Глава седьмая. Superbia (Гордыня)

Ваше Преосвященство, моему горю нет предела!

Полагаю, Вы можете понять чувства сестры, потерявшей брата. Что бы ни говорили о Чезаре, он был моим братом, как бы я сама ни осуждала его, я любила Чезаре сестринской любовью, для которой неважны ни достоинства, ни недостатки.

Я сознаю, что многих обрадует весть о гибели Чезаре Борджиа, но меня она не может не удручить.

Прошу простить, но мне тяжело писать, я снова нездорова. К счастью, это нездоровье может подарить Ферраре наследника. Я вынуждена беречься, потому не имею возможности много времени проводить за столом с пером в руке.

* * *

Этот грех присущ нашей семье сполна.

Гордыня, уверенность в том, что мы лучше, выше других, что можем все, чего бы ни пожелали, – это семейная черта.

Чрезмерная вера в себя? Да.

Но без нее не было бы Борджиа, как не было многих великих людей.

Разве не был тщеславен или подвержен гордыне Александр Великий? Юлий Цезарь? Карл Великий? Даже варвар Атилла, любой, кто пытался завоевать этот мир?

Наверное, все-таки стоит различать гордыню безосновательную и ту, которая основана на стремлении добиться невозможного, которая не сродни тщеславию, не требует звуков медных труб и даже не ждет награды. А славу если и приемлет, то только заслуженную.

Гордыня Чезаре именно такова, ему безразлично, что о нем говорят, любят ли, даже понимают ли. Он равнодушен к славе, даже к золоту.

Чего желал Чезаре?

Кажется, только одного – возродить Великую Римскую империю, стать вторым Цезарем и привести империю к величию.

Тот, кто помог бы ему осуществить это, мог сполна воспользоваться плодами его усилий к вящей своей славе. Но моему брату не суждено было показать все свои таланты и тем более применить их.

Я думаю над его судьбой, пытаясь понять, что ему следовало сделать – смириться, удалиться от мира в монастырь, просто стать богатым испанским грандом, продав свои владения в Италии и вернувшись на родину наших предков? Но тогда он не был бы Чезаре Борджиа.

Я не все время была рядом с братом и не все знала о его жизни, многое не понимала, многое он скрывал от нас всех. Но я точно знаю, что всю жизнь им двигало сознание своей избранности, недаром девиз Чезаре «Aut Caesare, aut nihil» («Цезарь или ничто» – лат.). И этой избранности не понял ни наш отец, никто другой, только Карло Канале, сказавший, что моего брата ждет либо великая судьба, достойная его имени, либо гибель.

Отчим добавил, что, к сожалению, скорее второе. Я тогда была мала и не понимала его озабоченности, а теперь содрогаюсь от предсказания.

Чезаре учился так, словно это было делом его жизни, считая, что римское право должно быть основой для любого другого, и любой, кто вознамерится сделать что-то в этом мире, обязан это право знать.

Я училась дома, а Хуан в это время попросту бездельничал! Вернее, развлекался, несмотря на свой юный возраст. Сначала со служанками, потом с проститутками, на все советы Карло Канале взяться за ум отвечая, что непременно возьмется, как только у него выдастся свободное время.

Иногда я не понимала отца, который откровенно предпочитал негодного Хуана талантливому, умному и сильному Чезаре. Казалось, что это испытание для Чезаре нарочно устроено отцом, чтобы смирить его гордыню. Чезаре научился держать себя в руках, я уже писала об этом, говоря о гневе, но он научился не зависеть и от обстоятельств, и от отца, полагаясь только на себя.

И вот тогда отец наверняка пожалел о своей излишней строгости и своем предпочтении – Чезаре стал не просто независим, он отдалился от Святого отца. Это самая большая потеря нашего отца. Рядом был достойный сын, больше не нуждавшийся в нем! Отец стал для Чезаре чужим.

Я задумывалась над тем, когда и как это произошло.

Почему – понятно. Если тебе в трудные юношеские годы предпочитают твоего брата, его, куда менее достойного, называют наследником, если твою судьбу определяют не по твоим талантам и желанию, а против них, тяжело оставаться спокойным.

Когда унижается гордый, надменный человек, это унижение много заметней, чем то, что испытывает ничтожество.

Самое страшное падение – это падение ангелов. Чезаре ничуть не ангел, но падение такого гордеца не менее ужасно.

Я получила от мамы письмо, которое потрясло.

