11 AKUKHO RHAMNCWA ELINGAGQUMIYO EMNGXUMENI WALO «Нет зверя, который не ревет в своем логове»

Вскоре после ухода Мадибы с поста президента к нему и Грасе приехали Ричард Брэнсон и Питер Гэбриэл. Они хотели, опираясь на накопленный опыт и мудрость, организовать небольшое общество людей, которое оказывало бы содействие в разрешении конфликтов и решении проблем, таких как перемена климата и глобальная пандемия СПИДа. Они уговаривали Старика несколько лет.

– Не знаю, нужно ли остальному миру сборище ретроградов, – таким был его первоначальный ответ.

На это они возразили, что, несмотря на общую тенденцию потери доверия к организациям и правительствам, отдельные личности все-таки сохраняют моральный авторитет в глазах общественности. Когда такие люди что-то говорят, народ прислушивается к ним. Когда они что-то делают – народ верит, что они действуют не в политических целях, а во имя всеобщего блага.

18 июля 2007 года в Йоханнесбурге на церемонии официального запуска проекта «Старейшины» мой дед (которому в тот день исполнилось восемьдесят девять лет) сказал:

– Давайте называть их Старейшинами мира – не из-за их возраста, а из-за их индивидуальной и коллективной мудрости. Сила этой группы не в политической, экономической или военной власти, но в независимости и честности тех, кто здесь присутствует. Им не нужно строить карьеру, побеждать на выборах, угождать электорату. Они могут говорить всё что угодно, идти теми путями, которые они считают правильными, даже если никто не следует за ними.

В изначальный состав Старейшин входили мужчины и женщины самых разных рас и вероисповеданий, в том числе архиепископ Десмонд Туту, экс-президент США Джимми Картер, экс-президент Ирландии Мэри Робинсон и Кофи Аннан.

– Основываясь на своем опыте и благодаря моральной смелости и способности быть выше национальных, расовых и религиозных ограничений, – сказал Мадиба, – они могут помочь сделать жизнь на планете более мирной, здоровой и справедливой.

В своем выступлении Мадиба призвал Старейшин и всех, кто собрался в зале, «излучать храбрость, когда вокруг царит страх, склонять к согласию, когда бушуют конфликты, и вселять надежду, когда все погрузились в отчаяние».

Мне эта идея казалась потрясающей. Я был по уши в учебе, заканчивал факультет политологии и международных отношений и уже имел собственный взгляд на вопросы прав человека и истории. Из того, что я уже знал, я сделал вывод, что проблемы следующего поколения будут совсем не такими, с какими пришлось столкнуться нашим отцам и дедам.

Я спросил своего Старика:

– Что нужно, с практической точки зрения, чтобы провести все эти масштабные реформы? Ведь без реальной политической силы они представляют собой всего лишь некое подобие совета. Или Старейшины и в самом деле в силах осуществить конкретные действия?

– Мои глубокоуважаемые друзья имеют многолетний опыт в своей области, – ответил он. – Я уверен, что, если в дело вступит Туту, они будут добиваться того, чтобы следовать философии убунту.

Старик пояснил, что убунту – это «глубокое убеждение африканцев в том, что только человечное отношение к другим существам по-настоящему делает нас людьми». Возможно, кому-то покажется, что именно эта идея должна лежать в основе любой политики (ведь само слово «политика» происходит от греческого politikos – «гражданство»), но иногда объединить два этих концепта нелегко даже такому человеку, как Нельсон Мандела. Как бы то ни было, за годы, последующие за смертью моего отца, деятельность деда значительно сместилась в сторону социальной и культурной сфер. Он проявлял живой интерес к тому, чем дышит сегодняшняя молодежь, ему нравилось подолгу беседовать со мной и другими своими старшими внуками, к тому же теперь он не был так педантичен, как во времена моего детства.

Как и прежде, он придерживался протокола, но я помню, как однажды, когда мы вместе с ним и Грасой были на торжественном приеме, устроенном королевской семьей в Европе, я был потрясен, когда к нам за столик подсели двое мужчин с сигаретами. Они сидели совсем рядом с дедом и курили одну за другой весь вечер. Раньше он ни за что не потерпел бы такого, а теперь беззаботно болтал с ними, а они тем временем скурили каждый по паре пачек.

САМА МЫСЛЬ ОБ ЭТОМ БЫЛА МНЕ НЕНАВИСТНА, НО ПРО СЕБЯ Я ВЫНУЖДЕН БЫЛ ПРИЗНАТЬ: ТЕПЕРЬ ОН ПОСТАРЕЛ ПО-НАСТОЯЩЕМУ.

