Курляндия – тыл

Время, проведенное в тыловых подразделениях, лишь предположительно должно было ограничиться несколькими днями, но судьба снова распорядилась по-своему. На этот раз с другой стороны, так сказать с самого высокого наблюдательного пункта. Гауптфельдфебель Шумахер отправил меня и еще нескольких моих товарищей похоронить бойца из нашей роты, умершего на главном эвакуационном пункте.

На следующий день, когда мы вернулись, выбрав тот же самый маршрут, чтобы установить крест на могиле погибшего, случилась эта неприятная история. Мы шли по тропинке. В левой руке я держал трость. Скверная привычка, которая была почти всеобщей, как мне кажется, укоренилась еще в дни Первой мировой войны. Я сжимал в зубах курительную трубку. Тропинка неожиданно свернула в сторону, и передо мной вдруг вырос автомобиль-вездеход. По вымпелу на крыле машины мы поняли, что он принадлежит какому-то высокому начальству, и сразу сообразили, как следует себя вести.

В следующую секунду в нашем внешнем виде все стремительно изменилось. На моей голове уже не было пилотки, и волосы растрепались на ветру. В одной руке по-прежнему была трость. Другой я вынул трубку изо рта и повернулся лицом к автомобилю.

С правого сиденья вездехода поднялся какой-то генерал, сразу давший выход своему гневу:

– Куда идете?.. Кто? Откуда? Из какой части?.. Покажите солдатскую книжку! Отвечайте же!

После этого осыпавшего меня града вопросов я не смог ответить ни на один из них. Однако я коротко сообщил суть нашей боевой задачи:

– Часть: 35-й полк 4-й танковой дивизии.

– Так, так… узнаешь меня?

– Никак нет, герр генерал!

– Что ты сказал? Я не генерал, я генерал-полковник!

Он обратился ко мне на «ты», более доверительно, но в то же время более неистово.

– Так точно, герр генерал-полковник!

– 4-я танковая дивизия несколько дней находится на северном участке и, соответственно, перешла под мое начало! Я генерал-полковник Шёрнер! – После этого он посмотрел на мою голову. – Что это? Такой молодой и такие длинные волосы! – С этими словами Шёрнер повернулся к сидевшему позади него капитану и распорядился: – Пусть укоротит прическу до двух миллиметров!

Я не настолько лишился дара речи, чтобы не суметь все-таки ответить:

– Не сочтите за дерзость, герр генерал-полковник, но мы почти четыре недели были в бою…

Шёрнер резко оборвал меня:

– Что-о-о?! Ты смеешь спорить со мной? Залезай в машину!

Я взял с собой трость, чем, похоже, разъярил генерал-полковника еще больше. Мне оставалось лишь молча выслушивать начальственный гнев. Он пригрозил даже расстрелять меня за мою дерзость[124].

Двум моим товарищам пришлось устанавливать крест без меня, а мне было позволено отправиться к парикмахеру в первый и последний раз вместе с генерал-полковником.

Когда я добрался до штаба, то меня взял под крыло капитан, ехавший в машине вместе с Шёрнером. Парикмахерская была устроена в автобусе, одном из нескольких стоявших там. Должен сказать, атмосфера в штабе оказалась более спокойной и дружественной. Мне бесплатно сделали солдатскую стрижку, избавив от массы волос. До расположения части я добирался пешком.

Предупрежденный моими двумя товарищами, наш гауптфельдфебель уже ждал меня, готовый устроить взбучку. Над моей головой разразилась еще одна буря. Я понял, что теперь все считают меня виноватым, несмотря на то что я не совершил никаких прегрешений. Однако спустя несколько дней мне в порядке поощрения было разрешено вернуться в свой танк. Готов поклясться чем угодно: для нас, танкистов, лучше находиться на передовой, чем в тыловом обозе. Тамошний дух был нам просто не по нутру.