Всем известно, что наш отец больше любил Хуана, именно ему позволялось все и прощалось тоже все. Какие бы ошибки ни совершал Хуан, какие бы мерзости ни творил, он всегда бывал прощен и даже награжден. То, чего Чезаре добивался, Хуан получал просто так. Хуан натворил бы не меньше бед, чем Чезаре, но у него не было столько власти и умения ее добыть. Главной страстью Хуана было распутство и возможность блеснуть. Он не любил женщин, а лишь пользовался ими, не любил саму власть, предпочитая ее внешний блеск.

Чезаре совсем иной. Он тоже распутен, любил поклонение и был безжалостен к врагам. Но еще больше он любил власть. Я не знаю, когда это произошло, когда желание просто властвовать сменило благородное стремление объединить итальянские земли воедино. Когда у Чезаре произошла подмена достойной цели на недостойную?

Ради власти над людьми Чезаре пожертвовал всем остальным. Все, кто знал его достаточно долго, согласятся со мной: Чезаре, вернувшийся после учебы в Пизе, и Чезаре, разорявший города Романьи, – два разных человека. Не только я не узнавала своего брата, об этом говорил и кардинал Козенцы, и кардинал Лиссабонский, и мама.

Гордыня, уверенность в том, что он, Цезарь, выше всех остальных, а потому имеет право казнить или миловать, вершить чьи-то судьбы, превратили моего брата в настоящее чудовище. Пытаясь доказать отцу, что он достойней Хуана, Чезаре сначала действительно стал лучше многих – он блестяще учился, скромность моего брата упоминалась всеми, кто знал его в юности, воинские таланты были неоспоримы, перечислять его достоинства можно долго. Но постепенно Чезаре перешел границу. Доказывая отцу, он стал доказывать всему миру и постепенно убедил сам себя в том, что исключителен.

Возможно, это так, но исключительность не дает права на вседозволенность!

Отец словно не замечал того, что сын скатывается в пропасть, или понимал, но не предпринимал ничего.

Я не раз слышала от Чезаре, что все великие были подвержены гордыне и гневу. Разве не случались беспричинные гневные приступы у Александра Великого, разве не мучился тем же Цезарь? Привычка сравнивать себя с этими двумя гениями возникла у Чезаре давно, но если сначала он больше упоминал их достоинства, то постепенно стал уделять внимание недостаткам. Я взывала к его разуму: как можно равняться на недостатки великих?!

Недостатки перевесили, и Чезаре стал тем, кем стал – его любили простые солдаты в армии, но ненавидели и боялись все остальные.

Мама сообщила мне в письме, на каких условиях Чезаре выпустили из тюрьмы в Остии.

То, что он вернул все захваченные земли и награбленное, не удивительно. В том числе и Урбино (маркиза Мантуанская сделала вид, что забрала себе Венеру и Купидона исключительно из желания спасти скульптуры от рук «этого дьявола» и в надежде когда-нибудь вернуть хозяевам). Чезаре потерял больше, чем захватил, но ему никогда не были нужны сами богатства, скорее власть над людьми, потеряв которую он терял чувство своей исключительности.

Но не это ужаснуло меня.

Награбленное возвращено, а Чезаре раскаялся – это хорошо.

Но принося покаяние, он назвал причиной содеянного не свои ошибки и собственную гордыню и самонадеянность, а принадлежность к нашей семье! Мол, он всю жизнь испытывал давление отца и следовал его опасным советам.

Не скрою, советы отца не всегда были разумными и добрыми, но обвинять во всех своих грехах того, кто дал ему все и кого давно нет с нами, это предательство! Чезаре унижался, забыв свою гордость, и поносил имя Борджиа, чтобы получить свободу. Возможно, это было всего лишь хитрым ходом, но было! Теперь все запомнят не столько гордого и страшного Чезаре Борджиа, а его унижение при попытке купить свободу.

Позже, когда свобода все же не была получена, особенно когда его перевели из Шиншиллы в страшную крепость Медина-дель-Кампо, Чезаре понял, что свободу нельзя купить ценой унижения, ее можно только завоевать.

Бежав, Чезаре совершил преступление против власти, но завоевал свободу. Можно осуждать его за первое, но необходимо уважать за второе.

Именно это – завоевание свободы, а не что иное, важней всего в жизни моего брата. Его гордыня не могла быть утешена, Чезаре был нищ, поскольку его лишили не только завоеванных, но и исконно принадлежавших ему земель, мой брат мог полагаться только на милость короля Наварры, но он был свободен. Свободен хотя бы в выборе своей гибели! Умереть не от болезни пленником, а со шпагой в бою – это так похоже на моего брата.

Его унижения и отказ от семьи ужасны, но его гибель все искупила. Не верю, что Чезаре мог намеренно столкнуться с отрядом врагов в одиночку, чтобы погибнуть. Это не самоубийство, в чем тоже обвиняют моего брата, это последняя попытка моего брата доказать, что он выше остальных, вызов всему миру.

