Глава 33

Опять самолет, многочасовой перелет. Знакомый до трещин на взлетной полосе аэропорт Лос-Анджелеса: еще недавно он подарил нам большую надежду. Что же будет теперь?

Останавливаемся в отеле неподалеку от госпиталя. Жанне по-прежнему нужно как можно больше двигаться. Попробуем преодолеть это небольшое расстояние пешком.

В городе всё, как и прежде, и уже знакомо. Запахи распустившихся цветов и деревьев вдоль дорог, уютные невысокие белые дома, перпендикулярные улицы, неспешные горожане, ласковое солнце. Мы будто имплантированы в эти обстоятельства. Мы чужие здесь. Несовместимы с атмосферой спокойствия. Волны накатывающего на нас беспокойства сильнее окружающего умиротворения.

— Я очень устала, давай отдохнем.

— Давай. Мы уже почти пришли. Ты молодец! Не забывай, вечером мы собирались поужинать в Nobu, — подбадриваю я Жанну. — Сядешь за руль?

Вот и госпиталь. Всё привычно до автоматизма: раздвижные двери, запах кофейни на первом этаже, лифт, шестой этаж.

Мы оказываемся у дверей приемного покоя. Любезный администратор встречает улыбкой.

— Добрый день, мисс Фриске. Располагайтесь. Напомните, пожалуйста, дату вашего рождения.

Не успеваю раскрыть рот, как Жанна перебивает:

— Восьмое июля семьдесят четвертого. — И, повернувшись ко мне, игриво: — Эй, я могу и сама.

Вскоре появляется наш лечащий врач Джереми: «Как вы долетели? Как Платон?» Показывает укус детских зубов на руке. «Посмотрите, это меня дочь. Ничего себе, правда?! С сыном таких приключений не было. Теперь я понял — мальчики разбивают всё вокруг, а девочки разбивают папе сердце». Вижу, старается отвлечь нас. «Жанна, ты хорошо выглядишь. Мы все еще не можем забыть твою ласточку. Ладно, отдохни немного. Дмитрий, можно на минуту?»

В кабинете Джереми на экране снимки последнего МРТ Жанны. Кажется, я уже безошибочно узнаю именно ее черно-белые слайды среди множества. Джереми стучит обратным концом ручки по экрану:

— Дмитрий, это рецидив. Появились новые очаги опухоли и возобновился рост старой.

— Что нам делать?

— Я буду с тобой откровенен. Мы испробовали все доступные методы. Ничего более нового в принципе не существует.

— А повторные инъекции? Вы говорили, что это возможно.

— Да, это действительно возможно. Но ты должен помнить, что резервы организма не безграничны. Количество иммунных инъекций ограничено. Но мы обязательно попробуем. Как и прежде, только время покажет, сработает наш план или нет. Начинать нужно срочно. На размышление у вас день.

— Хорошо. Жанна слабеет с каждым днем. Она почти все время спит.

— Поспеши! Если мы опоздаем, в один из дней ты просто не сможешь ее разбудить.

Я нашел Жанну спящей в смотровом кабинете.

— Любимая… — нежно тормошу я ее. Она глубоко спит. Не скоро с трудом открывает глаза и не может понять, где находится.

— Где мы? Где Платон?

— Мы в Лос-Анджелесе. Платон ждет нашего возвращения в Москве.

Улыбаюсь. Глажу ее по волосам. А в душе закипает паника. Слишком мало времени прошло с тех пор, как я видел эти симптомы в последний раз, слишком свежи воспоминания. Всё повторяется вновь. Но стараюсь не подавать вида.

Итак, мы испробовали уже всё, что предлагала мировая официальная медицина. Альтернатив нет. Этот препарат — последняя сколько-нибудь оправданная надежда на задержку болезни. На нем оканчивается зона передовой исследовательской медицины, и начинается пустота, которую остается наполнить смирением.

Звоню в Москву ее родителям. «У Жанны рецидив. Завтра необходимо дать ответ, если вы согласны продолжить ее лечение. Гарантий по-прежнему никаких. Посоветуйтесь, с кем считаете нужным, подготовьте вопросы врачу и примите решение».

Вопросов у них не было. Решения тоже. Жанна в постели и не помнит, где она, путает день и ночь. Ну что же, в таком случае решать мне.

«Джереми, у нас нет выбора. Если ты считаешь, что это может сработать, — начнем».

В те дни Жанна уже почти не вставала и редко приходила в сознание. Сижу возле постели. Получаю СМС от Ксении.

«Дима, Жанна не отвечает на мои сообщения. Где она?»

«Сижу рядом с ней. Мне она тоже не отвечает. И мне самому интересно, где она».

Однажды ночью я проснулся от ее взгляда.

— Привет. Как ты?

Жанна взяла меня за руку. Совершенно ясно и четко, казалось, осознавая наше положение и происходящее, тихо, спокойно попросила: «Пожалуйста, не отпускай меня». Сказав, закрыла глаза и уснула, улыбаясь прежней нежной улыбкой из светлого, радужного прошлого.

Утро. Такси в клинику. Инъекция. Такси в отель. Постель. Мучительный страх. Врачи уверяют: то, что предыдущее лекарство подействовало так эффективно, повышает шансы на успех и с новой вакциной. Распорядок прежний — один укол каждые три недели. О том, есть ли результат, станет известно не раньше чем через 12–18 недель. Никаких гарантий. Вымученная, чахлая, но еще теплящаяся скромная надежда — вдруг и на этот раз? Это становилось невыносимо.

Ошалевший от мыслей, брожу по Лос-Анджелесу: знакомые улицы и дома, те же магазины, рестораны. Но если в прошлый раз мы были там вдвоем, заново выстраивая шаткую конструкцию новой жизни, все-таки полной надежд, то сейчас я снова один. Мне одиноко и страшно. Опять наступило мрачное, безжалостное, высасывающее силы время болезни.

