Глава 16 «Сырный парень»

Мой друг Бонгани был низким, лысым, очень накачанным парнем. Он не всегда был таким. Всю свою жизнь он был худым, а потом ему в руки попал посвященный бодибилдингу журнал, который изменил его жизнь. Бонгани всегда был популярен, но его репутация действительно пошла на взлет, когда он победил одного из самых печально знаменитых школьных задир. Это упрочило его статус своего рода лидера и защитника ребят из тауншипа.

Бонгани был одним из тех людей, которые пробуждают в каждом лучшее. Он был тем другом, который верил в тебя и видел в тебе потенциал, которого не видел никто другой. Вот почему он притягивал такое количество ребят из тауншипов, и вот почему он так притягивал меня.

Бонгани жил в Алексе, но я никогда не приходил к нему туда, пока мы учились в школе, он всегда приходил ко мне домой в Хайлендс-Норт. Я несколько раз был в Алексе, забегая к кому-то ненадолго, но не проводил там много времени. Я никогда не был там вечером, скажем так. Поехать в Алекс днем – это совсем не то, что поехать туда вечером. По этой причине это место прозвали Гоморрой.

Однажды после школы, незадолго до выпускного, Бонгани подошел ко мне в школьном дворе.

– Эй, пойдем-ка на «район», – сказал он.

– На «район»?

Сначала я не понял, о чем он говорит. Я знал слово «район» из рэперских песен и знал различные тауншипы и гетто, где жили черные, но, говоря о них, не использовал это слово.

Стены апартеида падали в то время, когда стремительную популярность набирал американский хип-хоп, и хип-хоп сделал крутым то, что ты «из района». До этого жизнь в тауншипе была тем, чего стыдились, это было самое днище. А потом мы увидели такие фильмы, как «Ребята с улицы» и «Угроза обществу», и они сделали «район» крутым. Персонажи из фильмов, из песен этим наслаждались.

Ребята в тауншипах начали поступать точно так же, они носили это, как почетный знак: ты больше не из тауншипа, ты – с района. Если ты был из Алекс, это повышало твой уличный авторитет больше, чем если ты жил в Хайлендс-Норте. Так что, когда Бонгани сказал: «Пойдем-ка на «район», – мне было любопытно, что он имеет в виду. Мне захотелось пойти и узнать.

Когда Бонгани взял меня в Алекс, мы попали туда, как большинство, – со стороны Сэндтона. Ты проезжаешь через один из самых богатых районов Йоханнесбурга, мимо огромных роскошных особняков и огромных денег. Потом ты проезжаешь через промышленный район Уинберг, отделяющий богатых и белых от бедных и черных. У въезда в Алекс находится огромная стоянка микроавтобусов и автостанция под открытым небом. Это та самая шумная, хаотичная базарная площадь, которую можно увидеть в фильмах про Джеймса Бонда и Джейсона Борна. Это прямо-таки Центральный вокзал Нью-Йорка, но без здания. Все перемещается. Все находится в движении. Кажется, что вчера здесь ничего этого не было, кажется, что завтра ничего этого здесь не будет. Но каждый день все выглядит в точности так же.

Разумеется, прямо у стоянки микроавтобусов находится «KFC»[14]. В ЮАР неизменно одно: там всегда есть «KFC». «KFC» кормит черных. «KFC» никогда не обманывал. Они появились в районах раньше «Макдоналдса», раньше «Burger King», раньше всех остальных. «KFC» был чем-то вроде «Йоу, мы здесь для вас».

Как только ты проходишь мимо стоянки микроавтобусов, ты оказываешься в самой Алекс. Я знал мало мест, настолько наэлектризованных, как Алекс. Это муравейник с постоянной человеческой активностью, весь день, люди приходят и уходят, гангстеры спешат, уличные парни бездельничают, дети бегают вокруг. Всей этой энергии некуда деваться, нет и механизма ее рассеивания, так что временами она прорывается невероятными актами насилия и сумасшедшими вечеринками. Только что это был спокойный день, люди отдыхали, занимались своими делами, а в следующий момент появляется полицейский автомобиль, преследующий гангстеров и несущийся по улицам, начинается перестрелка, над головой кругами летают вертолеты. А через десять минут – словно ничего и не было, все продолжают отдыхать, суетиться, приходить и уходить, бегать вокруг.

Стены апартеида падали в то время, когда стремительную популярность набирал американский хип-хоп, и хип-хоп сделал крутым то, что ты «из района».

До этого жизнь в тауншипе была тем, чего стыдились, это было самое днище.

В Александре – сетчатая планировка улиц. На улицах асфальт лежал на мостовых, на тротуарах в основном нет. Цветовая гамма – шлакобетонные блоки и волнистое железо, серый и темно-серый, перемежаемые яркими цветовыми пятнами. Эти пятна – вот что. Кто-то покрасил стену в желто-зеленый цвет, или висит ярко-красная вывеска торгующего на вынос кафе, или, может быть, кому-то удалось раздобыть ярко-синий кусок листовой стали. Если говорить об элементарной санитарии, то ее почти не было. Мусор громоздился повсюду, подожженный мусор обычно несло ветром по какому-нибудь переулку. В районе все время что-то горело.

Когда ты идешь, ты чувствуешь все запахи, какие только можно себе представить. Люди готовят, едят на улицах купленное на вынос. Некоторые семьи жили в лачугах-времянках, пристроенных позади других хижин, и у них не было водопровода, так что они мылись в лохани, водой, которую набирали из уличной колонки, а потом грязную выливали прямо на улицу. И эти ручейки бежали, сливаясь в реку сточной воды, которая и без того была полноводной, так как канализационная система опять забилась. Допустим, парень чинит автомобили, считая, что знает, что делает (хотя на самом деле это не так). Он сливает отработанное моторное масло на дорогу, и теперь масло соединяется с грязной сточной водой, и грязная река течет дальше по улице.

Вероятно, поблизости ошивается коза – там всегда есть коза. Когда вы идете, вас затопляют звуки, постоянный шум человеческой деятельности, люди, разговаривающие на десятке разных языков, болтают, торгуются, спорят. Постоянно играет музыка. Вы слышите традиционную южноафриканскую музыку, гремящую на одном угле, на другом – орущую Долли Партон, а кто-то проезжает мимо, включив во всю мощь Notorious B.I.G.