Боюсь, что в бою против нескольких нападавших Чезаре представлял себя Цезарем, погибавшем в Сенате в одиночку против многих.

И я не верю в слухи о том, что убит двойник моего брата, а сам он бежал и где-то скрывается. Чезаре смертельно болен, с ним не было его врача, брату оставалось недолго, и тратить последние годы или даже месяцы жизни на то, чтобы как крот сидеть в норе, он не мог. Святой отец может быть спокоен – Чезаре Борджиа погиб, и только его имя и память о нем могут потревожить Святой престол.

Мой брат погиб без последней исповеди, без причащения, но в бою.

Его погубило не то, что отряд не успел за своим командиром, поторопившимся в атаке, и даже не принадлежность к семье Борджиа, Чезаре погубила его гордыня.

В последние дни я много думала над судьбой Чезаре и всей нашей семьи, пытаясь понять, почему нас преследовали и преследуют несчастья.

Мы с братьями рождены в грехе, ведь отец дал обет целибата.

Но он искренне любил маму и нас тоже. Разве любовь, тем более отеческая, не способна искупить такой грех?

Разве только кардинал Борджиа и папа Александр имели детей? У папы Иннокентия их было двенадцать, но только Борджиа признал всех рожденных от него детей своими.

Однако, вспоминая судьбы известных мне детей понтификов и кардиналов, я не могу вспомнить ни одной счастливой судьбы. Несчастливые браки были наименьшим, что случалось с такими, как мы с братьями, а распутство наименьший грех, присущий детям понтификов.

Судьба Хуана не удивительна для Рима, он был ничуть не более тщеславен, чем другие дети богачей, не более распутен, не бездарней. Он обычный молодой бездельник, которых полно в богатых римских домах. Его беда только в том, что он сын папы Александра, а потому получил больше золота, власти, надежд, ненависти. И не сумел с этим справиться.

Хуан грешил не потому, что был распутен, а был распутен потому, что ему это позволялось. Тумаки, получаемые от разгневанных мужей и отцов соблазненных Хуаном женщин, не в счет. Его боялись потому, что он сын папы, а потому, даже гневаясь, позволяли все.

Разве только ему? Разве в Риме и во всем мире мало тех, кто отступает в тень, чтобы не мешать более сильному спать со своей женой?

Разве только бездарный Хуан занимался делом, для которого не создан и в котором ничего не понимал? Мало ли таких, кто благодаря своему положению и деньгам возглавляет то, для чего совершенно не годится?

Разве только тщеславный Хуан требовал поклонения себе и норовил покрыть золотом даже сбруи своих лошадей? Тщеславное стремление показать свое богатство, затмевая остальных, – один из самых распространенных грехов в Риме. Рим весь покрыт золотом.

Беда моего брата только в том, что у него было больше возможностей, чем у других, к его ногам было брошено все, но у самого Хуана не хватило ума, чтобы с этим справиться. Когда человеку все дается без усилий, он не только не ценит данное, но и способен возгордиться, не имея на то ни малейших оснований.

Чезаре не давалось все легко, ему приходилось доказывать, что он лучший, что должен заниматься иным делом, чем то, к чему определил его отец. Чтобы что-то доказать такому сильному человеку, каким был наш отец, нужно самому стать сильным. Чезаре стал, но остановиться уже не смог. Он всю жизнь доказывал миру, что он новый Цезарь, что выше других и имеет право вершить чужие судьбы, полагаясь на силу оружия, а не убеждения.

Думаю, его гибель началась тогда, когда стремление быть властелином судеб пересилило страстное желание объединить Итальянские земли воедино, воссоздав Великую Римскую империю. Когда гений Чезаре уступил место тирану Чезаре. Почему отец не остановил его, не видел пропасти, в которую сваливается сын, или уже не мог? Скорее второе: пытаясь поднять Хуана до уровня Чезаре, отец позволил самому Чезаре стать монстром.

Я уже не раз написала о вине нашего отца. Неужели Чезаре прав и наше проклятие – принадлежность к имени Борджиа?

Я очень любила отца, любила и боялась и Чезаре, и Хуана. И сейчас я понимаю, что в том, какими они стали, есть немалая доля отцовской вины. Амбиции отца помогли появиться и проявиться чудовищным амбициям Чезаре и Хуана, неважно, что у одного они были обоснованны, а у другого нет.

Если бы отец не поощрял соперничество между ними, все не было бы столь ярко выражено. Если бы братья не соперничали, а помогали друг другу, они могли сделать для Италии много полезного.