На последнем курсе университета я старался как можно больше времени проводить дома. Я беспокоился за Старика, мне хотелось заботиться о нем, и меня тревожило то, сколько энергии требуют его постоянные поездки и участие во всевозможных мероприятиях. Я ездил вместе с ним, когда это было возможно, но почти все свое время посвящал учебе – ведь именно этого он хотел. Утешала мысль о том, что Граса всегда была рядом с ним. С годами я все лучше понимал специфику скотоводства и работы некоммерческих организаций и стал мало-помалу делать собственные выводы о них, и пусть мы не всегда приходили к согласию, но Старик неизменно интересовался моим мнением.

Однажды мы говорили о ком-то из его партнеров, и я сказал, что этот человек ассоциируется у меня со змеей.

– Со змеей? – удивился он. – Но ведь ты знаешь, мы дружим уже много лет и никогда не ссорились. Ни единого раза!

– И все же что-то тут не так, – сказал я. – Не бывает так, чтобы двое людей были согласны абсолютно во всем, дедушка. Это значит, что кто-то из них не до конца искренен, и я знаю, что это не ты.

Он обдумал мои слова и кивнул:

– Верно. Если что и объединяет Сисулу и Катраду, так это то, что они никогда не стеснялись говорить мне, что я не прав. И именно это лежало в основе нашей дружбы. Я очень ценю это качество в людях. Настоящий друг – это зеркало, в котором ты видишь свое точное отражение.

Я был благодарен Старику за то, что он стал для меня таким зеркалом, и для меня было очень важно знать, что он снова мне доверяет. Это доверие с годами только крепло, но я никогда не принимал его как само собой разумеющееся. Однажды, в последний год его жизни, матушка Ксоли позвала меня на кухню и сказала:

– Ндаба, поднимись к дедушке в комнату.

Она рассказала, что видела, как чуть раньше туда прошли Граса с врачом и тот самый друг, которого я назвал змеей.

– У меня дурное предчувствие, – прибавила матушка Ксоли.

Ее беспокойство передалось и мне. К тому времени здоровье деда стало очень хрупким. Они с Грасой спали в разных комнатах, но с ним постоянно была сиделка, а чаще – две. Когда же я поднялся, сиделки не было. Дед лежал в постели, и все трое склонились над ним. В руке у него была ручка, а перед ним – листок бумаги.

– Yintoni le? («Что это такое?») – спросил я на языке коса.

– Ндаба, твой дедушка уже очень старый, – ответила Граса, – и банки начинают сомневаться в подлинности его подписи на чеках.

Она пустилась в долгие объяснения: мол, руки не слушаются его, и подпись получается не такой четкой, как должна бы, из-за чего при оплате счетов и покупок возникают проблемы. Наконец, она пояснила, что он подписывал доверенность, давая доступ к своим банковским счетам своей любящей жене и двум близким друзьям. Но кто подверг бы его подпись сомнению?

Граса меж тем сунула ручку ему в руку и сказала:

– Ну вот, Мадиба, мы объяснили Ндабе, теперь можешь подписывать.

Старик посмотрел на меня, и я сказал:

– Unga linge ubhale lo-phepha («Не подписывай эту бумагу»).

Мне было не по себе от того, что в доверенности не фигурировал никто из родственников.

– Почему вы говорите не по-английски? – спросил его старый друг.

– Он мой дедушка, – ответил я. – Почему я не могу говорить с ним на нашем языке?

– Что ты сказал?

– Это касается только меня и его.

Какое-то время они препирались – «друг» просил его поставить подпись и все спрашивал, что я ему сказал, но, в конце концов, Старик отказался подписывать, и они, расстроенные, ушли. Я позвонил тете Маки и спросил, что она обо всем этом думает. Она велела мне принести ей эту бумагу – так я и сделал. На другой день Граса сама позвонила тете Маки и сказала, что у нее есть другая версия, в которую включены дочери Мадибы.

– Для большей прозрачности, – пояснила она, и этот ответ удовлетворил тетю Маки. Но после этого случая я понял, что должен неотлучно находиться рядом с дедом. Не стану бросаться обвинениями и утверждать, что они затевали какое-то гнусное дело, но я сделал однозначный вывод: доверие – шатко, но семья – крепка. В конце своей жизни, в тот момент, когда Старик стал чрезвычайно уязвим, он знал, что я всегда прикрою его спину – точно так же, как он всегда прикрывал мою.