Район был для меня абсолютной сенсорной перегрузкой, но в этом хаосе был свой порядок – система, социальная иерархия, базировавшаяся на том, где ты живешь. Первая авеню была совсем не крутой, потому что находилась прямо у суматохи стоянки микроавтобусов. Вторая авеню была красивой, потому что там были почти настоящие дома, построенные в то время, когда здесь все еще был своего рода официальный поселок. Третья, Четвертая и Пятая авеню были еще привлекательней, с точки зрения тауншипа. Там жили состоятельные семьи, унаследовавшие деньги. Потом, начиная с Шестой авеню и дальше, становилось дерьмовей, появлялось больше хибар и лачуг. Было несколько школ, несколько футбольных полей.

Была и пара хостелов – гигантские сооружения, построенные правительством для проживания рабочих. Вам бы не хотелось туда попасть. Именно там обитали настоящие бандиты. Единственной причиной прийти туда могло быть желание приобрести автомат Калашникова.

После Двадцатой авеню вы доходили до реки Джакскей, и на другой стороне, если пройти по мосту Рузвельт-стрит, был Ист-Бэнк, самая новая и привлекательная часть района. Ист-Бэнк был тем местом, где вмешалось правительство, убрав самовольных поселенцев и их лачуги и начав строить приличные дома.

Конечно, это было жильем эконом-класса, но все же – нормальными домами с двумя спальнями и крошечными дворами. У живших здесь семей было немного денег, и они обычно отправляли детей из «района» в школы получше, например «Сэндрингхэм».

Родители Бонгани жили в Ист-Бэнке, на углу Рузвельт-стрит и Спрингбок-Кресент, и, пройдя от стоянки микроавтобусов через «район», мы оказались там и расположились у его дома на низкой кирпичной стене, перегораживающей посередине Спрингбок-Кресент, ничего не делая, просто болтая. Тогда я этого еще не знал, но следующие три года своей жизни я проведу, ошиваясь на этом самом месте.

Когда мне было семнадцать лет, я закончил старшую школу, и к этому времени моя жизнь дома стала отвратительной из-за отчима. Я больше не хотел там находиться, и мама согласилась, что мне стоит переехать. Она помогла мне перебраться в дешевую квартиру с тараканами в здании вниз по улице. Моим планом (в той мере, в какой он у меня был) было поступить в университет и стать программистом, но мы не могли позволить себе платить за обучение. Мне надо было зарабатывать. Единственным способом заработка, который я знал, была продажа пиратских компакт-дисков, а одним из лучших мест для их продажи был «район», потому что там была стоянка микроавтобусов. Водители микроавтобусов всегда искали новые песни, потому что хорошая музыка была одним из способов привлечения клиентов.

Еще одной привлекательной стороной «района» была его невероятная дешевизна. Там можно было приобрести все, что угодно, почти даром. Можно было купить еду под названием kota. Это – четверть буханки хлеба. Мякиш выскребывался, вместо него клали жареные помидоры, кусок болонской колбасы и немного приправы из маринованного манго, которая называлась achar. Это стоило пару рэндов. Чем больше у вас было денег, тем лучшую порцию вы могли покупать. Если денег было немного больше, туда можно было положить горячую сосиску. Если денег было еще больше, туда можно было положить хорошую сосиску, типа сардельки, или даже жареное яйцо. Самый большой вариант, со всеми ингредиентами, мог бы насытить троих человек.

В ЮАР неизменно одно: там всегда есть «KFC».

«KFC» кормит черных. «KFC» никогда не обманывал.

Они появились в районах, раньше всех остальных. «KFC» был чем-то вроде «Йоу, мы здесь для вас».

Для нас максимальным усовершенствованием было добавить кусок сыра. Сыр всегда считался лучшим, потому что был очень дорогим. Забудьте о золотом стандарте – «район» всегда оперировал сырным стандартом. Сыр на чем-нибудь говорил о деньгах. Если ты покупал бургер, это было круто, но если ты покупал чизбургер, это означало, что у тебя больше денег, чем у парня, купившего всего лишь гамбургер. Бутерброд с сыром, сыр в твоем холодильнике – это означало, что ты живешь хорошей жизнью. В любом тауншипе в ЮАР, если у тебя было немного денег, люди говорили: «О, да ты сырный парень!» Проще говоря – ты действительно не «с района», потому что у твоей семьи достаточно денег, чтобы покупать сыр.

В Александре Бонгани и его компания считались сырными парнями, потому что жили в Ист-Бэнке. По иронии судьбы, так как они жили на первой улице сразу за рекой, на них смотрели свысока – как на отребье Ист-Бэнка. И ребята, жившие в лучших домах дальше в Ист-Бэнке, были более сырными парнями.

Впрочем, Бонгани и его компания никогда не признавали, что являются сырными парнями. Они твердили: «Мы не сырные. Мы с “района”». Но тогда настоящие ребята с района говорили: «Эй, да вы не с «района». Вы сырные». «Мы не сырные, – говорили ребята Бонгани, указывая на дальние улицы Ист-Бэнка. – Это они сырные». Шли постоянные смехотворные разборки о том, кто – с «района», а кто – сырный.

Бонгани был лидером своей компании, парнем, который может всех собрать и устроить движуху. Еще был Мзи, подпевала Бонгани. Мелкий парнишка, хотевший упасть на хвост, быть в тусовке.

Другой паренек, Бхеки, отвечал за напитки, он всегда находил для нас алкоголь и придумывал повод выпить. Потом был Какоатсе. Мы называли его «Джи – мистер Красивый парень». Все, что интересовало Джи, – это женщины. Если в тусовке участвовали женщины, он был в деле. И наконец, был Гитлер – жизнь вечеринки. Гитлер просто хотел танцевать.

Когда апартеид закончился, сырные парни оказались в невероятно трудной ситуации. Одно дело родиться в «районе» и знать, что ты никогда отсюда не уедешь. Но сырному парню показали внешний мир. У его семьи дела идут хорошо. У них есть дом. Они отправили его в хорошую школу. Возможно, он даже поступил в высшее учебное заведение. У него был больший потенциал, но ему не дали больше возможностей. Ему дали познакомиться с миром, который где-то там, но не дали пути добраться до него.

Во время апартеида в ЮАР был очень низкий уровень безработицы. На самом деле это было рабство – вот что можно сказать о работе большинства. Когда наступила демократия, все должны были получить минимальную заработную плату. Стоимость труда возросла, и – миллионы людей неожиданно лишились работы. Уровень безработицы среди молодых черных мужчин после апартеида взлетел на неимоверную высоту, иногда достигая 50 процентов.

