же сообщает в своих записках Ваксель. Вот что он рассказывает:
«Не могу не описать печального состояния, в котором находился капитан-командор Беринг. Тело его было наполовину зарыто в землю уже в последние дни его жизни. Можно было бы, конечно, найти средства помочь ему в таком положении, но он сам не пожелал этого и указывал, что те части тела, которые глубоко спрятаны в земле, сохраняются в тепле, а те, что остаются на поверхности, сильно мёрзнут. Он лежал отдельно в небольшой песчаной яме-землянке, по стенкам которой всё время понемногу осыпался песок и заполнил яму до половины, а так как он лежал в середине землянки, то получилось, что тело его наполовину было засыпано песком».
Капитан-командор Витус Беринг умер 8 декабря 1741 года. Как лютеранина, хоронили его по протестантскому обряду. Тело его, прежде чем закопать, привязали к доске — это был символ гроба. Он умер при исполнении своих обязанностей через шестнадцать лет после того, как умирающий Пётр поручил ему заново открыть Америку.
Когда он умер, Штеллер так написал о нём:
«Это был справедливый человек. За приветливость и спокойствие он пользовался всеобщей любовью как среди офицеров, так и среди команды. Порученное ему дело он исполнял с крайним разумением. Вместе с тем он не отличался решительностью, какая необходима в экспедициях. В вину ему можно поставить слишком мягкое обращение с подчинёнными».
После похорон Штеллер говорил Хитрову:
— У Беринга был один большой недостаток — он терпел людей, которые вели себя своевольно и дерзко.
Хитров с удивлением взглянул на Штеллера. Ему странно было слышать это от человека, который во время всего путешествия с недопустимой дерзостью враждовал с капитан-командором и писал на него доносы в сенат.