Глава I. «С вашего позволения, господин посол, попрошу не финтить!»

«В России мы сделаем из вас хорошего коммуниста!» Эти слова полушутливо, полусерьезно были обращены ко мне через несколько минут после вступления на советскую землю. Их произнес человек в форме пограничника, работник наводящей ужас секретной полиции, и это было время, когда Сталин ускорял процесс уничтожения духовенства. Вторжение Гитлера произойдет еще только через семь лет. «Крестовый поход» фюрера против коммунистического атеизма еще не заставил Кремль принять новую религиозную политику, как это случилось позже.

Но в то время, много лет назад, когда я пересек советскую границу, все, что хоть отдаленно имело отношение к религиозному богослужению, вызывало неодобрение. И вот я стою здесь, на старом пограничном пункте польско-советской границы, облаченный в свою церковную одежду. И само мое появление здесь являлось вызовом материалистической идеологии послереволюционных российских лидеров. Целью моей поездки в Россию, разумеется, не было бросить вызов Кремлю или как-то его провоцировать. Однако в течение всего времени моего пребывания в стране, называемой когда-то Святой Русью, на меня смотрели так, как будто я приехал именно с подобными намерениями. Я никогда не забуду улыбку и лукавый взгляд офицера, который предсказывал, возвращая мне паспорт, что я стану хорошим коммунистом.

В Советской России я представлял образ жизни, расходящийся с советской системой, а также и с той Россией, которая, как я знал, была глубоко проникнута религиозными традициями.

Моя деятельность в качестве священника автоматически должна была превратить меня в постоянный объект нападок. Благодаря Богу и моему американскому гражданству мне удалось продержаться целых двенадцать лет.

До публикации этой книги я никогда не рассказывал трагическую историю моего выезда из России целым и невредимым. У Берии были другие планы — отправить меня в загробный мир досрочно. Но указующий перст Провидения позволил мне вернуться в Соединенные Штаты совершенно неожиданным образом. К концу 1945 года Кремль был «сыт мною по горло» и захотел окончательно стереть меня с лица земли. Я уже собирался покинуть страну, но получил секретное предупреждение о грозящей мне опасности, если я полечу на советском самолете. Обычно летали только самолеты «Совфлота». И если я не взорвался в воздухе вместе с пассажирами и командой, то только потому, что летел самолетом, на котором не было людей Берии. Тогдашний госсекретарь Джеймс Ф. Бирнс невольно спас мне жизнь, предложив полететь на его Skymaster С-54, транспортном самолете, предоставленном в его распоряжение Госдепартаментом США. Бирнс и его сопровождающие, а также несколько человек из американского посольства в Москве возвращались в США на том же самолете АТС с американским экипажем, который прилетел в Москву в виде исключения.

Эта книга откровенно повествует о моем многолетнем опыте пребывания в СССР. Мое исключительное положение давало мне уникальную возможность ощутить пульс этой земли благородных людей, что вряд ли было доступно другим иностранцам.

Утром 27 декабря 1945 года я чувствовал себя в полной безопасности, слушая, как все четыре двигателя нашего АТС ровно гудели над Альпами, направляясь к Неаполю, нашей первой остановке на длинном путешествии назад в США. Самолетом управлял американский экипаж, который вежливо, но твердо отказался от помощи советских пилотов и штурмана при вылете из Советского Союза. Впервые за много лет я передвигался в пространстве в обществе моих соотечественников, свободный от нежелательно близкого и даже удаленного присутствия ангелов-хранителей из НКВД. Для меня это было странным ощущением.

Я все время напоминал себе, что больше не являюсь объектом их вездесущей бдительности. Меня больше не рассматривали в полевые бинокли и телескопы, и никто меня больше не пытался фотографировать. Мои телефонные разговоры не будут больше прослушиваться и записываться. Отныне почтовые отправления будут доходить до меня невскрытыми. Не будет больше провокаторов, подосланных ко мне в исповедальню или в ризницу. Мой автомобиль больше не станут преследовать, как во время моих поездок по вызову к больному или на одно из пяти московских кладбищ для последнего благословения над свежей могилой. Тот полет вернул мне забытое чувство физической и моральной безопасности. И это несмотря на то, что мы находились на высоте четырнадцати тысяч футов, пролетая над Чехословакией и Югославией на пути в Италию. Я летел домой и был в надежных руках. Этот прекрасный экипаж не нуждался в ориентировании по вершинам деревьев, железнодорожным путям или по течению рек. Последний этап нашего полета, проходивший в ужасных метеоусловиях от Нью-Фаундленда до Национального аэропорта в Вашингтоне, продемонстрировал выдающиеся навигационные способности американских летчиков[105].