Но ведь я тоже Борджиа, разве я лучше Хуана или Чезаре, разве я не тщеславна и не страдаю гордыней? Почему моя собственная судьба столь несчастлива?

Но есть еще Джоффре. Младший брат, на которого никогда не обращали внимания.

Он не похож на нас троих ни в чем, от внешности до нрава. Я знаю, что отец не хотел признавать Джоффре своим из-за его внешности, но брат просто похож на маму больше, чем на отца. Джоффре всегда доставались остатки – внимания, богатства, почестей. С его судьбой тоже не считались, женив на Санче. На Джоффре просто не обращали внимания.

Я не знаю, что должно твориться в душе у талантливого мальчика, а потом юноши, которого в семье не замечали. Джоффре доказал свои полководческие способности в шестнадцать лет, доказал, что может стать куда более достойным полководцем, чем Хуан, но кто это заметил?

Он образован и умен не меньше Чезаре, физически развит и красив, но кто помнит о Джоффре Борджиа? Кому нужны его таланты и умения?

Если мама права и это Джоффре причастен к убийству Хуана, то ему нет прощения, но нужно заметить, что Хуан все сделал для своего бесславного жизненного конца.

Джоффре Борджиа остался в стороне от семьи, может, это его и спасет?

Он сумел укротить свое тщеславие Борджиа и не вознесся высоко, но и падать с вершины Джоффре тоже не придется.

Я не знаю, хорошо это или дурно, но знаю, что даже в семье Борджиа можно было стать не распутным, не тщеславным, не надменным, не жестоким. Худших качеств Борджиа нет у Джоффре, хотя нет и лучших.

Но, может, лучше не быть гением, чем стать гением зла?

Мы с Чезаре обвинили в семейных бедах отца, мол, это его неуемные амбиции, его страстное желание поставить своих детей над всеми, его воспитание и влияние сделало нас троих такими, какими мы стали.

Но разве мы сами ежечасно не способствовали этому?

Разве можно существовать рядом с грехом и не быть в нем запятнанным, если греху не сопротивляться?

Легко быть святым в монастыре, куда трудней в жизни. Я не раз подолгу жила в монастырских кельях, где после бесед с сестрами становилось все так ясно и просто, но стоило вернуться в привычную жизнь, как все снова запутывалось.

Разве я ежедневно не видела совершаемый братьями грех? Видела, даже знала многие подробности, например от Санчи. Понимала, что это ужасно, что оскорбляет Джоффре, но лишь хихикала, слушая рассказы своей невестки.

Разве не знала, что Хуан не пропускает ни одну юбку? Знала, как и все, но не вмешивалась, считая это не своим делом.

Разве я не видела, что соперничество между братьями не доведет до добра? Видела, но, как и мама, не вмешивалась. У меня хватало своих забот.

Рядом гибли три души моих троих братьев, а я старалась им не мешать.

Не в том наша общая беда – мы наблюдаем, оставаясь в стороне. Наблюдаем, видя грех, тем самым поощряя его, иногда даже толкая на совершение. И надеясь на милость Божью, на то, что любой грех можно отмолить. Разве это не грех – грешить, рассчитывая на всепрощение?

Но, размышляя о своих братьях, я подумала еще об одном. Оба погибли неожиданно, без покаяния и причащения. Исповедовались ли они до того? Раскаивались ли в том, что творили? Едва ли.

Стали понятны слова сестры Терезы, которая опекает меня: «Не откладывай покаяние на предсмертный час, никому неведомо, когда он наступит».

Не это ли самое важное – не откладывать покаяние на последний миг, не сокрушаться бездумно по своим грехам, а видеть и понимать их, чтобы не повторять. Возможно, важней не раскаяться в прошлых грехах, а видя их, не повторять снова и снова.

Ваше Преосвященство, едва ли Его Святейшество удовлетворило написанное мной, но я сделала что смогла.

Не мое право судить отца и братьев, я могу судить лишь себя. И это строгий суд, поверьте.

Семьи Борджиа больше нет, что ж, если Италии от этого лучше, значит, так тому и быть. Нашими именами еще долго будут пугать детей в Риме, каждый обманутый муж будет считать виноватым в своей беде Борджиа, каждое убийство назовут продолжением тех, что совершили мои братья. Инцест, распутство, убийства, мздоимство, алчность, жажда власти – имени Борджиа припишут все.

Но я знаю, что пред людской молвой не стоит оправдываться, в этом Чезаре прав. Чем больше будешь доказывать, что слухи лживы, тем больше этих слухов будет. Виниться следует только пред Господом, а Он знает, насколько чиста я и каковы грехи семьи Борджиа.

