7 ISIKHUNI SIBUYA NOMKHWEZELI «Огонь обжигает того, кто его ворошит»

Не поймите меня неправильно – мне нравился «Король Лев», а Мбусо и Андиле и вовсе могли смотреть его сто раз подряд и знали все песни наизусть. То же самое и с «Книгой джунглей», хотя и в меньшей степени. Так что без обид, Дисней. Особенно мне нравился момент из «Короля Льва», где Симба, уже будучи подростком (к слову, озвучивал его Мэттью Бродерик – наверное, все черные актеры в тот день болели) просит совета у Рафики, мудрого старого мандрила (который говорил голосом Роберта Гийома).

– Я знаю, что должен сделать, – говорит Симба. – Но вернуться – значит снова встретиться лицом к лицу с прошлым, а я так долго от него убегал.

Хрясь! – Рафики бьет его большой палкой по голове.

– Ой! – кричит Симба. – Ты что, дурак? За что?

– Это не важно, – говорит Рафики. – Это ведь уже в прошлом.

– В прошлом, да, – соглашается Симба. – Но все равно больно!

– Да, – отвечает Рафики. – ПРОШЛОЕ ИНОГДА ПРИЧИНЯЕТ БОЛЬ. НО ТЕБЕ РЕШАТЬ, БЕГАТЬ ОТ НЕГО ИЛИ ПРИНЯТЬ И ИЗВЛЕЧЬ ИЗ НЕГО УРОК.

В какой-то степени эти слова – диснеевская интерпретация высказывания американского философа испанского происхождения Джорджа Сантаяны: «Те, кто не помнит прошлого, обречены повторять его». Разумеется, это же можно сказать и о колониальном режиме в целом и апартеиде в частности. На более личном уровне, думаю, суть в том, что человек либо таскает за собой багаж прошлого на протяжении всей жизни, либо садится и разбирает чемоданы.

В течение всего периода моего взросления в нашей семье было не принято подолгу говорить о чувствах. Мы делали то, что нужно, потому что то, что происходило вокруг, всегда было намного важнее каких-то личных переживаний. А ведь этот период – самый опасный и деликатный в жизни человека. Я со страхом жду того дня, когда Леваника и Неема начнут брать без спроса мою машину, огрызаться и всерьез думать, что они знают все на свете. Но в то же время я понимаю, что, если они не пройдут через это, значит, с ними что-то не так. Все, что мне остается, – пройти этот путь вместе с ними, не забывая о том, что и мне самому взрослые делали поблажки и многое спускали с рук, когда я был в их возрасте.

Отец жил неподалеку от нас, но первое время мы виделись не слишком часто. Мама все еще где-то дрейфовала, так и не справившись с алкогольной и наркозависимостью и страдая от множества личных проблем. Став старше, я мало-помалу начал обрабатывать все то, что слышал и видел в детстве. В то время я ничего из этого не понимал, потому что был слишком маленьким. Но теперь я чувствовал себя так, будто мне заново сломали кость, которая плохо срослась. В этом недостаток общества, в котором детям запрещено задавать вопросы: в конце концов, повзрослев, они обнаруживают, что у них нет ответов.

Мадиба знал о всех этих сложностях и переменах, происходивших во мне в подростковом возрасте (хотя и не проявлял явного сочувствия к ним), и предпринял попытку помочь мне. Когда я повзрослел, он стал чаще брать меня с собой в поездки, и всегда они несли в себе некую образовательную нагрузку. Я стеснялся камер, но всегда с готовностью соглашался поехать куда угодно, и, как правило, это «куда угодно» было фантастическим местом. Помню, как в конце 90-х мы вместе отправились на футбольный матч, кажется, ЮАР – Нидерланды, и чем ближе мы подъезжали к стадиону, тем сильнее я волновался оттого, что вот-вот увижу знаменитых футболистов. Когда машина остановилась, я рывком открыл свою дверь – чуть раньше, чем следовало. Выскочив из машины, я едва не оглох от рева толпы, который внезапно стих, когда люди поняли, что я не Мадиба. Они словно спрашивали: «А это еще кто? Хотим Манделу!» Тут из машины вышел Майк, наш водитель, и подошел к двери Мадибы, готовясь ее открыть и глядя на меня с немым вопросом: «Чувак, ты чего?»

– Прости, дружище, – сказал я. – Ты забыл сказать мне, что надо подождать.

Майк открыл дверь Старика, и на этот раз толпа обезумела по-настоящему. Я физически ощутил исходящие к Мадибе волны любви. Он улыбнулся мне и пожал плечами, как бы говоря «Да, мы крутые!», и мы направились к веренице знаменитых футболистов. Я в благоговении стоял перед этими ребятами, но потом дед сам представил меня, с огромной гордостью.

– Здравствуйте! Как поживаете? Это мой внук, Ндаба. В следующем году он заканчивает школу.