Все началось в 1933 году, почти через месяц после установления дипломатических отношений между США и СССР. Незадолго до этого я был рукоположен в сан священника в Лувене в Бельгии, где прослужил лишь полтора года. После моего возвращения из Европы в 1932 году меня назначили преподавателем Колледжа Успения в Вустере, штат Массачусетс, моей альма-матер. Я был далек от мысли о назначении в Россию, хотя миссионеры Конгрегации ассумпционистов, членом которой я был, служили там начиная с 1903 года.

16 ноября 1933 года в Вашингтоне произошло событие исторического значения. Оно должно было сыграть важную роль в последующих двенадцати годах моей жизни, хотя в то время я и не подозревал об этом. Между Соединенными Штатами и Советским Союзом было официально подписано дипломатическое соглашение. Это событие отложилось в моей памяти, но я не придал ему большого значения. Мое внимание было поглощено подготовкой к экзаменационной сессии в Колледже Успения, где я преподавал.

Декабрьским утром 1933 года я просматривал оркестровую партитуру, когда меня неожиданно вызвали в офис президента Колледжа Успения. Там собрался Совет, на котором было зачитано письмо от нашего генерального настоятеля в Риме: он спрашивал, могут ли американские ассумпционисты найти возможность отправить капеллана в Москву. Просьба была связана с недавно подписанным религиозным соглашением между США и СССР. И тут я узнал, что для этого исключительного назначения выбор пал на меня.

В то время в России все еще находился один из ассумпционистов — епископ Пий Эжен Неве, последний из членов нашего братства, находившихся в России с дореволюционных времен. Парижскими ассумпционистами были предприняты напрасные попытки послать священника-француза в качестве помощника епископу Пию Неве. Генеральный настоятель попросил епископа Неве рассмотреть возможность принять представителя американской ветви ассумпционистов.

Религиозное соглашение гарантировало абсолютную свободу вероисповедания для американцев, живущих в Советской России. Максим Литвинов, в то время советский посол, занимающий также пост наркома иностранных дел, по настоянию Рузвельта был вынужден подписать это официальное соглашение. В этом смысле Америка имела завидное преимущество, будучи единственной страной из тех, что установили дипломатические отношения с СССР, которая добилась религиозных гарантий для своих граждан.

Именно на основании этого соглашения мне предложили отправиться в Россию капелланом для американских католиков, а также в качестве помощника и секретаря епископа Пия Неве. Всем известно, как трудно получить советскую визу для длительного проживания, в отличие от туристической, иностранцам, сохраняющим свое гражданство, не считая персонала дипломатической службы, небольших групп корреспондентов газет и нескольких иностранных инженеров.

Предложение о поездке в Россию повергло меня в смятение, но не из-за страха или предубеждения против СССР. Я был тогда еще очень молодым священником, и неудивительно, что я пришел в замешательство от одной мысли о поездке в Москву. Мои сведения о внутреннем положении в СССР, и особенно о ситуации с религией, были хотя и далеко не полными, но основанными на надежных источниках. Я не полагался только на газетные репортажи[106]. Я приложил все возможные усилия, чтобы прибыть в эту страну с непредвзятыми представлениями несмотря на то, что прежде, чем я добрался до места назначения, против меня было предпринято два бойкота.

Новое назначение означало для меня существенное изменение той практики служения и преподавания, к которым я готовился. Мои настоятели полностью одобряли специальные занятия музыкой во время летних каникул, пока я изучал богословие в Европе. Мне пришлось довольно неожиданно расстаться с жизнью в студенческом городке и обучением американской молодежи с их здоровым и веселым образом жизни, который всегда привлекал меня. У меня были все основания полагать, что в России меня не ждет слишком радушный прием.