Вот что случилось со многими парнями: они закончили старшую школу, не могли позволить себе учиться в университете, а работу даже в мелких компаниях найти было трудно, если ты из «района» и выглядишь и разговариваешь определенным образом. Так что для многих молодых мужчин в тауншипах ЮАР свобода выглядела примерно так. Каждое утро они вставали, их родители, возможно, шли на работу, а может быть, и нет. Потом они шли на улицу и целый день там ошивались, болтая ни о чем. Они были свободны, их научили, как ловить рыбу. Но никто не собирался давать им удочку.

Одной из первых вещей, которые я понял в «районе», было то, что между мирами законным и криминальным была очень тонкая грань. Нам нравится верить, что мы живем в мире хороших парней и плохих парней, и в предместьях в это легко поверить, потому что в предместьях трудно быть знакомым с закоренелым преступником. Но потом ты идешь в «район» и видишь между этими крайностями множество оттенков.

В «районе» гангстеры были вашими друзьями и соседями. Вы их знали. Вы болтали с ними на углу, видели их на вечеринках. Они были частью вашего мира. Вы знали их еще до того, как они стали преступниками. Это было не так: «Эй, это наркоторговец». Это было: «О, малыш Джимми теперь торгует наркотиками».

Странным было то, что все они, на первый взгляд, были одинаковыми. Они ездили на одинаковых красных спортивных машинах. Они встречались с одинаковыми красивыми восемнадцатилетними девушками. Это было странно. Казалось, что у них нет личностей, они разделяли одну личность. Один мог быть другим, а другой мог быть первым. Каждый из них научился, как быть таким преступником.

В «районе», даже если ты не закоренелый преступник, преступность так или иначе присутствует в твоей жизни. Есть разные степени криминала. Это кто угодно – от матери, подбирающей еду, которая выпала из кузова грузовика, чтобы накормить свою семью, до банд, продающих боевое оружие и военную технику. «Район» заставил меня понять, что преступность процветает, потому что преступность делает то, что не делает правительство: преступность заботится. Преступность возникает в народе. Преступность присматривает за молодыми ребятами, нуждающимися в поддержке и руке помощи. Преступность предлагает практические программы и работу в летние каникулы. И возможности продвижения. Преступность принимает участие в жизни общины. Преступность не дискриминирует.

Моя преступная жизнь началась с малого, с продажи пиратских компакт-дисков на углу. Это само по себе было преступлением, и сегодня я чувствую себя так, словно задолжал всем этим авторам и исполнителям деньги за украденную у них музыку. Но по стандартам «района» это даже не считалось незаконным. В то время никому из нас не приходило в голову, что мы делаем что-то плохое: если копировать компакт-диски нельзя, зачем же тогда делают CD-рекордеры?

Гараж дома Бонгани выходил на Спрингбок-стрит. Каждое утро мы открывали двери, протягивали оттуда на улицу удлинитель, ставили стол, а потом играли музыку. Люди подходили и спрашивали: «Что это? Можно мне один?» Наш угол также был тем местом, где водители микроавтобусов заканчивали маршруты и разворачивались, чтобы вернуться на стоянку. Они подходили, делали заказ, возвращались, забирали. Мы целый день проводили, выбегая к ним, возвращаясь в гараж, чтобы сделать больше записей, а потом обратно, чтобы их продать.

За углом был переделанный грузовой контейнер, там мы и ошивались, когда нам надоедала стена. Внутри был установлен таксофон, и мы звонили людям. Если дела шли не очень, мы бродили туда-сюда между контейнером и стеной, болтая и общаясь с другими людьми, которым тоже нечем было заняться посреди дня. Мы болтали с распространителями наркотиков, мы болтали с гангстерами. То и дело с шумом проносились полицейские. Это – день жизни в «районе». На следующий день – то же самое.

Продажи постепенно росли, потому что Бонгани умел видеть все возможности и знал, как их использовать. Как и Том, Бонгани был ловкачом. Но там, где Том мог провернуть только быстрое дельце, у Бонгани были схемы: если мы сделаем это, то получим то. Потом полученное то мы сможем обменять на другую вещь, которая даст нам возможность получить больше прибыли. А прибыль нам нужна для приобретения чего-то большего.

Например, некоторые водители микроавтобусов не могли заплатить сразу. «У меня нет денег, я только что начал смену, – говорили они. – Но мне нужна музыка. Ребята, я могу взять в кредит и быть вам должным? Например, я буду должен вам поездку. Я заплачу вам в конце смены, в конце недели». Так что мы стали разрешать водителям покупать в кредит, получая вдобавок небольшие дополнительные услуги.

Мы начали зарабатывать больше денег. Никогда не больше нескольких сотен, возможно, тысячу рэндов за раз, но все это было живыми деньгами. Бонгани быстро понял, какое положение мы занимали. Наличные были единственным, в чем нуждались все в «районе». Все искали краткосрочную ссуду для чего-либо – чтобы оплатить счет, или заплатить штраф, или просто какое-то время продержаться. Люди начали подходить к нам и просить денег. Бонгани договаривался, а потом подходил ко мне. «Йоу, мы собираемся заключить сделку с этим парнем. Мы одолжим ему сотню, а в конце недели он отдаст нам сто двадцать». Я соглашался. Потом парень возвращался и отдавал нам 120 рэндов. Потом мы делали это снова. Потом мы стали делать это чаще. Мы стали удваивать наши деньги, потом утраивать.

Наличные также давали нам возможность получить прибыль в бартерной экономике «района». Всем известно, что, если ты стоишь на углу главной улицы в «районе», кто-нибудь попытается тебе что-нибудь продать. «Йоу, йоу, йоу, парень. Хочешь немного травки?» «Хочешь купить видеомагнитофон?» «Хочешь купить DVD-плеер?» «Йоу, я продаю телевизор». Вот как это работает.

Скажем, мы видели двух парней, торговавшихся на углу, наркомана, пытавшегося продать DVD-плеер, и какого-то работягу, который хотел его купить, но у него не было денег, так как зарплату он еще не получил. Они препирались, но наркоман хотел деньги вперед. Наркоманы не могут ждать. У наркомана не может быть никаких отложенных выплат. Так что Бонгани вмешивался и отводил в сторону работягу.

– Слушай, я понимаю, что ты сейчас не можешь заплатить за DVD-плеер, – говорил Бонгани. – Но сколько ты хочешь заплатить за него?