Оставаться здесь больше не имеет смысла. Мы должны вернуться домой.

Февраль 2015-го. Перелет подобен ночному кошмару. Скорее открыть глаза, чтобы вырваться из мучительного сна, вытряхнуть из головы навязчивый шум, голоса. Темная комната, учащенное дыхание. Затухая в уходящем сне, все тише эхо пугающих звуков. Тишина. Успокойся. Но стоит только опять забыться во сне, как необъяснимые сцены вновь мгновенно затягивают в бездну ночного мучения. Жанна открывает глаза, ненадолго выныривая из тяжелого сна. «Где мы? Куда? Почему в самолете?» Мне больно и жутко видеть, с каким неподдельным усердием, ненадолго обретая ясность сознания, она что есть сил пытается понять, что происходит, соединить в голове мысли, ощутить время, понять маршрут. Но тщетно. Выбившись из сил, в изнеможении она закрывает глаза, засыпает — и потом вновь и вновь: «Где мы? Куда?» Раз за разом терпеливо повторяю: «Мы летим домой. Нас ждет Платон. Доверься мне. Спи. Я рядом. Я не отпущу».

Жанна и сын вновь в родительском доме. Обстановка критическая. Бесконечные семейные склоки, ругань, мат. Они переживают по-своему. Только это не решает главного — не помогает Жанне. Нервы расшатаны у всех. Теряя последнюю выдержку, меня засыпают обвинениями в неверно выбранном лечении и бездействии. И совсем безумными: «Ты хочешь ее смерти».

«Вам есть что предложить взамен? — спрашиваю. — Было что предложить? Где вы были в течение этих двух лет?»

Ответа нет. Лишь ор, отвратительные истерики и плач. Меня вновь и вновь спрашивают, когда подействует лекарство? Объяснения не помогают. Отвечать не имеет смысла.

Семья Жанны близка к тому, чтобы остановить инъекции. «Ее убивает не опухоль, ее убивает лекарство», — уверены они. О продолжении или отказе от лечения громко спорят всей семьей. Согласия нет. При этом никто не знает наверняка, как лечить Жанну. Дом буквально кипит. В конце каждого спора, неизменно переходящего в ссору, виновным остаюсь я. Это происходит день за днем и длится неделями. Эмоции не решают проблему — так или иначе о Жанне нужно заботиться, пытаться ей помочь. Так и лечат, противясь, бурно всхлипывая, но лечат, или, скорее, не мешают лечить.

Я вновь возвращаюсь в США за следующими дозами препарата. После в Германию. Получить лекарство в России невозможно, назначенный препарат здесь не сертифицирован. И это значит, что ни один врач не имеет права вводить его пациенту. Кто согласится?

Действительно серьезнейшей проблемой стали переговоры с российскими онкологами. Статус и состояние здоровья не играют никакой роли. Все же после нескольких недель переговоров онкоцентр имени Блохина соглашается пойти нам навстречу. Но вот беда. Принимая Жанну на лечение, российские врачи диктуют свой протокол. Он не совпадает с протоколом американских коллег. Более того — противоречит. Спорить было бессмысленно. Во врачебный «диалог» будто вмешался выскочка-дилетант. Что я мог сказать? «Умоляю, свяжитесь с Лос-Анджелесом. Прошу. Важно действовать сообща. Иначе какой резон? Я очень прошу». Меня терпели и снисходительно молча делали свое дело. Обнуляя все наши прошлые попытки спастись. «Не спорь. Нас просто вышвырнут отсюда», — шипит на меня мать Жанны.

Стоя у кровати не приходящей в сознание Жанны, только что закрыв дверь за нашим «несогласным» врачом, опустошенный и обессилевший, помолчав, я тихо сказал: «Всё».

Все дальнейшие решения о лечении Жанны родители должны принимать самостоятельно. Я останусь, буду делать всё, что и прежде, буду помогать, но «тянуть» дальше, постоянно спотыкаясь о противоборство и просто саботаж ее родных, я больше не в силах. Мне не было стыдно. Было горько и обидно. Болезнь, которая должна была сплотить, наоборот, разорвала неловко натянутые ниточки отношений между безмерно далекими друг от друга людьми.

Разумеется, я продолжал консультации с Америкой и Европой, занимался анализами, лекарствами. Но снял с себя ответственность за дальнейшие шаги. И, к собственному стыду, вскоре осознал чудовищную истину. Когда в прошлый раз врачи в России сказали мне, что надежды нет, я ответил: «Мы еще поборемся». С тех пор прошло полтора года, которые Жанна не просто прожила, а встала на ноги и изо всех скромно отмеренных сил вновь попыталась зачерпнуть полноценную и насыщенную жизнь. В конце концов, несмотря на трудности, это время рассказало нам о цене сиюминутного счастья, позволило собственными пальцами нащупать пульсирующую артерию бегущего и ускользающего времени.

И вот мне вновь повторили те же слова: «Надежды нет». Молча киваю и вспоминаю, как однажды уже это слышал. Но сейчас никаких сил, а главное, никакой веры, увы, во мне уже не осталось. И самое чудовищное, я осознал, что разрубить этот чертовски сложный узел болезни, семейных отношений, собственной усталости, пустых надежд, умирающей любви сможет только… выздоровление. Или смерть. Ничего другого.

«Девочка моя, я никогда не отпущу тебя, — шептал я Жанне все более редкими мгновениями, когда нас оставляли наедине. — И если мне не суждено тебя спасти, я хотя бы не хочу склок над твоей головой, не хочу унижать тебя ссорами, полными ненависти».

Мне показалось, она меня слышала.