В декабре 2008 года я сдал выпускные экзамены, результаты пришли в январе. Когда я показал их Старику, он остался доволен, и мне было приятно. Он широко улыбнулся и «дал пять».

– Отучился! – заключил он.

– Церемония вручения будет в апреле, – сказал я. – Придешь?

– Конечно! Как же не прийти? Поговори с охраной, организуй все.

К назначенному дню я все организовал и подготовил. Забрал свою мантию, примерил: подходит ли? Да! Отлично. Все было просто замечательно.

В день вручения я первым выскочил из машины и отправился туда, где сидели остальные выпускники. Я забронировал места для деда, Грасы и Мандлы, но Старик отказался занимать целый ряд – не хотел лишать мест остальных родителей.

Наконец, все расселись по местам. Из соображений безопасности Мадиба вошел последним, и зал взорвался ликованием. Все встали и радостно приветствовали его.

– Мандела здесь! Мадиба, Мадиба! – самозабвенно кричали люди.

Началась церемония. Я ждал, пока назовут мое имя. Готовясь к этому дню, я тщательно продумал свое выступление. Я решил выбрать символ АНК – знак Черной Силы, Черного Единства.

Когда-то давным-давно Мадиба, воздев вверх сжатый кулак, прокричал «Amandla!» («Сила!»), а народ ответил ему «Ngawethu!» («Она – наша!»). Вот что я хотел сделать.

Услышав свое имя, я поперхнулся. Не знаю, что произошло – всего минуту назад я был готов, а когда произнесли мое имя, застыл. Эта доля секунды показалась мне вечностью. Я ОГЛЯДЕЛ ТОЛПУ И УВИДЕЛ СВОЕГО ДЕДА. ЕГО ЛИЦО ВЫРАЖАЛО АБСОЛЮТНУЮ ГОРДОСТЬ И СЧАСТЬЕ, ЕГО ОЗАРЯЛА УЛЫБКА. В тот момент я почти физически ощутил, как по спине бегут мурашки от нахлынувших воспоминаний – вся жизнь пронеслась перед глазами, от струй слезоточивого газа («пах! пах!») до душной ибомы. Я улыбнулся в ответ Старику и сделал первое движение, как будто говоря ему «спасибо». Потом прошел через всю сцену – как человек, получивший высшее образование, – и взял символ будущего, за которое столько боролся и страдал мой дед.

После этого я вышел к Мадибе и Грасе, которые ждали меня снаружи, не спеша: я всегда стараюсь избегать камер. Никто не знал, что Мадиба приедет, но несколько особенно ушлых журналистов были уверены в том, что он будет. Охрана держала их на разумном расстоянии, но многие студенты и их родственники хотели получить автограф Мадибы и сфотографироваться с ним.

– Рад познакомиться, – приветствовал он их, когда они подходили. – Я – Нельсон Мандела.

– Думаешь, обязательно каждый раз представляться? – спросил я с улыбкой, когда мы шли к машине.

– Раз на раз не приходится, – ответил он. – Однажды на Карибских островах мимо меня прошел какой-то мужчина со своей женой. Мужчина сказал: «Дорогая, смотри, это же мистер Мандела! Мистер Мандела!» «Чем же вы знамениты?» – спросила она меня. А я не знал, что ей на это ответить.

Я засмеялся, и он сжал мое плечо.

– Молодец, Ндаба.

– Спасибо, дедушка.

– Ты, должно быть, очень гордишься собой.

Я подумал и решил, что так и есть. Я достиг цели, которая была так важна для него, но в конечном счете я сделал это для самого себя, и, конечно, именно такого будущего он желал мне с самого начала.

– Чем ты теперь планируешь заняться? – спросил он.

– Найти работу.

– Отлично, – ответил Старик. – Но сначала давай пообедаем.

* * *

Давным-давно росло волшебное дерево, такое высокое, что тень от его ветвей укрывала целую деревню. Солнце не проникало сквозь них, урожай не рос, и людям было холодно и голодно. Вождь велел, чтобы самый высокий и сильный мужчина племени срубил дерево. Но птица, которая жила на самой его макушке, запела:

– Это мое дерево! Это мое дерево!

Парень услышал эту песню и остолбенел, не в силах поднять топор. Тогда вождь послал второго самого высокого мужчину, за ним третьего, четвертого и так далее. Со всеми случилось одно и то же: волшебная песня останавливала всех могучих мужей. А люди племени продолжали дрожать от холода и голода.