– Я заплачу сто двадцать, – отвечал тот.

– Ладно, классно.

Потом Бонгани отводил в сторону наркомана.

– Сколько ты хочешь за DVD-плеер?

– Я хочу сто сорок.

– Ладно, послушай. Ты наркоман. Этот DVD-плеер ворованный. Я дам тебе пятьдесят.

Наркоман немного спорил, но потом брал деньги, потому что он наркоман, а это – наличные, и его сейчас интересовал только наркотик. Потом Бонгани возвращался к работяге.

– Ладно. Договариваемся на ста двадцати. Вот DVD-плеер. Он твой.

– Но у меня нет ста двадцати.

– Ну и классно. Ты можешь взять его сейчас, только вместо ста двадцати ты отдашь нам сто сорок, когда получишь зарплату.

– Хорошо.

Таким образом мы отдали наркоману 50 рэндов, и это принесло нам 140 рэндов от работяги. Но Бонгани видел способ изменить это и сделать еще выгоднее. Скажем, тот парень, который купил DVD-плеер, работал в обувном магазине.

– Сколько ты платишь за пару «Найков» со своей скидкой сотрудника? – спрашивал Бонгани.

– Я могу купить пару «Найков» за сто пятьдесят.

– Отлично, тогда ты не отдавай нам сто сорок, а мы дадим тебе десятку, и ты купишь нам пару «Найков» со своей скидкой.

Так что парень уходил с DVD-плеером и 10 рэндами в кармане. Он считал, что совершил хорошую сделку. Он приносил нам «Найки», а потом мы подходили к одному из более сырных парней в Ист-Бэнке и говорили: «Йоу, парень, мы знаем, что ты хочешь новые «Джорданы». В магазине они стоят три сотни. Мы продадим их тебе за двести». Мы продавали ему обувь и таким образом превращали 60 рэндов в 200.

Это – «район». Кто-то всегда продает, кто-то всегда покупает, и ловкач ухитряется быть в самой гуще всего. И все это было незаконным. Никто не знал, откуда что достали. У того парня, который продал нам «Найки», у него действительно была «скидка сотрудника»? Неизвестно. И никто не спрашивал. Это было просто: «Эй, посмотри, что я нашел» и «Круто, сколько ты хочешь?» Это – международный код.

Сначала я не знал, что не надо спрашивать. Помню, как один раз мы покупали автомобильную магнитолу или что-то вроде этого.

– Но кому это принадлежало? – спросил я.

– А, не беспокойся об этом, – сказал мне один из парней. – У белых есть страховка.

– Страховка?

– Да, когда белый что-нибудь теряет, у него есть страховой полис, и ему выплачивают наличные за все потерянное, так что он как бы ничего и не теряет.

– Ладно, – сказал я. – Звучит прекрасно.

Так что если мы когда-нибудь и думали об этом, то только в духе «когда белые люди что-то теряют, они получают деньги, это еще одно прекрасное преимущество быть белым».

Легко осуждать преступность, когда ты живешь в мире, достаточно богатом для того, чтобы с ней не сталкиваться. Но «район» научил меня, что у каждого свое понятие о том, что такое хорошо и что такое плохо, различные определения того, что считается преступностью и на каком уровне преступности они готовы принимать участие. Если наркоман идет по улице и несет ящик с коробками кукурузных хлопьев, бедная мать не думает «Я поддерживаю преступников и пособничаю им, покупая эти кукурузные хлопья». Нет. Она думает «Моей семье нужна еда, а у этого парня есть кукурузные хлопья» и покупает эти хлопья.

Это – «район». Кто-то всегда продает, кто-то всегда покупает, и ловкач ухитряется быть в самой гуще всего. И все это было незаконным.

Это было просто: «Эй, посмотри, что я нашел» и «Круто, сколько ты хочешь?»

Это – международный код.

Моя собственная мать, моя очень религиозная, законопослушная мать всегда ругала меня за нарушение правил и учила правильному поведению. Я никогда не забуду тот день, когда пришел домой, а на кухне стояла огромная коробка замороженных котлет для бургеров, их было штук двести. Они были принесены из торгующего на вынос кафе под названием «Black Steer». Бургер в «Black Steer» стоил не меньше 20 рэндов.

– Что это за чертовщина? – спросил я.

– О, это было у одного парня на работе, и он их продавал, – ответила она. – Я получила великолепную скидку.

– Но где он их достал?

– Не знаю. Он сказал, что знает кого-то, кто…

– Мам, он их украл.

– Мы этого не знаем.

– Мы это знаем. Откуда у какого-то парня ни с того ни с сего появились бы все эти бургеры?

Конечно, мы съели эти бургеры. Потом поблагодарили бога за пищу.

Когда Бонгани впервые сказал мне «Пойдем на «район», я думал, что мы собираемся продавать компакт-диски и устраивать диджейские вечеринки в «районе». Оказалось, что мы продавали компакт-диски и устраивали диджейские вечеринки с целью нажить себе капитал на мини-кредитовании и ссудных операциях в «районе». Очень скоро это стало нашим основным бизнесом.

Каждый день в «районе» был одинаков. Я рано вставал. Бонгани встречал меня у моей квартиры, и мы садились на идущий в Алекс микроавтобус с моим компьютером, таща огромный системный блок и огромный, тяжелый монитор. Мы устанавливали это в гараже Бонгани и начинали делать первую партию компакт-дисков. Потом мы гуляли.

Мы доходили до угла Девятнадцатой авеню и Рузвельт-стрит, чтобы позавтракать. Когда ты пытаешься растянуть свои деньги, с особой аккуратностью надо относиться к еде. Надо планировать, или ты проешь всю прибыль. Так что каждое утро мы завтракали жареными пончиками. Они были дешевыми, примерно по 50 центов за штуку. Мы могли купить груду и получить достаточно энергии, которая поддерживала нас до вечера.

Потом мы сидели на углу и ели. Пока ели, принимали заказы у водителей микроавтобусов, проходивших мимо. Затем возвращались в гараж Бонгани, слушали музыку, поднимали гири, делали компакт-диски. Часов в десять или одиннадцать водители начинали возвращаться с утренних маршрутов, так что мы брали компакт-диски и отправлялись на угол, где водители могли забрать свой товар.

Потом мы просто были на углу, болтали, встречались с людьми, смотрели, кто проходит мимо, думали, куда приведет нас этот день. Парню надо это. Парень продает то. Ты никогда не знаешь, что и как будет.