Разумеется, в школе нас обязывали носить форму, но в свободное время я мог одеваться, как пожелаю. Мадиба же был одет непринужденно и вместе с тем оригинально. В поездках он обычно покупал штук двадцать рубашек понравившегося фасона разных цветов. Футболок он никогда не носил, как и мы с братьями, – разве что дома. После того как в 1995 году Старик показался на матче «Спрингбокс» в майке с их символикой, все стали дарить ему спортивные майки с эмблемами всех команд, куда бы он ни отправился: «Янки», «Чикаго Беарз», а во время чемпионата мира и американцы, и португальцы подарили ему свои фирменные майки. Разумеется, это были специальные майки, на спине которых красовалось имя «МАНДЕЛА». Когда мне стукнуло восемнадцать-девятнадцать, я вытянулся, и они стали мне впору. Эти футболки превратились в ключевой элемент моего персонального стиля: нечто среднее между «Def Jam» и символом человечности.

Я все еще оттачивал свои навыки по части отношений с девушками, и хотя Мадиба был не совсем тем человеком, к которому я обратился бы в первую очередь с этим вопросом, все же он дал несколько ценных советов. Во-первых, нельзя было приводить девушку домой, когда стемнеет.

– Только после уквалука – «восхождения в горы», – сказал он. – Тогда ты будешь готов стать мужчиной и сможешь пригласить девушку на ужин и так далее.

Во-вторых, он надеялся, что я буду разборчив в своих предпочтениях.

– Ты должен встречаться с девушкой своего уровня, – сказал он.

Сначала я воспринял эти слова буквально – решил, что он имеет в виду, что я должен встречаться с одноклассницей. Но, подумав хорошенько, понял, что он говорил о девушках со схожим прошлым. Тогда я попытался представить девушку, у которой была бы такая же жизненная история и которая при этом не была бы моей двоюродной сестрой. Это значительно сужало круг поиска. Со временем, когда я уже имел за плечами опыт отношений с несколькими девушками и стал лучше понимать, как устроен мир, окончательно понял: дед хотел, чтобы я встречался с девушкой, которую искренне уважаю.

– Послушай, – сказал Старик. – Ты – это ты. Некоторые женщины в ЮАР будут видеть в тебе «джекпот». Но тебе нужна та, которая поймет, через что ты прошел, та, которая разделит твои ценности, чьи стремления будут такими же, как у тебя. Которая станет твоей единомышленницей и партнером.

Мне вдруг пришло в голову, что эти же самые слова отец слышал от него, наверное, тысячу раз. Я набил полный рот еды и ответил:

– Я думал, ты против браков по сговору.

– Нет, я лишь сказал, что не хотел жениться на той конкретной девушке, – при этих словах голос его стал скрипучим и резким, так случалось всякий раз, когда во время интервью ему не нравился вопрос или тема. – Браки по сговору имеют свои плюсы, и, по статистике, они более удачны, ведь ты женишься не на одном человеке, ты становишься членом целой семьи. Именно так в нашей культуре рассматривается брак. Сначала отцы жениха и невесты встречаются, беседуют, а потом – бум! – и тебе сообщают, что ты скоро женишься. Я сбежал потому, что они поменяли девушек местами.

– Может быть, она тоже не хотела за тебя выходить.

– Может, и так, – пожал он плечами. – Ндаба, никто не пытается указать тебе, на ком жениться. Никто не говорит тебе, что делать.

Вот тут я рассмеялся:

– Дед, да ведь ты всегда говоришь мне, что делать.

– Нет, я лишь хочу, чтобы ты старался поступать как можно лучше. И если вижу, что ты совершаешь глупость, тогда говорю «Не делай этого!».

Такие беседы становились все более частыми. Мы садились смотреть футбольный матч или бокс, и каким-то образом все его премудрости потихоньку начали меня раздражать. Так, в пятнадцать лет я получил в подарок щенка от водителя, который отвозил меня в школу и улаживал разные повседневные дела. Это был пудель – прелестное маленькое создание. Он пробыл у меня всего пару дней, но за это время я к нему очень привязался, и не только потому, что «все девочки тают от милых щеночков». Старик, проходя мимо моей комнаты, заметил меня со щенком и решил немедленно положить этому конец.

– Собака, Ндаба? Кто тебе разрешил завести собаку? Нет-нет-нет. Ей здесь не место. Немедленно избавься от нее.

Я взмолился:

– Ну, дедушка, пожалуйста! Я никогда не просил у тебя собаку, но я очень-очень хочу его оставить! Я буду заботиться о нем, от него не будет ни шума, ни беспорядка!

– Ндаба, – ответил он. – Видишь этого пса? Когда он заболеет, его надо будет возить к ветеринару. Когда проголодается, надо будет покупать ему еду. У многих людей нет такой роскоши, Ндаба, а ты хочешь отдать ее собаке? Многие люди обращаются со своими питомцами лучше, чем с другими людьми. В нашем доме собак не будет.