Перечень смертных грехов, в совершении которых семьей Борджиа Лукреция каялась перед папой Юлием и назначенных им кардиналами, завершен.

К этому времени Чезаре Борджиа уже погиб, и папу Юлия едва ли интересовала исповедь Лукреции, напротив, ее откровения становились опасными для самого понтифика.

Но Лукреция не прекратила писать.

Она вышла замуж за Альфонса Эсте в 1502 году, за пять прошедших лет произошло столько трагических событий, что любая другая женщина потеряла бы присутствие духа. Любая другая, но не Лукреция, ведь она Борджиа, а Борджиа не сдаются даже на смертном одре!

Способность бороться до конца роднила ее с Чезаре больше, чем кровь, текущая в венах. Они были едины по духу именно в этом – не сдаваться, пока жив!

Лукреция основательно переосмыслила свою жизнь и жизнь своей семьи. Вероятно, это заставило ее продолжить Покаяние, добавив слова истинного раскаяния за всю семью.

Это письмо короче прежних и в чем-то их повторяет, но осуждение звучит совсем иначе. Кажется, гибель брата все же вынудила Лукрецию трезво посмотреть на недостатки своей семьи.

Она могла не писать последнее письмо, покаяние больше не нужно папе Юлию, но оно нужно самой Лукреции.

Те, кто знал осыпанную золотым дождем дочь папы Александра в Риме, едва ли узнал ее в Ферраре. Герцогиня Феррары была совсем иной.

Господь услышал раскаяние Лукреции, рожденный ею в следующем году сын Эрколе II выжил, в свое время он стал герцогом Феррары, наследовав отцу – Альфонсо д’Эсте.

Этой женщине не повезло, как и многим другим, оговоренным мужчинами-историками.

Ни одного достоверного факта инцеста с отцом или сожительства Лукреции с братьями нет. Только подозрения, основанные на… утверждениях ее первого супруга Джованни Сфорца, который, кстати, едва высказав обвинения, тут же от них отказался. Но его обида понятна – при разводе Джованни Сфорца обвинили в неспособности жить с Лукрецией супружеской жизнью.

Вероятно, это соответствовало истине, поскольку за неполные четыре года их брака Лукреция так и не забеременела, хотя в двух следующих браках родила восемь детей и перенесла несколько выкидышей.

Даже портреты Лукреции лгут.

Наиболее популярны те, на которых она обладает статями римской матроны – властная женщина, рослая, с мощной грудью, крепкими руками и не менее крепкой талией. Либо довольно упитанная туповатая особа с двойным подбородком и глазами снулой рыбы.

Эти портреты написаны через несколько десятилетий после смерти Лукреции людьми, которые ее не видели в глаза, но помнили римские сплетни о Борджиа. Судя по многочисленным отзывам современников, тех, кто описывал ее родственникам или искал недостатки по заказу хозяев, Лукреция принадлежала к типу Боттичеллевской Венеры – тонкокостная, с узким лицом, узкими кистями рук (маркиза Мантуанская даже подчеркивала длину ее пальцев), худенькая, с небольшой, как у девочки, грудью… Не очень похоже на римскую матрону, не так ли?

Она не отличалась крепким здоровьем, как и крепким телосложением, среди достоверных сведений часто встречаются упоминания о болезнях, вызванных усталостью, простудой, лихорадкой, дурным климатом. Тоже не вяжется с обликом крепкой женщины с суровым выражением лица.

Современниками Лукреция изображена на нескольких фресках, и там она действительно тоненькая златовласка с чуть удивленным, почти детским лицом.

Не лучше и с поведением. Чтобы опровергнуть большинство грязных слухов об этой женщине, достаточно просто сопоставить факты и даты ее жизни.

Начнем с конца.

В Ферраре никто не обвинял Лукрецию в изменах или чем-то подобном. Любовь была, она любила поэта Пьетро Бембо (которого, судя всего, по приказу ее мужа все же убили), а потом своего деверя Франческо Гонзаго маркиза Мантуанского, мужа ее золовки Изабеллы д’Эсте. Но это любовь чисто платоническая – в письмах. Тайная переписка со стихами, объяснениями, но и только. К тому же Франческо Гонзаго был болен сифилисом, плотские удовольствия для бедолаги остались позади.

Кстати, надпись, гласившая, что «здесь лежит дочь, любовница и невестка папы Александра», никогда не была на ее могиле. Там написано иное. Жители Феррары очень любили и ценили свою герцогиню и почитали ее как святую.