Большой всплеск бизнеса всегда был во время обеда. Мы бродили по всей Александре, заходя в разные магазины и останавливаясь на углах, заключая сделки со всеми. Водители микроавтобусов возили нас бесплатно, потому что мы прыгали в их машины под предлогом поговорить о том, какая музыка им нужна, а втайне ехали с парнем бесплатно. «Эй, мы хотим собрать заказы. Мы с тобой поговорим, пока ты едешь. Что тебе нужно? Какую музыку ты ищешь? Тебе нужен новый Максвелл? Ладно, мы достанем нового Максвелла. Ладно, поговорим с тобой позже. Здесь мы сойдем». Потом мы совершали другую поездку, отправляясь туда, где хотели оказаться.

После обеда бизнес затихал, и именно тогда мы обедали, обычно самым дешевым из того, что могли себе позволить, например, «смайликом» с каким-нибудь гарниром из кукурузы. «Смайликом» мы называли козью голову. Ее варили и посыпали перцем чили. Мы называли эти головы «смайликами», потому что, когда ты съедаешь все мясо, кажется, что коза улыбается тебе с тарелки. Щеки и язык были довольно вкусными, а глаза отвратительными. Они лопались у тебя во рту. Ты клал глазное яблоко в рот и раскусывал его, и словно бы лопался мешок с гноем. Он не хрустел. Он не жевался. Он не обладал никаким аппетитным запахом.

После обеда мы возвращались в гараж, отдыхали, дремали после еды, а потом записывали компакт-диски. Во второй половине дня мы видели много мамаш. Мамаши нас любили. Они были одними из наших лучших клиентов. Так как мамаши вели хозяйство, именно они искали возможность купить ту коробку мыла, что выпала из кузова грузовика, и они чаще покупали ее у нас, чем у какого-нибудь наркомана.

Иметь дело с наркоманами неприятно. Мы были нормальными парнями из Ист-Бэнка с хорошо подвешенными языками. Мы даже могли запросить побольше, потому что придавали сделке налет некой респектабельности.

Мамаши чаще всего нуждались и в краткосрочных займах, чтобы оплатить те или иные семейные расходы. И опять же они предпочитали иметь дело с нами, чем с каким-нибудь гангстером-ростовщиком. Мамаши знали, что мы не собирались никому ломать ноги, если они не смогут заплатить. От нас этого не ожидали.

Мы этим и не занимались, не стоит забывать, что это было не в нашем духе. Но и здесь проявлялась гениальность Бонгани. Он всегда знал, что человек может предложить в тот период, когда он неплатежеспособен.

Мы заключали самые безумные сделки. Мамаши в районе беспокоятся о своих дочерях, особенно если их дочери хорошенькие. В Алексе были девушки, которых запирали дома. Они шли в школу, оттуда сразу домой, никуда не заходя. Им не разрешали выходить из дома. Парням не позволяли с ними разговаривать, не позволяли ошиваться у их дома – ничего из этого.

Один парень все время говорил об одной из таких девушек-затворниц: «Я сделаю все, что угодно, чтобы сблизиться с ней. Она такая красивая». Но он не мог. Никто не мог.

А у нее была мама, которой нужна была ссуда. Как только мы одолжили ей денег, она не могла прогнать нас из своего дома до тех пор, пока не вернет долг. Мы приходили и зависали там, болтали, беседовали. Девушка тоже была там, но мама не могла ей сказать: «Не разговаривай с этими парнями». Ссуда дала нам возможность установить взаимоотношения с матерью. Мы приходили, вели себя мило и вежливо. Нас приглашали остаться на ужин. Как только мамаша поняла, что мы воспитанные, честные ребята, она согласилась, чтобы мы взяли ее дочь с собой на вечеринку, при одном условии – что мы приведем ее домой в целости и сохранности.

И тогда мы подошли к тому парню, который так отчаянно желал познакомиться с этой девушкой.

– Эй, давай заключим сделку. Мы приведем эту девушку на вечеринку, и ты сможешь пообщаться с ней. Сколько ты нам можешь дать?

– У меня нет денег, – ответил он, – но у меня есть несколько ящиков пива.

– Ладно, тогда сегодня вечером мы идем на эту вечеринку. Ты дашь нам два ящика пива для вечеринки.

– Отлично.

Потом мы пошли на вечеринку. Мы пригласили девушку, которая обычно с восторгом относилась к возможности вырваться из маминой тюрьмы. Парень принес пиво, он пообщался с девушкой, мы списали мамашин долг, чтобы показать ей нашу признательность, а деньги вернули, продав пиво.

Всегда есть способ сделать так, чтобы это работало. И часто это было самым забавным элементом: строить из себя ангелов, решать головоломку, видеть, что к чему ведет, кому что нужно, кого и с кем мы можем связать и – как на этом можно заработать.

В разгар нашей деятельности у нас в обороте, вероятно, было около 10 000 рэндов. Мы давали ссуды и получали проценты. У нас был запас «Джорданов» и DVD-плееров, купленных для перепродажи. Нам также приходилось покупать чистые компакт-диски, арендовать микроавтобусы, чтобы ездить на диджейские вечеринки, кормить пятерых парней три раза в день. Все движения средств хранились в компьютере. Так как я жил в мире моей мамы, я знал, как вести учет. У нас была специальная таблица в «Microsoft Excel»: имя каждого, сколько каждый задолжал, когда они заплатили, когда они не заплатили.

Всегда есть способ сделать так, чтобы это работало. Cамым забавным элементом: строить из себя ангелов, решать головоломку, видеть, что к чему ведет, кому что нужно, кого и с кем мы можем связать и – как на этом можно заработать.

После окончания рабочего дня бизнес становился более оживленным. Водители микроавтобусов забирали последний заказ, мужчины возвращались домой с работы. Им не нужно было мыло или кукурузные хлопья. Им нужна была техника: DVD-плееры, CD-плееры, игры для «PlayStation». Еще больше проходящих ребят продавали товар, так как они целый день мошенничали и воровали. Был парень, продающий мобильный телефон, парень, продающий несколько кожаных курток, парень, продающий обувь. Был один чудной парень, выглядевший как черная версия мистера Бёрнса из «Симпсонов». Он проходил мимо после окончания своего рабочего дня с самым странным товаром. Однажды он принес нам электробритву.

– Что это за чертовщина?

– Это электробритва.