И хотя мне дали понять, что пока не известно, как долго про-длится моя миссия в России, я без колебаний согласился. Моя смятенная реакция на неопределенное будущее была естественной: мои мысли обратились к родителям, с которыми я совсем недавно был разлучен на целых шесть лет. В то время моя мать только что перенесла третью пневмонию, в таких обстоятельствах перспектива нового долгого расставания была не слишком обнадеживающей. Мать я больше так никогда и не увидел; Бог призвал ее преданную душу к вечному покою через шесть лет после моего отъезда. И после ее смерти я был вынужден еще более шести лет оставаться в Советской России, полностью отрезанный от родной страны и всего, что было мне дорого. Но спешу прибавить, что эти жертвы были полностью вознаграждены. Я получил много доказательств настоящей любви и привязанности в этой стране, где мне предстояло монашеское послушание. Если советское руководство явно смотрело на меня как на представителя «реакционного духовенства», то скоро я оценил, как и многие ассумпционисты до меня, высокие духовные и душевные качества русского народа.

Итак, я был готов ехать, но у меня еще не было въездной визы. Я связался с Госдепартаментом не только для того, чтобы получить новый паспорт США, но и для того, чтобы добиться поддержки американского правительства при обращении за советской визой[107]. Так я первый раз встретился с недавно назначенным послом США в СССР, его превосходительством Уильямом С. Буллитом, готовившимся ехать к месту назначения. Я также узнал, что весь штат посольства США в скором времени намеревался отправиться в путь.

Моя первая встреча с послом Буллитом состоялась в Нью-Йорке в отеле «Плаза». Буллит был очень рад, что повезет с собой в Москву американского католического капеллана. Он спросил меня, воспользовались ли представители других вероисповеданий религиозным соглашением, чтобы послать своих священников в Россию. Мы ничего не знали об этом, а позже выяснилось, что я был единственным американским священником, призванным подвергнуть это соглашение проверке. Буллит проявил неподдельный интерес, сказав: «Теперь мы посмотрим, готово ли советское правительство выполнять это соглашение».

Персонал американского посольства планировал отправиться морем из Нью-Йорка 15 февраля 1934 года. Времени было мало, а я все еще преподавал в Колледже Успения. Экзаменационная сессия была в полном разгаре, по пути в столицу я проверял переводы с немецкого в поезде. Оценки за них отправил уже по почте; так я закрыл короткую главу моей жизни, связанную с преподаванием.

Мой визит в советское посольство был подготовлен послом Буллитом. Но я пошел туда один на следующий день после телефонного разговора Буллита с советским послом Александром Трояновским: «У меня здесь находится отец Браун из Конгрегации ассумпционистов, американский католический священник, который обратится в ваше посольство за советской визой. Господин посол, мы рассматриваем это как первую проверку выполнения религиозного соглашения». Следующие слова Буллита рассмешили меня: «С вашего позволения, господин посол, попрошу не финтить!» Конечно, это было сказано в шутливом дружеском тоне, тем не менее в его голосе была твердость. Он очень хотел, чтобы я отправился вместе с ним на том же корабле.

Так я был представлен советскому чиновнику, пусть и в шутливой форме. Поскольку я собирался в Советский Союз на длительный срок, а не в короткую туристическую поездку, я знал, что мое заявление будет рассматриваться особенно тщательно. Моя родословная, сведения об образовании и публичные заявления о Советском Союзе будут скрупулезно исследоваться. Советских чиновников будет интересовать, не высказывался ли я ранее против советского режима. По этому поводу я чувствовал себя спокойно. В то же самое время у меня было сильное предчувствие, что «веселье» начнется с момента моего появления в советском посольстве, и не ошибся. Секретарь по фамилии Гохман принял меня вежливо и предложил длинную папиросу, вариант русской сигареты, сделанной из очень хорошего кавказского табака. Товарищ Гохман засыпал меня вопросами. Почему я хочу ехать в Советский Союз? Знаю ли я там кого-нибудь? Долго ли я намереваюсь там оставаться? Бывал ли я там прежде? Когда я объяснил, что еду капелланом для американских католиков, а также в качестве секретаря и помощника епископа Пия Неве, он слегка нахмурился. Затем стал применять ко мне диалектические методы. Уверен ли я, спрашивал меня советский чиновник, что епископ Неве согласится, чтобы я был его помощником? В качестве доказательства я показал телеграмму, которой предусмотрительно запасся. Тогда Гохман выдвинул другой аргумент: он посоветовал мне подождать, пока епископ уедет из России, а уже затем отправиться в Москву. На это я возразил, что не смогу быть секретарем и помощником епископа, если он уедет, когда я приеду. Мне показалось, что это рассуждение поставило его в тупик. Я заранее изложил все ответы в письменной форме в официальной анкете, отпечатанной на русском и английском языках. В последующие годы я никогда ни на йоту не отклонялся от ответов, изначально изложенных, особенно в ответе на вопрос: «С какой целью вы желаете приехать в Советский Союз?» Даже когда в 1936 году епископ был фактически изгнан из СССР, я продолжал писать: «В качестве капеллана для американских католиков и помощника епископа Неве».