– Вели своим детям срубить дерево, – сказала мудрая старуха.

Вождь решил, что она сошла с ума.

– Разве могут мои маленькие дети срубить дерево, которое не смогли свалить эти могучие мужи?

И все же, отчаявшись, он отправляет к дереву своих маленьких сына и дочку, и те срубают его. Все дело в том, что дети были невысокого роста, не слышали волшебную песню птицы, и она на них не действовала. Надеюсь, услышав эту историю, дети задумаются о том, какой силой обладают на самом деле.

– Все зависит от молодежи, – говорил Мадиба. – Именно в их руках есть возможность раз и навсегда избавить наше общество от довлеющих над ним жестких рамок прошлого.

На мой взгляд, ключевое слово в этом высказывании – «рамки». Предыдущее поколение было вынуждено мириться с жесткими ограничениями апартеида, образовательной системы банту, бедностью; мои ровесники и наши маленькие братья и сестры, рожденные свободными, каждый день узнают новые слова. Мы говорим на стремительно меняющемся языке технологий и сами создаем культуру, в которой живем.

Такие мысли роились у меня в голове, когда я закончил учебу. Долгие годы мы с Квеку искали пути возвышения Африки в глазах мировой общественности и, что самое главное, в глазах самих африканцев. Теперь мы начали обсуждать эту масштабную цель более конкретно, мечтая ни много ни мало о возрождении Африки, о культурной революции во всех сферах – образовании, предпринимательстве, социальных сетях, музыке, кино– и телеиндустрии, моде, подкастах – в общем, во всех технологиях, объединяющих поколение нового тысячелетия и древний африканский творческий потенциал. Черпая вдохновение из прошлого, а энергию – из будущего, мы создали фонд Africa Rising («Возрождение Африки»).

Чтобы запустить процесс, мы организовали неформальную встречу: пригласили друзей и попросили их рассказать о проекте своим друзьям. Мы надеялись, что придет хотя бы десять человек. Когда же пришли двадцать пять, мы словно почувствовали электрический разряд. Впрочем, не знаю, чему я так удивляюсь. Разумеется, мы с Квеку были не первыми, кому в голову приходили подобные мысли. Молодежь по всей Африке с самыми разнообразными интересами и увлечениями, будь то спорт, музыка, бизнес или мода, постепенно начала делать те же выводы, что и мы. Каждый из них мечтал о чем-то, хотел воплотить свои задумки в жизнь, а для этого им нужен был доступ к технологиям, благодаря которым это стало бы возможным. Оказавшись в одном помещении с предпринимателями, творческими личностями, реформаторами и художниками, мы осознали: происходит что-то очень важное. Механизм преобразований уже запущен.

Мы с Квеку отправились к деду и попросили его выступить в качестве нашего почетного представителя, заранее зная, что, как и Брэнсону и Гэбриэлу, нам придется немало потрудиться, чтобы его уговорить. Старик не собирался на это подписываться только из любви к нам. Мы заранее спланировали все ответы на его возможные вопросы, продумали, в чем будет заключаться наша миссия, и приготовили список основных задач.

– Наша цель – разрушить стереотипы, сложившиеся в мире об Африке, – сказал я деду. – Изменить тот образ, который моментально возникает в головах людей, и в конечном итоге способствовать повышению чувства гордости, собственного достоинства и уверенности в себе среди молодых африканцев. Именно с этого нужно начать. И мы не хотим быть как другие некоммерческие организации. Наша цель – создание новых возможностей для молодежи посредством развития образования, предпринимательства, технологий и так далее. Но главное, мы хотим, чтобы они начали гордиться собой и повысили уверенность в себе. Хотим, чтобы они думали: «Я – африканец. Я знаю, что значит быть африканцем, и горжусь этим». Нам нужно работать сообща на благо нашего народа. Ни Азия, ни Европа, ни Америка не станут ничего делать для благополучия Африки.

Он выслушал, кивнул.

– С чего начнете?

– Первые этапы будут практическими, – ответил я. – Образование. Диагностика СПИДа/ВИЧ. Кампании в социальных сетях. Мы воспитаем новое поколение лидеров Африки, займемся активной разработкой программ для старшеклассников и студентов колледжей. Мы будем принимать участие в фестивалях и конференциях. Будем ездить повсюду и общаться со всеми, с кем только сможем. Там, где что-то пошло не так, мы будем вмешиваться и исправлять, а там, где все хорошо, будем поощрять и вдохновлять людей. Дед, ты только представь, насколько все было бы иначе в 60-х, если бы у тебя были соцсети, подкасты – вся мощь людей, увеличенная в двести миллионов раз. Вот что сейчас в наших руках. Сейчас мы можем достичь любой цели.