Эта выдумка – о любовной связи между совсем юной Лукрецией, ее отцом и двумя братьями – просто мерзость, а сознательное повторение – настоящий грех тех, кто, не задумываясь, произносит такие обвинения.

По воле отца Лукреция поселилась в доме своей родственницы донны Адрианы де Мила в возрасте восьми лет. Надеюсь, никому не приходит в голову, что дородный пятидесятисемилетний мужчина спал со своей тоненькой, как былинка, восьмилетней дочерью?

Когда ей исполнилось девять, у отца появилась любовница – пятнадцатилетняя красавица Джулия Фарнезе, жена его двоюродного племянника Орсо Орсини. Эта сильная женщина из тех, кто соперниц даже в виде дочери собственного любовника не потерпела бы!

Родриго Борджиа можно обвинять во всех смертных грехах, и не только в них, но винить в непостоянстве по отношению к женщинам нельзя. Мы не знаем, кто родил кардиналу троих старших детей – Педро Луиса, Изабеллу и Джироламу, но в Риме он пятнадцать лет жил с Ваноцци де Каттанеи, от которой имел любимых детей – Чезаре, Хуана, Лукрецию и Джоффре. Он очень нежно заботился и о детях, и об их матери – Ваноцци подыскивал сговорчивых и состоятельных мужей, а детей содержал и дал прекрасное образование.

С Джулией Фарнезе Борджиа тоже жил как с супругой, пока та в трудную минуту не сбежала, переметнувшись к врагам.

Главной задачей тетки Лукреции донны Адрианы де Мила в отношении племянницы было сохранение сокровища в неприкосновенности. Для кардинала Родриго Борджиа, который стал папой римским чуть позже, дочь была ценным товаром, допустить порчу которого невозможно. Он любил дочь, как и сыновей, но всегда использовал ее в своих политических целях.

При малейшем затруднении тетка отправляла Лукрецию в монастырь Святого Сикста на Аппиевой дороге. Монастырь Сан-Систо был одним из немногих «чистых» с незапятнанной репутацией строгих монастырей.

Лукреции едва исполнилось тринадцать, когда ее выдали замуж за Джованни Сфорца герцога Пезаро. В это время у папы Александра еще была очень ревнивая Джулия Фарнезе.

Чезаре в эти годы еще учился в Пизе, а потому состоять в любовниках своей сестры, ставшей замужней дамой, не мог. Второй брат – Хуан – едва ли не на следующий день после свадьбы сестры отбыл в Испанию, чтобы там жениться на родственнице короля Марии Энрикес. У Хуана была кошмарная репутация жеребца без разбора, но Лукреция точно не в его вкусе, к тому же даже неуемный Хуан вряд ли рискнул бы соблазнять совсем юную сестру, опасаясь наказания отца. Ему хватало и куртизанок, а также жен его приятелей.

А потом началась французская оккупация, когда не до любви оказалось всем, кроме папы Александра. Лукреция, Джулия и донна Адриана в это время жили во владениях Джованни Сфорца в Пезаро, а сам герцог Пезаро метался меж двух огней, пытаясь угодить и тестю – папе Александру, и своим родственникам, выступающим на стороне французов. Ему тоже было не до любви и юной жены.

Когда французы, наконец, убрались восвояси, Чезаре был уже болен сифилисом и знался только с куртизанками или с теми, кого заразить не боялся.

Вернувшийся из Испании Хуан, который своим поведением настроил против себя всех родственников супруги, кроме нее самой, отправился командовать армией, чего делать категорически не умел. Он провалил все порученные дела и получил новое задание – стать герцогом нового герцогства, собранного из частей Папской области и Неаполитанского королевства. Но сделать этого не успел – был убит.

Лукреция в это время уже находилась в состоянии бракоразводного процесса.

Ее замужество с Джованни Сфорца не принесло никаких дивидендов ни папе Александру, ни ей самой. Жизнь с мужем, вечно мечущимся между Пезаро и Римом, между старыми и новыми родственниками, не привела даже к беременности. Он жил рядом с женой в Риме, дрожа за свою довольно никчемную жизнь.

Что произошло в действительности, мы никогда не узнаем, но легенда гласит, что в то время, когда в комнате у Лукреции за ширмой (!) сидел дворецкий несчастного Джованни Сфорца, к ней пришел Чезаре и зачем-то сообщил, что принято решение об убийстве ее мужа! Сделав такое странное заявление, брат отправился по своим делам (нож точить?), а Лукреция попросила дворецкого немедленно передать услышанное Джованни Сфорца.

Большую нелепость придумать трудно, но легенда существует до сих пор.