На это мне нечего было возразить. Он заставил меня вернуть собаку водителю, который нашел ей новый дом, но я был подавлен. Я знал, что дед ничего не имеет против владельцев собак с моральной точки зрения. У него было множество знакомых-собаководов – да хотя бы та же королева Елизавета, с которой он был дружен! – и никогда он никого за это не осуждал. Другие могли держать сколько угодно собак, но не я! Я был страшно зол. Сейчас я даже не помню, как назвал того пса. Мне пришлось с ним расстаться, и это меня ужасно бесило.

В ПОСЛЕДНЕМ КЛАССЕ ШКОЛЫ Я ИСПЫТЫВАЛ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ ОТ СПОРОВ СО СТАРИКОМ, А ОН НЕ ЛЮБИЛ, КОГДА С НИМ СПОРЯТ. ДУМАЮ, ЗА СВОЮ ДОЛГУЮ ЖИЗНЬ ОН ПРОСТО УСТАЛ СПОРИТЬ. Иногда мне казалось, что мы как Тайсон и Холифилд: кружим друг напротив друга, ища слабые и сильные точки и испытывая характер. Иногда мы заводились не на шутку, и я отправлялся спать с тяжелым сердцем, но, когда наутро мы вставали, всегда было mahlamba ndlopfu – «время купать слонов» – новая заря. А затем снова появлялся очередной повод для ссор.

Когда мы переехали в новый дом в Хьютоне, Граса согласилась с тем, что старшим детям нужны отдельные комнаты. Поэтому, пока в доме шли работы по их обустройству, мы с Мандлой жили в старом доме. Это был отличный повод для того, чтобы пригласить в дом какую-нибудь девчонку тайком от деда, как будто это мой собственный дом. Разумеется, в подобных ситуациях каждый желает, надеется (и молится), чтобы никто ни о чем не узнал. Однажды на выходных, когда Мандла был дома, он все-таки застукал меня с симпатичной американочкой. Разумеется, ему не хотелось из-за меня получить нагоняй от Старика и лишиться возможности жить отдельно, поэтому он вышел из себя. Я пытался его успокоить, как мог.

– Да ладно тебе, братишка! Ты что, прикалываешься? Не надо все портить!

– Уведи ее отсюда! – повторял он каждые пять минут, в конце концов я сдался и отправил девушку домой. Вскоре после этого я без спросу взял машину Мандлы. На выходные он всегда уезжал, и я не смог удержаться. Это была серебристая «Тойота Тазз», которую Старик купил ему за границей. Она была выполнена по индивидуальному заказу, с шестнадцатидюймовыми легкосплавными дисками, колесами BBS, тонированными окнами и четырьмя двенадцатидюймовыми динамиками Rockford Fosgate. Первоклассное качество. Фактически он превратил салон автомобиля в один гигантский динамик. Так что, оказавшись внутри, я пришел в неописуемый восторг. К несчастью, меня заметил один из друзей Мандлы и позвонил ему. Попался!

Когда Мандла вернулся, я смотрел телевизор с приятелем. Он был настолько зол, что избил меня прямо на глазах у своей девушки. Мой друг был так напуган, что сбежал, оставив меня наедине с моими проблемами. Мандла ударил меня по лицу, поставив под глаз синяк, который не проходил целую неделю. Разумеется, я не мог рассказать Старику предысторию, так что пришлось выдумывать оправдания на ходу. Врать ему у меня никогда не получалось, он всегда видел меня насквозь, поэтому я просто сидел под его испепеляющим взглядом.

Я устал от всего этого. И дело не только в случае с собакой. Много всего накопилось. Я задумался о том, чтобы перебраться к отцу, который жил всего в пяти минутах от нас. Там я мог бы уходить из дома и приходить когда вздумается, и никому не было бы до меня дела. На заднем дворе был маленький домик, где я мог уединиться с девушкой, когда отец был с друзьями. Отца я не спрашивал – просто поставил перед фактом: «Эй, я тут приеду поживу у тебя». Но со Стариком так нельзя – у него надо спрашивать. И вот я пошел к нему в кабинет.

– Дедушка, ничего, если я немного поживу у отца? – спросил я сразу с порога.

Он оторвался от книги, которую читал. Во взгляде его не было удивления. Он не спросил, почему я хочу уехать, и не стал уговаривать меня остаться, а просто сказал:

– Мне всегда не давало покоя то, что мы с твоим отцом так и не сблизились.

– Но, может быть, – ответил я, – для нас с ним еще не все потеряно.

Он кивнул:

– Что бы ты ни решил, Ндаба, знай: это твой дом.

– Я знаю, дед. Это ненадолго.

Я вышел из его кабинета, наконец-то получив свободу. Никто больше не будет дышать мне в затылок, говорить, что я что-то недостаточно хорошо делаю или что я должен постоянно убираться в своей комнате. В отцовском доме была горничная, и вообще мне там жилось привольно. Я мог делать только то, что захочу, и развлекаться, сколько угодно. «Бедный Квеку, – думал я. – Тетя Маки заставляет его работать, учиться и выполнять разные поручения, а мы с отцом тут отмокаем в бассейне». Отец возвращался с работы, включал джаз на магнитофоне, снимал штаны и футболку и надевал шорты или пижаму. У него была подруга – кажется, теперь это называется «интимная подруга», которая приходила время от времени и удовлетворяла его потребности. Она не была красавицей, но казалась безобидной, к тому же мне было все равно, чем они занимаются.