Ни разу в жизни дед не подталкивал меня к какому-либо решению или занятию. Его реакция – положительная или отрицательная – всегда была сдержанной. Он никогда не приходил в бешеный восторг – так, чтобы сказать, например: «Вот это отлично! А еще можно сделать это и вот это!» Обычно он просто кивал и говорил: «Да, хорошо». Этот раз ничем не отличался от предыдущих. В конце концов он согласился быть нашим почетным представителем.

– Напишите письмо, – сказал он. – Я все внимательно изучу.

Я написал письмо, и мы принялись внимательно его перечитывать и редактировать. Подписав его, дед сказал:

– Нужно спросить Табо Мбеки, что он об этом думает. Он знает молодежь гораздо лучше меня.

Я в этом сомневался, но помнил слова деда о том, что истинные друзья – как зеркало, и знал, что мы с Квеку можем рассчитывать на объективность президента Мбеки.

То, что я задумал, можно назвать «ответственным бунтом». Я намеревался действовать независимо от схемы, продуманной Мадибой, но в то же время ощущал на себе огромную ответственность перед ним и перед именем Мандела. Теперь я больше не шел на поводу импульсов, а продумывал заранее свои действия и высказывания. Пока мы с Квеку закладывали фундамент для нашего фонда, я работал днем в посольстве Японии, а по вечерам искал нужную информацию в интернете, общался с дедом, смотрел вместе с ним спортивные передачи, обсуждал вопросы политики или сельского хозяйства. Если дед хотел куда-нибудь поехать, он поручал мне организацию безопасности. Ему нравилось, когда я приносил ему газеты. Иногда ему нужна была помощь, чтобы дойти из гостиной до обеденного стола. И прочие подобные мелочи.

На территории его резиденции у меня был собственный домик, но я все равно старался проводить выходные вместе с ним и заглядывать как можно чаще на неделе. Здоровье Старика все ухудшалось. НАШИ ОТНОШЕНИЯ, ПРОЙДЯ ПОЛНЫЙ ЦИКЛ, ЗАМКНУЛИСЬ: ТЕПЕРЬ МНОЙ РУКОВОДИЛ ТОТ ЖЕ САМЫЙ ИНСТИНКТ ЗАЩИТЫ И ЗАБОТЫ, ЧТО И ИМ, КОГДА ОН В ДЕТСТВЕ ВЗЯЛ МЕНЯ ПОД СВОЕ КРЫЛО. Я помогал организовывать встречи и прием гостей. Кто-то мог запросто позвонить и сказать: «Слушай, такой-то человек в городе и хотел бы встретиться с твоим дедом». Он всегда был рад зарубежным лидерам и видным государственным деятелям, впрочем, как и большинству знаменитостей. У него были теплые отношения с матушкой Обамой и ее семьей, и, конечно, он всегда был рад видеть своего старого друга Холифилда. Он вообще любил гостей, поэтому, когда тетя Зиндзи спросила, могу ли я уговорить его встретиться с музыкантом Ар Келли, я согласился.

Она и сама рассказывала Старику о филантропической деятельности Келли и о том, сколько он делает для помощи африканцам и афроамериканцам, семьям военных и нуждающимся детям.

– Он талантливый музыкант и очень хороший человек, – говорила она Старику. – Сейчас он в Африке и хотел бы встретиться с тобой и что-нибудь для тебя спеть.

Старик остался равнодушен к этой новости. Не знаю, был ли он в курсе противоречивых слухов вокруг этого человека, но мне не хотелось расстраивать тетю, рассказав ему о них. В конце концов дед велел передать представителям Ар Келли, чтобы организовывали встречу – что я и сделал.

В назначенный день приезжает вся свита, мы такие: «Привет, как дела?» Все хорошо! Идем в гостиную к деду, Келли очень уважительным тоном говорит:

– Для меня большая честь встретиться с вами, сэр. Спасибо, что выкроили для меня время, Мадиба.

И вот тут-то сценарий дает трещину. Старик сидит на своем месте, не говоря ни слова. Кто-то замечает, что скоро Келли даст благотворительный концерт в честь Специальной Олимпиады в Анголе. Ноль реакции – он невозмутим, как Стоунхендж.