– Электробритва? Мы – черные. Знаешь, что такие штуковины сделают с нашей кожей? Ты видишь в окрестностях кого-нибудь, кто может пользоваться электробритвой?

Он пытался сбагрить самое бесполезное дерьмо, типа электрической зубной щетки без зарядки, и мы никогда не знали, где он это раздобыл. Потому что не спрашивали. Но со временем мы догадались: он работал в аэропорту. И весь этот хлам он воровал из багажа пассажиров.

Постепенно суматоха затихала, и мы сворачивались. Мы делали последние записи, просматривали наш запас компакт-дисков, подводили баланс. Если вечером была вечеринка, в которой мы должны были участвовать как диджеи, то мы начинали к этому готовиться.

Или мы покупали несколько банок пива, сидели и пили, болтая о прошедшем дне, слушая раздававшиеся вдали звуки выстрелов. Выстрелы были слышны каждый вечер, и мы всегда пытались догадаться, что это было за оружие. «Это девятимиллиметровый». Обычной была и полицейская погоня, полицейский автомобиль проносился за каким-нибудь парнем на угнанном автомобиле.

Потом все расходились по домам, чтобы поужинать со своими семьями. Я забирал компьютер, садился в микроавтобус, ехал домой, спал, а на следующий день делал все то же самое.

Прошел год. Потом два. Я перестал планировать обучение и так и не приблизился к тому, чтобы накопить денег на поступление в университет.

В «районе» есть одна хитрость: ты все время работаешь, работаешь, работаешь, тебе кажется, что что-то происходит, но на самом деле совсем ничего не происходит. Я был там каждый день с семи утра до семи вечера, и каждый день проходил так:

Как мы можем превратить десять рэндов в двадцать?

Как мы можем превратить двадцать рэндов в пятьдесят?

Как я могу превратить пятьдесят в сотню?

К концу дня мы тратили это на еду и, может быть, на пиво, а потом шли домой, затем возвращались, и:

Как мы можем превратить десять рэндов в двадцать?

Как мы можем превратить двадцать рэндов в пятьдесят?

Приходилось целый день работать, чтобы просадить эти деньги. Тебе приходилось ходить, перемещаться, думать. Тебе надо было заполучить парня, найти парня, встретиться с парнем. Многие дни мы выходили в ноль, но я всегда чувствовал, что поработал очень продуктивно.

Ловкачество имеет такое же отношение к работе, как блуждание по Интернету – к чтению. Если ты суммируешь, сколько ты прочитал в Интернете за год (твиты, посты в «Фейсбуке», списки), это будет эквивалентно чертовски большой груде книг, но на самом деле ты не прочитал за год ни одной книги. Когда я оглядываюсь назад, то понимаю, что именно этим являлось ловкачество. Максимальные усилия, приложенные для получения минимального заработка. Как белка в колесе. Если бы я направил эту энергию на обучение, то получил бы степень MBA – магистра делового администрирования. Но вместо этого я достигал высот в ловкачестве, за что ни одно учебное заведение не присвоило бы мне степень.

Когда я впервые приехал в Александру, меня привлекли ее энергетика и воодушевленность. Но, что более важно, я был там принят – больше, чем это было в старшей школе или где-либо еще. Когда я впервые там появился, пара-тройка человек удивились. «Кто этот цветной парень?» Но «район» не выносит суждений. Если ты хочешь быть там, ты можешь быть там. Так как я не жил в «районе», то, строго говоря, был в нем аутсайдером. Но впервые в жизни я не чувствовал себя таковым.

А еще в «районе» была ненапряженная, спокойная жизнь. Вся твоя умственная энергия уходила на то, чтобы свести концы с концами, так что ты не задавал себе серьезных вопросов. Кто я? Кем я должен быть? Делаю ли я достаточно? В «районе» ты можешь быть сорокалетним мужчиной, живущим в мамином доме и просящим у людей денег, и никто не посмотрит на тебя свысока. В «районе» ты никогда не будешь чувствовать себя неудачником, потому что всегда есть тот, кто еще хуже, чем ты. И тебе не кажется, что надо делать больше, потому что наибольший здесь успех не намного больший, чем твой. Это позволяет тебе жить в состоянии анабиоза.

В «районе» также было чудесное чувство общности. Все знали друг друга, от самого последнего наркомана до полицейского. Лю-ди заботились друг о друге. Вот как это работает в «районе»: если какая-нибудь мамаша просит тебя что-то сделать, ты должен согласиться. Фразой было «Я могу тебя отправить?» Это было так, словно каждая – твоя мама, а ты – ребенок каждой.

– Я могу тебя отправить?

– Да, что вам надо?

– Мне надо, чтобы ты купил молоко и хлеб.

– Ладно.

Она давала тебе деньги, и ты шел за молоком и хлебом. Так как ты не был занят и это тебе ничего не стоило, ты не мог, не имел права сказать «нет».

Главное в «районе» – ты должен делиться. Ты не можешь разбогатеть один. У тебя есть деньги? Почему бы тебе не помочь людям? Старой леди в квартале нужна помощь, все вносят свою лепту. Ты покупаешь пиво – покупай пиво на всех. Ты раздаешь деньги. Все должны знать, что твой успех так или иначе приносит пользу общине, иначе ты станешь мишенью.

Кроме того, тауншип – сам себе полиция. Если кого-нибудь поймали на краже, тауншип разбирается с ними. Если кого-нибудь поймали на проникновении в чужой дом, тауншип разбирается с ними. Если тебя поймали на изнасиловании, молись богу, чтобы полиция нашла тебя раньше, чем тауншип разберется с тобой. Если женщину избили, люди не вмешиваются. С избиением всегда так много вопросов. Из-за чего была драка? Кто виноват? Кто ее начал? Но изнасилование – это изнасилование. Кража – это кража. Ты дискредитировал общину.

В нашей компании один наш друг, Джи, был, как и все остальные, безработным и болтавшимся без дела. Потом он получил работу в хорошем магазине одежды. Каждое утро он шел на работу, а ребята дразнили его из-за этого. Мы видели, как он вышагивает, принаряженный, и все над ним смеялись. «О, Джи, что за радость видеть тебя в офигенной одежде!» «О, Джи, сегодня топаешь навестить белого человека, ага?» «Джи, не забудь принести из библиотеки несколько книг!»

Однажды утром, когда Джи проработал в этом месте месяц, мы прохлаждались на стене, а Джи вышел в своих шлепках и своих носках. Он не был одет для работы.