Три раза в неделю приходила женщина, которая готовила для нас. В остальное время мы заказывали еду на дом. У деда я ни разу не заказывал доставку – Старик не желал размениваться на подобное, предпочитая каждый день старую добрую кухню. Матушка Ксоли и матушка Глория были на высоте – как бы поздно он ни засиживался за работой и сколько бы человек ни собралось за столом к завтраку, обеду или ужину. В отцовском же доме были только я и он, иногда мои братья, пара друзей, которые устраивались у бассейна. Никто не читал лекций по политике и истории. Мы вообще почти не разговаривали.

– Чувак, я подсел на южноафриканское пиво, – говорил отец. – Светлое, прозрачное, без горчинки. Как хорошая женщина.

Он рассмеялся, а я подумал: «О да, тут дела пойдут на лад!»

Я не пил вместе с отцом, но он знал, что я тоже могу выпить. Однажды мы с Квеку отправились развлекаться и вернулись на заплетающихся ногах около 4.30 утра. Отец не спал, смотрел боксерский матч Майка Тайсона. Мы предприняли безуспешную попытку скрыть свою нетрезвость – отец сделал вид, что не заметил. Я смутно помню, как они с Квеку обсуждали матч, я уже почти засыпал. Потом далекий отцовский голос сказал: «Пора спать, дружище». Я, шатаясь, отправился к себе в комнату и отключился.

Отец с пониманием отнесся к нашим разногласиям с Мандлой.

– Я уже потерял всякую надежду – он совсем вышел из-под контроля. Твой брат слышит только себя. Я пытался повлиять на него, но ничего не вышло. Он никого не желает слушать.

Мандла решил жениться, а отец и Старик в один голос твердили ему одно и то же: «Не торопись, сначала закончи университет». Но Мандла был глух к их советам. В конце концов, он все же настоял на своем и женился, хотя из всех родственников на его свадьбу пришел только я. Потом все приставали ко мне с расспросами, как все прошло, а я рассказывал малоубедительную историю о том, что они куда-то уехали или вроде того. Когда я попытался обсудить эту тему с отцом, он сказал:

– Ты, главное, думай об учебе. Теперь у тебя есть шансы закончить раньше Мандлы.

Сначала меня утешала мысль о том, что он на моей стороне, но потом мне стало не по себе. Я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы у бассейна мы лежали все втроем.

Отец убеждал меня в необходимости хорошо учиться, но не стоял надо мной с палкой. Если я отправлялся тусить допоздна, он не ждал, что я встану ни свет ни заря, сделаю зарядку, застелю постель и приду в школу вовремя. Беспорядок в комнате был моим личным делом, так же как его делом был беспорядок в его комнате. Казалось, он был все таким же добрым и снисходительным, как в детстве, когда все мы жили у бабушки Эвелин в Восточно-Капской провинции, и я заходил к нему в магазин за шоколадками, чипсами и всякой всячиной. По вечерам мы с друзьями частенько зависали в бассейне и напивались до бесчувственности. Каждые выходные устраивали вечеринки. На учебу я почти забил, часто прогуливал уроки, что привело к совершенно плачевным оценкам. Когда опубликовали отчеты об успеваемости, я про себя порадовался, что Старик их не видит. Я ожидал, что отец воспримет это спокойно, но ошибся.

– Ндаба, тебе нужно взяться за ум, – предупредил он меня. – Я столько выслушал за годы собственной учебы – не хватало еще, чтобы Старик отчитывал меня за тебя.

Я знал, что он говорит всерьез, но знал и то, что он не станет чинить мне препоны, так что пока все было нормально. Тетя Маки была рада нашим с отцом попыткам наладить отношения. Она все время просила его рассказать мне о своем детстве, которое нельзя было назвать безмятежным. Мадиба с бабушкой Эвелин развелись, когда отцу было восемь, в основном потому, что бабушка с головой ушла в религию, став Свидетелем Иеговы, и не проявляла никакого участия в деятельности АНК. Она считала, что Бог, а не Мадиба, должен исправить все несовершенства этого мира, и не желала жить в непрекращающемся страхе. Ей претила сама мысль о постоянной необходимости жить в бегах и прятаться от властей. С самой начальной школы отец, его старший брат Темби и младшая сестра Маки были вынуждены взять себе фальшивые имена, зная, что никогда никому не смогут рассказать, кто они на самом деле.