Во-первых, у дам за ширмами просто так не сидят и сейчас, а уж тогда тем более. Прятать посреди бела дня от своего несдержанного брата за ширмой дворецкого собственного мужа – это перебор. Это возможно, только если дворецкого туда посадили нарочно.

Во-вторых, где это видано, чтобы супругу будущей жертвы предупреждали о предстоящем убийстве в Риме XV века, когда трупы в Тибре вылавливали каждое утро.

Похоже на довольно примитивную подставу, но сработало. Джованни Сфорца был настолько напуган своими родственниками, что поверил и немедленно сбежал, а Лукреция отправилась в монастырь Сан-Систо. Неудивительно, так поступали вдовы и те женщины, которых бросили мужья. Лукреция была именно такой и предпочла спрятаться в монастыре от косых взглядов и унизительного сочувствия.

У братьев помимо куртизанок в это время была общая любовница – жена их младшего брата Джоффре Санча Арагонская. Любвеобильная Санча наставляла своему малолетнему мужу рога и когда они жили в Неаполе, и в Риме тоже. Она не скрывала ни своей ему неверности, ни того, что спит с обоими старшими братьями.

Лукреция не успела развестись, а Хуан стать герцогом создаваемого герцогства, произошли две трагедии, в которых виноватым объявили Чезаре, хотя это тоже далеко не бесспорно.

Во-первых, был убит Хуан. Его труп с несколькими ранениями выловлен в Тибре.

Все знали, что он отправился гулять в сопровождении человека в маске, а Чезаре с их двоюродным братом Джанни Борджиа вернулись домой, ни у кого не возникало сомнений, что Чезаре после возвращения никуда не выходил, но немного погодя обвинили все равно его.

Папа Александр убийством любимого сына был по-настоящему сломлен, переживал долго и очень тяжело, считая, что это наказание за его собственные грехи, и искренне раскаиваясь.

Лукреция в это время жила в монастыре, куда от папы к ней приходил (или приносил послания) его секретарь Педро Кальдерон.

И тут снова легенда. Педро Кальдерон был молод, хорош собой (честно говоря, на единственном найденном изображении он таковым не выглядит) и сумел соблазнить дочь папы Александра. Или она его. В общем, последовала беременность и рождение сына.

За это время Лукреция все же успела сходить из монастыря на заседание соответствующей комиссии кардиналов, чтобы убедить их в своей девственности после нескольких лет брака с Джованни Сфорца. Юной особе, прекрасно владеющей латынью, поверили на слово (может, не вполне поняли, что именно она сказала на той самой латыни?). Джованни Сфорца объявили импотентом (надо бы заодно и рогоносцем, ведь его первая супруга умерла во время родов).

Такого простить несчастный обманутый Сфорца не мог, именно он сгоряча наговорил гадостей про папу и его детей, включая собственную, теперь уже бывшую, супругу. Но вовремя сообразил, что может пострадать не только морально, но и физически, ведь трупы вылавливали не в одном Тибре, и пошел на попятный – сознался и в том, что импотент, и в том, что соврал про жену и ее инцест.

Но байка уже пошла гулять по свету. Слово не воробей, а целая стая черных ворон, которых не переловишь. В инцест Лукреции с собственным уже престарелым отцом верилось мало, а вот с красавцами братьями, к тому же известными своим распутством, поверили сразу и безоговорочно.

Почему нет?

Да потому что Лукреция до второго брака практически не жила рядом с братьями в Риме (исключая возраст до восьми лет, пока они были у матери)! Чезаре заразился сифилисом в двадцать лет, болезнь прогрессировала довольно быстро, через несколько лет он был вынужден надеть маску, чтобы скрывать свое изуродованное лицо. Едва ли Чезаре рискнул бы заразить отцовскую любимицу, прекрасно понимая, что будет, если это произойдет.

Хуан после относительного взросления своей сестры либо жил в Испании, либо пытался доказать всем, что он полководец, то есть в Риме отсутствовал. А потом был убит. Лукреция тоже жила либо в Пезаро, либо в монастыре.

Кстати, о монастыре.

Легенда рассказывает, что именно там, соблазненная Педро Кальдероном, Лукреция родила сына, которого папа Александр признал своим. А Педро, видно чтобы не путался под ногами в вопросах отцовства, Чезаре убил прямо на ступеньках Святого престола, заляпав кровью несчастного одеяние папы и все вокруг. Папа Александр такой тюфяк, что сыну только пальчиком погрозил, мол, сколько теперь слугам убирать-то! Лукреция тоже ручкой махнула, сына в чужие руки отдала и отправилась искать нового мужа.