– Йоу, Джи, что происходит? Что с работой?

– Ох, я там больше не работаю.

– Почему?

– Они обвинили меня в краже чего-то и уволили.

И я никогда не забуду своих мыслей о том, что казалось, будто он сделал это специально. Он саботировал, чтобы быть снова принятым в компанию.

Тауншип – сам себе полиция.

Если кого-нибудь поймали на краже, тауншип разбирается с ними. Если кого-нибудь поймали на проникновении в чужой дом, тауншип разбирается с ними. Если тебя поймали на изнасиловании, молись богу, чтобы полиция нашла тебя раньше, чем тауншип разберется с тобой.

«Район» обладает силой притяжения. Он никогда не бросит тебя. Но и тебе никогда не даст себя бросить. Потому что, решив уйти, ты наносишь оскорбление месту, вырастившему тебя, сделавшему тебя и никогда не отворачивавшемуся от тебя. И это место даст тебе сдачи.

Как только твои дела начинают идти на лад в «районе», наступает время уйти. Потому что «район» будет тянуть тебя назад. Он найдет способ. Какой-нибудь парень что-то украдет и подбросит это в твою машину, а полицейские это найдут, или что-то вроде этого. Ты не сможешь остаться. Ты думаешь, что сможешь. Ты будешь делать все возможное, поведешь своих друзей «с района» в отличный клуб, а следующее, что ты поймешь, вот что – кто-то начинает драку, один из твоих друзей достает пистолет, кто-то получает пулю, а ты остаешься ни с чем, думая: «Что сейчас произошло?»

Произошел «район».

Как-то вечером я работал диджеем на вечеринке, не в Алексе, но совсем рядом, в Ломбарди-Ист – более привлекательном черном районе среднего класса. Из-за шума вызвали полицию. Полицейские прибыли, чтобы нас разогнать, одетые в защитное снаряжение и выставившие автоматы. Именно так действует наша полиция. У нас нет простых и специальных подразделений. То, что американцы называют полицейским спецназом, у нас – просто регулярная полиция. Они пошли искать источник музыки, а источником музыки был я. Один полицейский подошел к тому месту, где был я со своим компьютером, и наставил на меня свой здоровенный автомат.

– Ты выключишь это немедленно.

– Хорошо, хорошо, – ответил я, – выключаю.

Но я работал на Windows 95. Эта система, Windows 95, закрывается вечность. Я закрывал окна, закрывал программы. У меня был один из тех модифицированных драйверов Seagate, которые легко повредить, и я не хотел отключаться от электричества и, возможно, повредить драйвер.

Коп, понятное дело, не имел об этом ни малейшего представления.

«Район» обладает силой притяжения.

Он никогда не бросит тебя. Но и тебе никогда не даст себя бросить. Ты наносишь оскорбление месту, вырастившему тебя.

И это место даст тебе сдачи.

– Выключай! Выключи!

– Я делаю! Я выключаю! Мне надо закрыть программы!

Толпа начала злиться, коп начал нервничать. Он отвернул автомат от меня и выстрелил в компьютер. Только он ничего не знал о компьютерах, потому что выстрелил в монитор. Монитор взорвался, но музыка продолжала играть. Теперь начался хаос: музыка орет, все бегают и паникуют из-за выстрела. Я выдернул шнур из системного блока, чтобы выключить компьютер. Затем полицейские стали стрелять слезоточивым газом в толпу.

Слезоточивый газ не имел никакого отношения ко мне или музыке. Слезоточивый газ – это всего лишь то, что полицейские используют, чтобы прикрыть вечеринки в черных районах. Ну, как клуб выключает свет, говоря, что всем пора по домам.

Я потерял жесткий диск. Хотя полицейский выстрелил в монитор, из-за взрыва компьютер загорелся. После этого компьютер все еще запускался, но я не мог читать диск. Моя музыкальная коллекция пропала. Даже если бы у меня были деньги на новый жесткий диск, у меня ушли бы годы на сбор музыкальной коллекции. Не было никакого способа ее восстановить. С диджейским бизнесом было покончено. С бизнесом по продаже компакт-дисков было покончено. В один момент наша команда лишилась своего главного источника доходов. Все, что нам осталось, – ловкачество, и мы ловчили еще усердней, беря те жалкие наличные, что были у нас на руках, пытаясь удвоить их, покупая одно и сбагривая другое. Мы начали проедать наши сбережения, и менее чем через месяц мы оказались на дне.

Потом, как-то вечером после работы, пришел наш друг из аэропорта, черный мистер Бёрнс.

– Эй, смотрите, что я нашел, – сказал он.

– Что у тебя?

– Я нашел фотоаппарат.

Никогда не забуду этот фотоаппарат. Это был цифровой фотоаппарат. Мы купили его, я взял его и включил. Там было полно фотографий прекрасной белой семьи на отдыхе, и я почувствовал себя дерьмом. Другие купленные нами вещи никогда не имели для меня значения. Всякие там «Найки», электрические зубные щетки, электробритвы. Кого это волнует? Да, какого-нибудь парня могли уволить за коробку кукурузных хлопьев, исчезнувшую из продуктового магазина, но это совсем не тот уровень. Ты не думаешь об этом. Но этот фотоаппарат – он имел лицо. Я просмотрел фотографии, осознавая, как много значили для меня мои семейные фото, и подумал: «Я украл не камеру. Я украл чьи-то воспоминания. Я украл часть чьей-то жизни».

Это очень странно, но за два года ловкачества я никогда не думал об этом как о преступлении. Я честно не думал, что это плохо. Это просто вещи, которые находят люди. У белых есть страховка. Как бы там ни было, такое толкование было удобным. В обществе мы делаем по отношению друг к другу ужасные вещи, потому что не видим человека, которого это коснулось. Мы не видим его лица. Мы не видим его как человека.

Именно на этом толковании строился прежде всего «район»: убрать жертв апартеида с глаз долой и не думать о них. Потому что, если бы белые люди видели черных людей как людей, рабство было бы немыслимым.

Мы жили в мире, в котором не видели последствий того, что мы сделали другим, потому что мы с ними не жили. Инвестиционному банкиру было бы намного труднее грабить людей при помощи ипотечных ставок, если бы ему в реальности пришлось жить с людьми, которых он грабит. В свою очередь, если бы мы могли видеть боль другого и сочувствовать друг другу, то преступления никогда бы того не стоили.