Даже когда Мадиба женился на матушке Винни, полиция не оставила в покое Эвелин и продолжала угрожать ей, ведь она была его первой женой и матерью его старших детей. Мадиба был врагом общества номер один, и они во что бы то ни стало старались выманить его из укрытия. В конце концов бабушка Эвелин бежала вместе со своими детьми в Свазиленд, где они жили как беженцы до тех пор, пока Мадибу не нашли и не арестовали. Отцу было двенадцать, когда Мадибу посадили, а когда убили Темби – девятнадцать.

– Когда погиб Темби, – рассказывал отец, – я получил письмо от твоего дедушки. Он писал: «Ненавижу читать морали, Кгато, но твоего старшего брата больше нет, и теперь тебе придется взяться за ум!»

Я едва не рассмеялся, представив, как Старик с трудом удерживается от того, чтобы не прочитать проповедь, но, зная отца, пришел к неутешительному выводу: наши с ним проблемы были схожи с его собственными со Стариком. Совсем недавно я нашел письмо. Оно приведено в книге Мадибы «Разговоры с самим собой». На мой взгляд, оно совершенно потрясающее по многим причинам: тон, содержание и время – всего через пару недель после смерти дяди Темби, – а еще и предзнаменование. В то время шансы Мадибы на будущее за пределами острова Роббен были ничтожны, но он сам выражал надежду и оптимистичный взгляд на будущее и был твердо настроен сделать все, чтобы мой отец нашел себе в нем место.

28 июля 1969 года

Кгато, я ненавижу читать морали, даже собственным детям, и предпочитаю вести разговоры на равных, высказывая свое мнение в форме совета, который человек может принять либо отказаться от него. Но я не выполню свой долг, если не отмечу, что после смерти Темби на твои плечи ложится огромная ответственность. Теперь ты старший сын и именно ты должен поддерживать семейные узы и подавать хороший пример своим сестрам, быть гордостью своих родителей и всех родственников. Теперь тебе придется старательнее заниматься, никогда не пасовать перед трудностями и не оставлять поле боя – даже в самый темный час.

Никакого давления, значит?

Помни, что мы живем в век научного прорыва, каждый день происходят невероятные события, такие как высадка человека на Луну. Благодаря этому событию человек сможет больше узнать о Вселенной и, возможно, даже изменить фундаментальные основы многих областей знания. Молодое поколение должно заниматься собственным образованием и всесторонней подготовкой, чтобы суметь понять, к чему могут привести исследования космоса в долгосрочной перспективе. Это эпоха напряженной и жесткой конкуренции, где главный приз ожидает того, кто прошел тщательную подготовку и получил наивысшую академическую квалификацию в своей области. Темы, волнующие человечество в настоящий момент, требуют должной тренировки ума, и человек, не прошедший ее, неполноценен, поскольку не обладает всеми необходимыми инструментами и оборудованием для достижения успеха и победы на службе стране и людям. Упорядоченная и размеренная жизнь, упорная и систематическая учеба в течение всего года, в конце концов, принесут свои плоды и глубокое личное удовлетворение. Кроме того, они вдохновят твоих сестер, и они последуют примеру своего любимого брата, в свою очередь извлекая немалую пользу из твоих научных знаний, разностороннего опыта, усердия и достижений. Люди всегда тянутся к трудолюбивым, дисциплинированным и успешным личностям, и если ты приложишь усилия, чтобы развить в себе эти качества, то у тебя будет много друзей.

Самое странное в этом письме: в нем я вижу человека, который не смог дать нормальное воспитание моему отцу, но в то же время дал его мне. Я знаю, что смерть Темби сильно повлияла на моего деда. Знаю, что он испытал невообразимую боль. Но вместе с тем он наверняка догадывался, что и для отца его гибель была страшным ударом. Неужели он не мог найти хоть слово утешения? Или он боялся, что, произнеся его, разрушит дамбу, сдерживавшую его собственное горе, и оно вырвется наружу, захлестнув его с головой? Может быть, он всеми силами старался сохранить внешнее ледяное спокойствие и сосредоточиться на будущем, чтобы продолжать борьбу? Если так, то, сам того не подозревая, Мадиба сражался вовсе не за моего отца, а за меня.

Апартеид неохотно отпускал последнее поколение людей, заставших его. Они вырывались из его тисков свободными, но израненными. Нельзя сломать человеку руки, а потом сказать: «Ну, ведь у тебя еще остались пальцы на ногах, верно? Так что, если постараешься, ты еще можешь стать пианистом». Возможности, что были у меня в первые тридцать лет моей жизни, не идут ни в какое сравнение с тем, что мог себе позволить в этом же возрасте мой отец. Я усвоил много важных уроков от своего деда, но одну очень важную вещь понял только благодаря отцу: ЛЮДЯМ, С РОЖДЕНИЯ ИМЕЮЩИМ МЕНЬШЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ, ЧЕМ ТЫ, НЕ НУЖНЫ НИ ТВОЯ ЖАЛОСТЬ, НИ ТВОИ ПОДАЧКИ. ВСЕ, ЧТО ИМ НУЖНО, – ЭТО УВАЖЕНИЕ, ИСКРЕННЕЕ ПРИЗНАНИЕ ИХ ДОСТИЖЕНИЙ И УСИЛИЙ, направленных лишь на то, чтобы выжить.