Ар Келли тем временем собирается спеть для Мадибы. В гостиной стоит фортепиано на колесиках; пара охранников идут к нему, чтобы выдвинуть на середину комнаты. Дед видит это и кричит:

– Эй, что это вы делаете с моим фортепиано?

– Дедушка, все нормально, – успокаиваю я его, кладя руку на плечо. – Они просто хотят придвинуть его поближе, чтобы тебе лучше было слышно.

– А, ну ладно, – соглашается он.

И вот Келли садится за фортепиано, все замечательно. Но вдруг посреди песни дед берет с края стола газету и с шумом раскрывает перед собой.

«Приехали!» – думаю я про себя.

– Дедушка, пожалуйста, дай человеку закончить.

Но он продолжает шумно листать страницы. Ар Келли заканчивает песню, все аплодируют. Он встает и садится на стул рядом с Мадибой, благодарит его за прием и за гостеприимство. Кто-то фотографирует их. Старик все так же молчит. Тогда Келли пожимает мне руку и говорит:

– Спасибо еще раз. Все было круто.

– Ндаба, – говорит тут дед, указывая на фотографию знаменитого южноафриканского регбиста на странице газеты. – Ты знаешь, кто это?

– Э-э-э… это Брайн Хабана, дедушка.

– Хорошо.

И он снова раскрывает газету и продолжает свой ежеутренний ритуал, а я тем временем провожаю гостей. Я не знал, что сказать. Это было настолько не похоже на моего деда, который всегда относился к людям с уважением, был скромным, великодушным и открытым и старался привить мне те же качества. Вернувшись в гостиную и сев рядом с ним, я не мог отделаться от мысли: «Что это было?»

– Как ты себя чувствуешь, дедушка? – спросил я. – Все нормально?

– Я в порядке, все хорошо, – ответил он. – А ты, Ндаба?

– Я… ух-х. Я в порядке, дед. Знаешь, я, пожалуй, пойду.

Мне было ужасно неудобно перед Ар Келли. Нет ничего хуже, чем вдруг разочароваться в своем герое – хотя я сомневаюсь, что хотя бы один человек, ставший легендой, в действительности был таким, каким его описывают. Взять хотя бы то, как я идеализировал своего старшего брата. Сам дед никогда не стремился к тому, чтобы из него делали кумира. Всю свою жизнь он был скромным человеком. Он знал, что тяжелее всего падать тем героям, которые сами верят в созданную о себе легенду.

Откровенно говоря, я не знал, что и думать о случившемся, но решил, что больше в нашем доме гостей не будет. К тому моменту я уже подтвердил встречу с Канье Уэстом, поэтому мне пришлось сказать его менеджерам: «Мы будем рады видеть Канье и его семью у нас в гостях, но Мадиба не сможет с ним встретиться». Насколько мне известно, он отреагировал спокойно, но без Главного Манделы наша семья была ему неинтересна. Дед никогда не проводил подобных различий. Я знаю, что в случае с Ар Келли дело было не в этом. Я много об этом думал. Почему он показал мне именно фотографию Хабаны?

Догадка осенила меня спустя несколько недель. Думаю, он просто хотел сказать: «Слушай, я вижу этих американских артистов и совсем не против этого, но ты хоть знаешь, кто это такой?» Мы с Квеку много говорили о подъеме имиджа Африки, но я вынужден признать: очень трудно игнорировать повсеместное присутствие американских знаменитостей. Что-то вроде: «Смотри, вот твой южноафриканский кумир, но… погоди-ка, что?! Jay-Z! Всем срочно надеть кислородные маски!»

Может быть, дело было вовсе не в Ар Келли. МОЖЕТ БЫТЬ, ОН ПРОСТО ПЫТАЛСЯ ОТВЛЕЧЬ МЕНЯ ОТ НЕОНОВОЙ ВЫВЕСКИ «АМЕРИКА!» И ОБРАТИТЬ МОЕ ВНИМАНИЕ НА ВЕЛИЧИЕ, ОКРУЖАЮЩЕЕ МЕНЯ ЗДЕСЬ, НА МОЕЙ РОДИНЕ. Дед просто спрашивал меня: «Знаешь ли ты африканских героев?»

Потому что дети – молодежь – не слышат волшебной песни. Мы должны быть ближе к земле и воспринимать богатство и славу как иллюзии, коими они и являются. И кем бы вы ни были, где бы ни жили, если вы еще не составили плей-лист из южноафриканских исполнителей на Spotify, вы многое теряете.

Может быть, именно это и пытался сказать мне мой дед.