Как бы нам ни нужны были деньги, я так и не продал этот фотоаппарат. Я чувствовал себя слишком виноватым, словно испортил себе карму. Я знаю, что это звучит глупо, и это не вернуло бы семье их фотоаппарат, но я просто не мог этого сделать.

Это заставило меня признать тот факт, что на другой стороне моих действий были люди, и то, что я делал, было неправильным.

Как-то вечером нашу компанию пригласили потанцевать в Соуэто против другой команды. Гитлер должен был соревноваться с их лучшим танцором, Гектором, который в то время был одним из лучших танцоров в ЮАР. Это приглашение было важным событием. Мы отправлялись туда, чтобы выступить от имени нашего «района». Алекс и Соуэто всегда соперничали. Соуэто считался снобистским тауншипом, а Александра – суровым и грязным тауншипом.

Гектор был из Дипклофа, красивого, зажиточного района Соуэто. Дипклоф был тем местом, где после наступления демократии были построены первые дома стоимостью миллион рэндов. «Эй, мы больше не тауншип. Мы теперь строим красивые вещи». Таков был взгляд. И вот против кого мы были. Гитлер тренировался целую неделю.

Мы сели на микроавтобус в Дипклоф в вечер выступления, я и Бонгани, Мзи и Бхеки, и Джи, и Гитлер. В соревновании победил Гектор. Потом Джи поцеловал одну из их девушек, и все закончилось дракой, все закончилось неудачей. Когда мы возвращались в Алекс, примерно в час ночи, на выезде из Дипклофа на шоссе наш микроавтобус остановили полицейские. Они заставили всех выйти и обыскали его. Мы стояли на улице, выстроившись рядом с автомобилем, когда один из полицейских вернулся к нам.

– Мы нашли оружие, – сказал он. – Чей это пистолет?

Мы пожали плечами.

– Не знаем, – ответили мы.

– Нет, кто-то знает. Это чей-то пистолет.

– Офицер, мы правда не знаем, – сказал Бонгани.

Тот сильно ударил Бонгани по лицу.

– Ты мне врешь!

Потом он прошел вдоль строя, отвешивая каждому из нас пощечины, обвиняя нас в хранении оружия. Мы ничего не могли сделать, только стоять и терпеть.

– Вы, парни, – отребье, – сказал полицейский. – Вы откуда?

– Алекс.

– А-а-а-а, понятно. Щенки из Алекс. Вы приехали сюда, и вы грабите людей. Вы насилуете женщин, вы угоняете автомобили. Компания чертовых отморозков.

– Нет, мы танцоры. Это даже не наш микроавтобус. Мы не знаем…

– Мне плевать. Вы все отправляетесь в тюрьму до тех пор, пока мы не выясним, чей это пистолет.

В какой-то момент мы поняли, что происходит. Этот полицейский тряс нас, чтобы получить взятку. «Штраф на месте», как это все называют. Вы проходите через эти замысловатые пляски с полицейским, когда говорите что-то, не говоря ничего.

– Мы можем что-то сделать? – спрашиваете вы офицера.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Мы правда сожалеем, офицер. Что мы можем сделать?

– Вы мне скажите.

Затем предполагается, что ты сочинишь историю и тем самым дашь знать полицейскому, сколько денег у тебя с собой. Чего мы сделать не могли, потому что у нас совсем не было денег. Так что он отправил нас в тюрьму.

Это был общественный автобус. Это мог быть чей угодно пистолет, но парни из Алекс были единственными арестованными. Все остальные, сидевшие в автомобиле, могли быть свободны. Полицейские отвезли нас в полицейский участок и бросили в камеру, а потом выдергивали по одному для допроса. Когда они вызвали меня, мне пришлось дать свой домашний адрес: Хайлендс-Норт. Полицейский посмотрел на меня в большом замешательстве.

– Ты не из Алекс, – сказал он. – Что ты делаешь с этим сбродом?

Я не знал, что сказать. Он сурово уставился на меня.

– Слушай сюда, богатый мальчик. Ты думаешь, это весело, шляться с этими парнями? Но это больше не игрушки. Просто скажи мне правду о своих приятелях и пистолете, и я тебя отпущу.

Я отказался, и он отправил меня обратно в камеру. Мы провели там ночь, а на следующий день я позвонил другу, который сказал, что сможет занять денег у отца и вытащить нас. Позже в тот день его отец приехал и заплатил. Полицейские называли это «освобождением под залог», но на самом деле это была обыкновенная взятка. Нас не задерживали и не судили официально. Никакие документы не составлялись.

Мы вышли, и все было прекрасно, но это ошеломило нас. Мы каждый день были на улицах, ловчили, пытались вести себя так, словно были как-то связаны с бандами. Но правда заключалась в том, что мы были более сырными, чем «район». Мы создали представление о себе как защитный механизм для выживания в мире, в котором мы жили. У Бонгани и других ребят из Ист-Бэнка по причине того, откуда они родом и как они выглядят, просто было очень мало надежды. В такой ситуации у тебя было два варианта. Ты находишь работу в торговле, продаешь бургеры в «Макдоналдсе», если ты один из тех немногих счастливчиков, который может достичь таких высот. Второй вариант – закалиться, «сделать лицо». Ты не можешь уехать из «района», так что выживай по правилам «района».

Я выбрал жизнь в том мире, но я не был из того мира. Пожалуй, я был самозванцем. День за днем я был там столько же, сколько все остальные, но разница заключалась в том, что в глубине души я знал, что у меня были другие варианты. Я мог уйти. Они не могли.

ОДНАЖДЫ, КОГДА МНЕ БЫЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ, Я НАВЕЩАЛ ПАПУ В ЙОВИЛЛЕ, и мне нужны были батарейки для одной из моих игрушек. Мама отказалась покупать мне новые батарейки, потому что, разумеется, считала это напрасной тратой денег, так что я улизнул в магазин и стащил упаковку. Охранники магазина поймали меня на выходе, отвели в свой кабинет и позвонили маме.

– Мы поймали вашего сына на краже батареек, – сказали они. – Вам надо прийти и забрать его.

– Нет, – ответила она, – отведите его в тюрьму. Если он собирается нарушать закон, пусть знает о последствиях.

И она повесила трубку. В конце концов, они отпустили меня, предположив, что я был своего рода беспутным сиротой. Ведь что за мать скажет полиции, чтобы десятилетнего ребенка отправили в тюрьму?