Все мы нуждаемся в одном: в равных возможностях для раскрытия собственного потенциала. Если и существует истина, что все люди рождаются равными, то мировой порядок все равно быстро разрушает это равенство. Двое боксеров не могут быть в равных условиях, если у одного к ногам привязан камень. Если его единственный шанс на выживание – это поднять камень и использовать в качестве оружия, то почему кого-то удивляет, что он это делает? Учреждение Комиссии правды и примирения было огромным шагом вперед для народа ЮАР. Мы взяли на себя ответственность за моральный аспект апартеида, но, на мой взгляд, нужно еще разобраться с экономической стороной проблемы.

Закон об образовании населения банту 1953 года был выдвинут на заседании парламента министром по делам коренных народов Хендриком Ф. Фервурдом как христианский акт милосердия: «[Цветным людям] нет места в Европейском сообществе, за исключением отдельных видов работ…. До сих пор они подчинялись системе образования, которая отдалила их от их сообщества и ввела в заблуждение, поманив более зелеными пастбищами Европейского общества, где им запрещено пастись».

Вся политика в отношении банту пропагандировала образ чернокожего африканца как неотесанного дикаря, которого белые благодетели должны приручить и христианизировать, строго, но с любовью – многие до сих пор согласны с этой точкой зрения. Совсем недавно, в январе 2018 года, Дональд Трамп, действующий президент США, назвал ряд африканских стран «задницей мира», заявив, что нигерийцы, «увидев США, никогда не вернутся в свои хижины». Поздние передачи просто невозможно смотреть: каждые пятнадцать минут на экране появляются фотографии африканских детей с выпученными глазами, распухшими животами и призывами помочь. Таким образом пропагандируется мысль о том, что помочь им можно, просто направив денежные средства, а не исправив серьезные политические и социально-экономические ошибки, в результате которых происходит непрерывное расхищение богатейшей части света и вывоз ее алмазов, золота и нефти.

Отцу выпала уникальная возможность изменить свою жизнь, пусть даже когда он уже был немолод. Но сотни тысяч людей, получивших образование по системе банту, сутью которой было воспитание из черных рабов белых, до сих пор играют роль рабочей силы и делают то, на что запрограммировала их эта система, и видят себя такими, как им внушили. И если вы думаете, что законодательное упразднение системы банту или сегрегации в целом волшебным образом устранит ее долгосрочные токсичные последствия, то я задам вам лишь один вопрос: «В вашем районе большие львы?»

От прошлого можно убежать, но лучше – извлечь из него урок. То недолгое время, что я прожил вместе с отцом, я только и делал, что убегал от прошлого. Но, видимо, недостаточно быстро…

Чтобы вы в полной мере ощутили весь масштаб катастрофы под названием «Эпическое фиаско Ндабы», поясню, что мой дед не пропускал ни одной утренней газеты. Все восемь региональных изданий. От корки до корки. Каждый день. После завтрака он садился в гостиной в свое любимое кресло с высокой спинкой. Он был рад, если я присоединялся к нему, но при этом я не мог читать только новости спорта или колонку юмора – нужно было прочесть всю целиком, а когда он закончит читать свою, поменяться газетами. Иногда он указывал конкретную статью, с которой, по его мнению, мне следовало ознакомиться, или же вслух комментировал то, что читал, с энтузиазмом кивая или категорически не соглашаясь. Еще он каждый вечер смотрел местные новости, и эта привычка сохранилась у меня и по сей день. До сих пор, несмотря на исчерпывающий поток новостей в смартфоне, я не успокоюсь, пока не посмотрю вечерний выпуск по телевизору.

Но именно газеты – ключевая деталь в этой истории. Однажды вечером я наслаждался хорошей погодой, раскуривая косячок с друзьями в нескольких кварталах от школы. Вдруг подъехали какие-то парни, и в одном из них я узнал старшеклассника, с которым Зондва был в постоянном конфликте. Мы хотели было спрятаться, но потом вспомнили, что совсем недавно видели его на дискотеке в доме его сестры – с бонгами, пивными воронками, когда тебя держат вверх ногами, и всяким таким. Кто-то сказал: «Он ведь не настучит на нас после той тусы?» И все согласились: «Конечно, нет!» И ошиблись. Должно быть, они подумали, что драться с нами слишком хлопотно и вряд ли закончится для них добром. А вот если они расскажут, что видели, как я курю марихуану всего в нескольких кварталах от школы, у меня будут крупные неприятности. На другой день меня вызвали прямо с урока истории и допросили о случившемся. Я молчал, но пара моих приятелей раскололись на месте, как куриные яйца, и всем нам настал конец. Нас «временно исключили», то есть отправили домой на неделю, а после возвращения малейший промах означал автоматическое немедленное исключение из школы.