А может, он просто страдал изжогой или носки жали. Он всегда был особенным человеком. В трудную минуту это помогло ему выжить, и даже когда необходимость пропала, осталась привычка. Как тогда, когда он построил в Куну копию того дома, в котором жил на острове. Выйдя из тюрьмы, он был уже стариком. Когда умер Уолтер Сисулу, Мадиба сказал: «Из года в год мы наблюдали друг за другом и видели, как наши спины сгибаются все ниже и ниже». Теперь ему было уже за девяносто – нечего было и надеяться, что он изменится. Посвятив всю свою жизнь другим людям, он заслужил право быть особенным. Мы были рады помочь ему соблюдать привычный распорядок дня: завтрак, газеты, изредка ТВ – бокс или National Geographic, послеобеденный чай. То и дело мы боялись за его здоровье, и страх наш усугублялся тем, что всякий раз, как он оказывался в больнице, весь мир пристально следил за ним и гадал, умрет он или нет. Что бы ни случилось – пневмония или вросший ноготь – каждый раз при выходе из больницы на нас налетали тучи репортеров.

Тетя Маки иногда ужасно сердилась: «Разве кому-то еще из президентов приходится терпеть столь назойливое внимание к собственной личной жизни? Никому! Ни за одним белым президентом так пристально не следят».

На это я мог бы возразить, что ни одного белого президента так сильно не любили, но, когда тетя Маки в ярости, с ней лучше не спорить.

Забота о старших – величайшая честь, и я пытался, как мог, организовать свою жизнь в соответствии с его потребностями. Он свел поездки к минимуму, но ничто не могло помешать ему приехать в больницу, когда родился мой сын Леваника. Все медсестры и врачи были крайне взволнованы визитом его великого прапрадедушки, но старались обеспечить молодой маме спокойствие и тишину.

Он сел в кресло, держа ребенка на руках, бормоча под нос старинную песню коса. Я теперь жалею, что не попросил его научить меня ей – сам я уже забыл слова. Но она все еще звучит, где-то в глубине души Леваники, рядом с его персональной Легендой.

– Как мне его назвать? – спросил я.

– Почему бы не назвать Нгубенкука? – отозвался дед (это имя предка народа коса, означающее «волчья шкура»).

Я кивнул:

– Хорошее второе имя. Думаю, первое будет Леваника, в честь отца.

Старик улыбнулся:

– Хорошо, пусть будет Леваника. Очень хорошо.

После этого мне стало сложнее не появляться дома, и все же у меня было много работы. Я стал всемирным послом Совместной программы ООН по ВИЧ и СПИДу. Мы с Квеку отправились в бразильские фавелы – самые бедные трущобы – и встретились с администрацией приютов и работниками секс-бизнеса, пытаясь убедить их бороться с низким уровнем информированности населения по вопросам СПИДа и ВИЧ, рассказывая о масштабах эпидемии. Мы обещали им, что разрушим стену молчания и поможем отвоевать свое место в обществе. Мы исследовали способы использования современных технологий, для того чтобы связать спрос и предложение не только в области СПИДа/ВИЧ, но и в области лечения малярии, туберкулеза и т. п. Главной целью нашей борьбы было увеличение продолжительности жизни населения, но мы понимали, что это невозможно без устранения ужасающей экономической пропасти между черными и белым меньшинством, составлявшим 15 процентов всего населения и владевшим 90 процентами богатств Африки.

Однажды, ненадолго заехав к деду, я помог ему выйти в сад и усадил в удобное кресло, чтобы он подышал свежим воздухом. Он был спокоен, но при этом чрезвычайно восприимчив ко всем моим идеям и проектам.

– Предпринимательство – ключ к развитию экономики, верно? А образование – ключ к развитию предпринимательства. Взять хотя бы Францию – я только что оттуда, прекрасная страна. Куда ни посмотришь – всюду памятники архитектуры и произведения искусства. Круто! Но, увидев как-то золотую статую на вершине здания, я невольно подумал: «Как интересно. Во Франции не так уж много золотых приисков. Они вообще там есть?» Я поискал в интернете и, разумеется, выяснил, что эта конкретная статуя привезена из Африки, а точнее, из Мали. А потом я посмотрел на Мали и увидел ужасающую нищету. В Париже я никогда не видел такой бедности. А если она и есть, то не настолько распространена.

Старик раздраженно фыркнул, приподняв брови. В то время его мучил непрекращающийся кашель.