Откуда все это известно? Например, из сообщения испанского посла своему королю. Правда, сей соглядатай при Ватикане особой щепетильностью не отличался, если новостей не было – легко выдумывал, подчас такие, что голова кругом шла, куда там нынешним СМИ! Мало показалось послу убийства Хуана и развода Лукреции (может, опоздал с новостью, вот и пришлось выдумывать что-то еще страшней, чтобы эффектно получилось?), добавил жестокое убийство отца ребенка Лукреции.

Педро Кальдерон действительно был убит, его труп обнаружили в Тибре с веревкой на шее. Но при чем здесь Лукреция? Кстати, роди она сына от Кальдерона, малыш явно был бы слишком недоношенным, бедолага Педро посещал монастырскую келью не больше полугода, но это сплетников не смутило, подумаешь, какая мелочь, несколько месяцев туда, несколько сюда…

Но если не Педро Кальдерон, то кто? Вопрос, а был ли мальчик, почему-то не стоял вообще.

Секретари в Ватикане были не менее продажны, чем в любом другом месте, и тайные буллы папы становились явными, стоило только заплатить. Рим узнал, что папа Александр, признав некоего ребенка своим, рожденным замужней женщиной, во второй секретной булле объявлял, что отцом является Чезаре.

Ну, кто же мог родить ребенка одновременно от папы и от Чезаре? Только Лукреция!

Простой подсчет сроков вызывает вопросы, на которые ответов нет.

Считается, что Лукреция родила сына 15 марта 1498 года, во всяком случае, так сообщили послы своим государям, повторяя слухи.

Чтобы родить 15 марта, нужно зачать ребенка не раньше середины июня. Но 14 июня 1497 года убит Хуан! А сама Лукреция с 4 июня жила в монастыре.

От кого Лукреция в середине июня, уже находясь в монастыре, могла зачать ребенка – от папы Александра, который к монастырю не приближался? От серьезно больного Чезаре, обвиняемого в убийстве брата? Или от Педро Кальдерона, который начал посещать монастырь несколько месяцев спустя, когда папе Александру понадобилось убедить Лукрецию произнести перед коллегией кардиналов нужные слова?

Возможно, шустрый Педро Кальдерон сумел соблазнить Лукрецию, о чем узнал Чезаре, наказавший и секретаря, и горничную Лукреции, но при чем здесь ребенок?

Еще одно сомнение. Соглядатаи сообщали своим государям, что семья Борджиа старательно демонстрирует свою сплоченность, для чего в последние дни февраля отправилась на целых четыре дня на охоту. Все верхом в охотничьих костюмах, включая папу Александра и мадонну Лукрецию.

Если мадонне Лукреции предстояло в марте родить ребенка, то весьма опрометчиво ездить верхом целых четыре дня, семейную сплоченность можно продемонстрировать и наблюдая за игрой актеров где-нибудь в Латеранском дворце или во дворце Санта-Мария-ин-Портико. А то и вовсе помахав с балкона в три руки.

Уверенность современников, что Лукреция родила ребенка, основана на расправе с Педро Кальдероном и на слухах. «Говорят», конечно, очень серьезное доказательство, но хотелось бы других.

Что ребенок рожден от папы Александра или от Чезаре (почему не сразу от обоих?), заключают из двух булл папы Александра. Первой он назвал малыша Джованни своим сыном, второй – сыном Чезаре. Почему из этого должно следовать, что речь идет о сыне, рожденном Лукрецией, не объясняется. Незамужних и замужних дам, которые могли родить, в Риме было предостаточно.

Кстати, с чего бы Лукреции называть сына именем своего первого мужа, с которым только что состоялся позорный и тяжелый развод и который немало клеветал на нее, правда, сразу отказываясь от своих слов? А вот папа Александр назвать своего ребенка в память об убитом любимом сыне Хуане (Джованни) вполне мог.

Уезжая в Феррару, она по требованию отца оставила Родриго, сына от второго брака, в Риме. Это было логично – везти с собой ребенка, когда еще неясно, как сложатся отношения с новой семьей, неосмотрительно. Потом забрать мальчика не получилось, но Лукреция все годы до его взросления не просто интересовалась сыном, а заботилась о нем. Ее расчетные книги пестрят пометками об отправке подарков не только самому Родриго, но и его воспитателю, учителям, слугам, даже псарям, причем все указаны поименно, и каждый подарок не куплен оптом, а выбран по интересам. То есть Лукреция знала, как зовут каждого из тех, кто живет вокруг ее мальчика, и помнила, кто что любит – один книги, другая кружева, третий красивый поводок для собаки…

Но при этом никогда не вспоминала о Джованни Борджиа, якобы ее старшем сыне.

Может, потому, что он был сводным братом или даже племянником?