Я все еще жил с отцом, а он и сам был почти что беспризорником, вырос на улице и испытал все на своей шкуре. Он не рассердился на меня. Разумеется, он был раздосадован сложившейся ситуацией, но не зол по-настоящему. И может быть, не так уж удивлен.

– Ндаба, ну ты чего? – закатил он глаза. – Ну, ладно, бывает. Переживем. Я пойду в школу и все улажу. Ничего страшного. Главное, чтобы твой дед не узнал.

В те же выходные в газете Йоханнесбурга написали, что внука экс-президента Нельсона Манделы застали за употреблением наркотиков и исключили из школы. Мое имя не упоминалось, в одной школе со мной учились и несколько моих кузенов, но именно я то и дело попадал в разные передряги, так что бомба уже была заведена. Отец попытался вмешаться – он отправился к секретарю деда и стал просить за меня: «Зельда, прошу вас! Он хороший парень – ну оступился, с кем не бывает! Давайте не будем расстраивать Старика». Отец сделал все, что мог, чтобы эта газета не попала в руки Мадибы, но я знал, что рано или поздно он все равно ее увидит. Он ведь каждый день читал все газеты от корки до корки… Я знал, что должен сам ему признаться. В каком-то смысле был рад этому: пытаясь скрыть от него правду, я чувствовал себя ужасно. Единственным способом положить конец этой истории было рассказать все как есть, а мне отчаянно хотелось покончить с ней.

– Ох, Ндаба. – Он сидел в своем кресле со свернутой газетой в руках. – Это правда?

– Да, дедушка.

Мне было нелегко подобрать слова и объяснить ситуацию так, чтобы это не звучало как отмазка – Старик терпеть не мог, когда перед ним оправдываются. Он лишь молча сидел и слушал в своей характерной манере, пока я, перескакивая с пятого на десятое, пытался рассказать ему эту грязную историю.

– Дед, мне так жаль!

– Ох, Ндаба. Я не верю своим ушам! Я потрясен. Это совсем на тебя не похоже.

– Знаю, дед, прости.

– Поверить не могу, что ты это сделал. Твоя жизнь хоть что-нибудь для тебя значит? Ты понимаешь, какие возможности открыты перед тобой благодаря твоей фамилии? Ты можешь помогать людям, совершать великие поступки и с тем же успехом можешь сам все разрушить. Унизить тех, кто тебя любит и волнуется за тебя. Твое имя – это твое имя, но кто ты сам? У тебя есть выбор. Каждую минуту, каждый день ты делаешь этот выбор.

Он был рассержен, но что хуже всего – он был глубоко разочарован. Спустя некоторое время он отпустил меня. Выходя из его кабинета, оставив деда с застывшим выражением грусти на лице, я чувствовал себя так, как будто бы получил кулаком в кадык. Но я был твердо намерен исправить ситуацию. Для начала я сдам выпускной экзамен. Потом пройду «восхождение в горы», чтобы стать мужчиной в его глазах. Хочу, чтобы он мной гордился. Я оправдаю себя. А пока нужно быть тише воды, ниже травы. Не высовываться. Стараться не усугублять ситуацию.

Выпускной экзамен прошел не так, как я планировал, но я кое-как наскреб на проходной балл и решил: будь что будет! Общий балл у меня был недостаточно высоким для поступления в Университет Кейптауна, о котором я думал в первую очередь. Я понятия не имел, что делать в резервной школе, поэтому попытался подкатить к деду с идеей о «годе каникул», но он и слушать не захотел.

– Нет-нет-нет, – ответил он. – Учиться и еще раз учиться. Никаких развлечений.

– Ну, дедушка, все мои друзья делают перерыв – кто-то уезжает за границу, кто-то работает, кто-то ходит в походы.

– Ну, наверное, они могут себе это позволить.

– Если бы ты разрешил мне найти работу, я мог бы сам оплатить каникулы!

– Я имел в виду, что они могут себе позволить отдохнуть от учебы. А ты – нет.

Я нехотя подал документы в Университет Рэнд Африкаанс и без всякого энтузиазма поступил на факультет психологии. Потом решил, что это не мое, и перевелся на математику и бухучет. И это тоже было не для меня. Я начал изучать политологию – это было уже поинтереснее, но не так интересно, как тусить в клубах, ночевать на «вписках» и клеить хорошеньких девчонок, которые были не против сделать за меня домашнюю работу. Я редко бывал на лекциях и ни разу не сделал домашнее задание, но зато обзавелся кучей друзей, а потом и познакомился с друзьями друзей, в том числе с Тревором Ноем, который вел передачу на радио и снимался в сериалах. «Вот это круто!» – думал я, но все же не чувствовал сильной мотивации. Я решил: раз Старик не согласился дать мне «отпуск» на год, я сам его возьму.