Я упоминаю об этом факте по причине, которая будет изложена в соответствующем месте этой книги. Здесь скажу только, что со временем я заменил епископа Пия Неве на посту Апостольского администратора, когда Советы не допустили его возвращения из Франции, хотя перед этим официально обещали предоставить ему въездную визу. Тогда я возложил на себя пастырские обязанности в его церкви, поскольку больше было просто некому. Позднее по поводу этого грустного положения дел американский чиновник, по-видимому, не слишком хорошо знакомый с советскими законами, сказал: «Мы не любим американцев, которые приезжают сюда и уже здесь меняют свой статус». Я же сделал это, чтобы предотвратить закрытие церкви Святого Людовика Французского. Это происходило в период реализации политики «сверхдружественности», проводимой во время Второй мировой войны ответственными чиновниками США в Москве. Таким образом, мое присутствие стало раздражающим фактором не только для Советов, но и для некоторых моих соотечественников. Я могу только предполагать, что это происходило из-за того, что я собрал большое количество достоверной информации, подрывающей престиж нашего «доблестного союзника». Факты о событиях происходящей войны, полученные мной из первоисточников, резко отличались от сводок «Совинформбюро». В результате меня стали рассматривать как «антисоветчика». Мое присутствие мешало тем американским официальным лицам, которые придерживались политики примирения. Следует подчеркнуть, что многим американцам не нравилась такая политика снисходительности и соглашательства, но они не могли свободно выражать свою точку зрения и таким образом защищать интересы США.

Однако я не хочу заходить слишком далеко вперед. Вернемся в Вашингтон, к разговору с секретарем, который безуспешно пытался задержать мой отъезд в Россию. В конце концов он сказал: «Я должен сообщить вам, что у меня нет полномочий предоставить вам въездную визу до тех пор, пока это не будет разрешено Наркоматом иностранных дел в Москве». Я покинул посольство СССР, получив заверение, что буду извещен телеграммой о разрешении на въезд в страну, как только оно будет получено.

Прождав несколько дней в Вашингтоне, я вернулся в Вустер и затем отправился в Нью-Бедфорд штата Массачусетс, мой родной город, чтобы провести несколько дней с родителями. Там и была получена телеграмма из советского посольства о выдаче мне визы. В результате я отбыл из Нью-Йорка на пароходе «Вашингтон» вместе с персоналом американского посольства. Я начал рискованное предприятие, подобное которому редко выпадает человеку на коротком отрезке его жизни.

Перед лицом неизбежных испытаний я мог полагаться только па Божественное Провидение. Друзья спрашивали меня, чего же я надеюсь достичь в стране, где от Бога официально отреклись. Что я мог сказать кроме того, что намереваюсь сделать все, что в моих силах. Всегда возникает внутренняя умиротворенность от сознания, что ты делаешь все, что можешь, выполняя свой долг послушания. Я чувствовал себя достаточно защищенным своим американским гражданством, я был горд тем, что правительство США было единственным, которому удалось договориться о подписании религиозного протокола, а в какой степени он будет соблюдаться — это совсем другой вопрос.

В данном случае была еще и другая форма безопасности, более осязаемая и заметная: шесть крепких морских пехотинцев, сопровождающих персонал американского посольства на борту судна, направляющегося в Москву для открытия нового посольства. Военный департамент выделил этих замечательных парней по просьбе посла Буллита. В их обязанности входило обеспечение сохранности дипломатических шифров США; и я был уверен, что ни один нескромный взгляд не смог удовлетворить своего любопытства, пока эти ребята выполняли порученное им дело. За время плавания я возобновил свои занятия русским языком. И хотя по прибытии в Москву я еще не мог хорошо говорить, но был счастлив, что уже мог читать вывески и названия улиц[108].

Все нижеследующее — это неприукрашенный рассказ о многочисленных уникальных ситуациях, в которых я жил. Замечательный русский народ в отличие от горстки советских работников МВД — КГБ, религиозная стойкость нации, якобы несуществующие Коминтерн — Коминформ, красноармейцы, колхозы и совхозы, советское образование, искусство, жизнь простых людей — эти и другие неожиданные аспекты каждодневной русской жизни станут содержанием последующих глав.