– Знаю, знаю, – ответил он. – Бедняки есть и в Париже, но я что-то не вижу парижан, которые с риском для собственной жизни плывут в Мали через Средиземное море на маленьком плоту. Такого попросту быть не может. Так что дело здесь не в бедности, а в возможностях.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я его. – Что бы ты им сказал? «Верните мое золото! Отпустите мой народ!»?

– Нет, я сказал бы не «Отпустите мой народ!», а «Дайте моему народу жить нормально!». Пусть они получают достойное вознаграждение за свой труд. Платите справедливо за их ресурсы. Не отдавайте три евро на благотворительность – лучше вложите эти деньги в развитие африканского бизнеса. Помогите им строить заводы, университеты, инфраструктуру.

Это был не последний мой разговор с дедом, но в некотором смысле я об этом жалею. Ему по-прежнему нравилось обсуждать серьезные вопросы и высказывать свои мысли на этот счет, и он был благодарен нам с Квеку за то, что мы к ним прислушиваемся.

В декабре 2013 года мы с Квеку были в Бразилии на мероприятиях по подготовке к чемпионату мира по футболу и с трудом справлялись с насыщенным графиком встреч и выступлений. В тот день мне позвонила тетя Маки и сказала:

– Ндаба, Мадиба очень плох. Вы с Квеку должны приехать домой.

– Хм… ладно. Да. Мы постараемся подсократить, но завтрашнее мероприятие очень важно, тетя Маки. Мы не можем его отменить. Проведем его и приедем.

Повесив трубку, я сказал Квеку:

– Ты же знаешь тетю Маки. Она вечно звонит и говорит, чтобы мы приехали, когда Мадиба болен, мы приезжаем, а с ним все в порядке.

Мы решили, что вернемся домой сразу по окончании последнего мероприятия по подготовке к Кубку мира ФИФА. В моем сознании он был как могучий кедр, мой непобедимый дед. Мне и в голову не могло прийти, что я никогда больше его не увижу. Поэтому о плохом я даже и не думал, а думал о том, чем мы займемся на следующий день. Но назавтра снова позвонила тетя Маки. Трубку взял Квеку. Сначала он молчал, а потом просто передал телефон мне. Я тоже молчал – только слушал.

– Его больше нет, – сказала она.

Эти слова, словно топор, ударили под коленные чашечки, отчего ноги подкосились. Мне пришлось усилием воли заставить себя моргать и дышать. Сила и стойкость – два качества, привитые мне с самого детства. К тому моменту, потеряв обоих родителей, я уже знал, что этот комок в горле скоро ослабнет и меня надолго захлестнет волна горя. В тот день я много плакал, никогда больше – ни до, ни после – не проливал я столько слез. Мой брат Квеку крепко обнял меня и минут через десять отправился в ванную, чтобы умыться холодной водой. Мы сделали пару звонков, организовали вылет и через пару часов вернулись в гостиницу, не проронив по дороге ни слова.

«– Ндаба!

– Да, дедушка?

– Я тут решил поехать в Восточно-Капскую провинцию и провести там остаток своих дней. Поедешь со мной?

– Да, конечно.

– Вот и хорошо».

Вместе с ним и со всей семьей мы отправились в Восточно-Капскую провинцию. Казалось, целую вечность мы ехали по крутым холмам и бескрайним саваннам к месту, которое когда-то называлось Транскей. Колониальное правительство организовало этот «хоумленд» (хотя точнее было бы назвать это место «резервацией», и то лишь потому, что «концлагерь» звучало бы совсем некрасиво), чтобы ссылать сюда черных, унижая их и лишая имущества, разрушая их семьи и изолируя от остального мира.

А потом пришел Нельсон Мандела.

Akukho rhamncwa elingagqumiyo emngxumeni walo – «Нет зверя, который не ревет в своем логове».

ТВОЙ ДУХ – ТОЛЬКО В ТВОЕЙ ВЛАСТИ. НИ ТЯЖЕЛОЕ БРЕМЯ, НИ ОСТРЫЕ КОПЬЯ, НИ КОВАРНЫЕ УГНЕТАТЕЛИ НЕ МОГУТ ЛИШИТЬ ТЕБЯ САМООБЛАДАНИЯ. Отбывая срок на острове Роббен, мой дед написал Комиссару тюрем: «Никогда в жизни я не признавал над собой никаких начальников – ни в тюрьме, ни за ее пределами».

Твоя решимость, твоя вера в истину – именно их голос должен звучать внутри тебя. Мой дед научил меня прислушиваться к этому голосу.