В будние дни я жил в общежитии, а на выходных отправлялся в гости к друзьям, так что дома почти не появлялся, но когда все же возвращался, то останавливался в Хьютоне. Отец почти всегда проводил выходные с друзьями и совершенно не возражал против моего возвращения в дом Мадибы и Грасы. Матушка Ксоли, как всегда, была рада меня видеть. Старик купил мне машину – самый дешевый маленький хетчбек на рынке, но и его отобрал, увидев мои оценки за семестр.

– Больше никаких привилегий, – заявил он. – Ндаба, я этого не потерплю!

Из шести предметов я сдал лишь один. Из-за низкого общего балла я не мог продолжать учебу. Оказывается, нужно было набрать минимальное количество зачетных единиц, а я даже об этом не знал – настолько мне было все равно. Оттянуться и отдохнуть для меня было гораздо важнее. Когда мне позвонила секретарь деда Зельда, я беззаботно развлекался со своим другом Селемой. Мадиба велел ей организовать встречу с деканом. Я должен был явиться, обратиться к нему как подобает и поклясться, что возьмусь за ум. Встреча прошла так, как и было задумано. Я скрепя сердце вернулся, чтобы продолжить учебу во втором семестре, а он издалека контролировал меня:

«Где твой отчет? Ты написал тест по математическому анализу? Когда ты покажешь мне свои оценки? Это недопустимо, Ндаба! Ты способен на большее!» И так далее, и тому подобное. Я, в свою очередь, пытался его перехитрить, показывая только сносные оценки. Когда же он меня раскусил, я спросил:

– Да почему я всегда должен делать то, что велено? Где бы мы все сейчас были, если бы ты всегда делал то, что тебе говорят?

Когда я так говорил, Старик обычно молча сидел и слушал, не указывая мне на разницу между своим противостоянием и моим бунтом. Может быть, он знал, что со временем я пойму: ПРОТИВОСТОЯНИЕ В ДОЛЖНОЙ МАНЕРЕ, В СВОЕ ВРЕМЯ И ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО ДЕЛАЕТ НАС СИЛЬНЕЕ, В ТО ВРЕМЯ КАК МЕЛОЧНОЕ, ЭГОИСТИЧНОЕ ЖЕЛАНИЕ ПРОТЕСТОВАТЬ, ДВИЖИМОЕ ЛИШЬ ГНЕВОМ, ТОЛЬКО ОСЛАБЛЯЕТ. Тогда я еще не понимал, что, если в результате мнимой борьбы за свободу ты и те, кто тебя любит, оказываются в плену беспокойства и хаоса, скорее всего, ты что-то делаешь не так.

Перед самым моим восемнадцатилетием отец пришел к Мадибе, чтобы обсудить «восхождение в горы». Я в их разговоре не участвовал. Я просто сидел и смотрел телевизор, когда вошел Мадиба и объявил:

– Мы с твоим отцом решили, что пора тебе пройти «восхождение в горы». На следующей неделе.

И все. Вот так они распоряжаются твоей судьбой. Им не нужно, чтобы ты долго думал об обрезании – сама эта мысль вызывает отторжение и ужас. Разумеется, я вовсе не горел желанием это сделать. Мой день рождения в декабре. Большинство моих друзей были из племен зулу и сото, которые уже отказались от этого обряда. И вот они собирались на каникулы, а я готовился к тому, что мне обрежут пенис. Как и всякий молодой человек в подобной ситуации, я испытывал двойственные чувства, но знал, что это не обсуждается. Если мужчины моей семьи решили, что пришло мое время, значит, так тому и быть.

Отец вошел в кабинет Мадибы и долго оттуда не выходил. Достаточно долго, чтобы я успел это заметить. Я знал, что это означало для деда и какое огромное значение это имело для всей семьи. Вообще-то не так уж это и плохо. Зато можно будет приводить девушек на обед. Приходить и уходить, когда вздумается. Старик, отец и Мандла будут относиться ко мне как к равному. Так что можно и потерпеть. Зато меня будут уважать. Я решил, что уважение – это главное.

Отец вышел из кабинета Мадибы, и вид у него был несчастный.

– Дед решил, что ты никуда не пойдешь, – сказал он.

– Что?

– Он сказал, нет. «Парень не готов», – говорит. Как-то так.

Вот так. Старик не собирался менять своего решения. Отец с Мандлой не могли просто взять и отвезти меня – дед все равно узнал бы, и было бы только хуже.

Поэтому я сказал:

– Ну ладно. Раз Старик так решил, мы должны уважать его решение.

Не стану лукавить: моей первой реакцией было «Ура-а-а-а-а! Спасибо тебе, Господи!» Я испытал огромное облегчение. Но на каникулах, самых лучших каникулах в моей жизни (мне исполнилось восемнадцать, и никто больше не грозил отрезать мне член острым инструментом), я вдруг ощутил странный прилив разочарования. Я знал, что мои кузены-ровесники и все люди Куну будут ждать меня и гадать, почему я не приехал, и не знал, как это объяснить. Я подумал о посвящаемых, которые соберутся в сумерках на волнистых равнинах. Мне даже казалось, что я слышу их музыку.