Сима Мостинская: «Я бы в ссылку поехала еще, если бы там Саша был»

Сима Борисовна Мостинская (8 сентября 1928, г. Златоуст Челябинской области) – математик, программист. В 1946 году поступила на мехмат МГУ, который окончила в 1951 году. В 1951 году вышла замуж за математика Александра Павловича Лавута (1929–2013), впоследствии одного из деятельных участников правозащитного движения в СССР. Работала учителем математики в школе в г. Атбасар Акмолинской области в Казахстане (1951–1952), на станции Славянск Донецкой области (1953–1955) и в Москве (1955–1956). С мая 1956 года работала в Вычислительном центре МГУ вплоть до увольнения на пенсию в январе 1984 года. Живет в Москве.

– Сима Борисовна, при каких обстоятельствах вы столкнулись с таким новым для советского общества явлением, как диссидентство, или, иначе, правозащитное движение?

– Я не могу точно сказать, когда я впервые столкнулась с термином «правозащитное движение». В 1960-х годах, когда шел процесс Синявского и Даниэля, когда поместили в психушку Есенина-Вольпина. Александр Павлович [Лавут] подписал письма в их защиту.

Александр Лавут с внуком Яшей. Чумикан, 1984

В 1967 году Саша пошел работать к Израилю Моисеевичу Гельфанду в лабораторию математических методов в биологии, где работал Сережа Ковалев. Они очень дружили. А вскорости был суд над вышедшими на Красную площадь 25 августа 1968 года. Около суда собиралось много народу, и там Сережа познакомил Сашу с Петром Григорьевичем Григоренко. Ну, и они подружились, к Григоренко Саша ходил очень часто, и я иногда вместе с ним ходила. Во всех разговорах и делах живо участвовала [жена Григоренко] Зинаида Михайловна.

В 1969 году 15 человек объединились – потом еще были примкнувшие – и назвались Инициативной группой по защите прав человека в СССР (ИГ). Участники группы отправили письмо в ООН, и по этому поводу было большое собрание в университете. Там Александра Павловича и Сергея Адамовича всячески обзывали. На них очень давили, и вскорости они ушли из лаборатории «по собственному желанию». Саша довольно быстро устроился работать в Центральную геофизическую экспедицию и там работал до самого ареста в 1980 году.

– А не помешало ему то, что у него репутация неблагонадежного?

– Нет, не помешало. А я все время работала в университете, только в вычислительном центре, в отделе матобеспечения ЭВМ.

– А на вашей жизни обстоятельства мужа, его связь с правозащитным движением, его увольнение из университета как-то сказывались?

– Конечно, сказывались. Мне, например, не присвоили звание ветерана труда. У меня нет никаких льгот поэтому, только пенсия, и все.

– Это тогда же или позже было?

– Это было позже, в 1983 году. У нас там очень такая энергичная женщина пошла разговаривать к парторгу: «Почему Симе не дали премию?» А они с одного курса были. Он говорит: «А ты знаешь, чт? она будет делать с этой премией?» А у моей дочери было уже четверо детей (смеется)… Вот такое было. Тогда начинались эти ударники труда, и у меня стажа хватало, всего хватало, но мне это звание не присвоили… В общем, понятно, что из-за Саши – жена «врага народа».

– Александр Павлович рассказывал вам о том, что он вошел в редакцию «Хроники текущих событий»?

– Ну, если и не рассказывал, как-то само собой всегда получалось, что я знала. Я знала, где он сегодня, пошел «по “Хронике”». Он вообще все это говорил, и мне так было легче. Я все переживала, когда его не было, где он застрял. Может, его уже арестовали, а я сижу и не знаю. Так что я всегда знала, туда он пошел или сюда.

– «Хроника» у вас дома печаталась? Или он старался этим дома не заниматься?

– Печаталась. И разбиралась, обсуждали кое-какие вещи. Очень активной была Таня Великанова, она у нас часто бывала, и вообще мы дружили. Сейчас много пишут о том, как информация попадала в редакцию «Хроники» из лагерей. Они на личных свиданиях, например, передавали. На очень тонкой бумаге, такая какая-то самолетная была, вроде пергамента, тоненькая-тоненькая, и на ней убористым почерком, надо было прямо в лупу смотреть, писали текст. А потом эти бумажки заворачивали и глотали. Тот, кто приехал на свидание, глотал. А потом надо было из своего желудка доставать это. И вот эти шарики, они так делали в виде шариков, я не очень много, не регулярно, но иногда помогала разбирать информацию из лагерей, ее же надо было напечатать. И в «Хронике» появился прямо отдел – «Вести из лагерей». Но все-таки я не очень регулярно этим занималась. Я же работала, и детей полно в доме.

– Когда вы впервые почувствовали какое-то давление властей или КГБ?

– Я так точно сказать не могу, но почувствовала. Во всяком случае, вот, пожалуйста, [знака] ветерана труда у меня нет. Но вообще ко мне всегда кругом относились хорошо. Меня ниоткуда не выгоняли, я без перерыва с мая 1956 года работала в ВЦ.

– Каков был ваш с Александром Павловичем круг общения? Он был связан с правозащитниками или был шире?

– Шире. Правозащитников было много знакомых, близких, но на самом деле были и университетские друзья, с которыми мы учились, и вообще много очень друзей было.

– Александр Павлович скрывал свою принадлежность к «Хронике» или это было в дружеском кругу известно?

– Никто из причастных к «Хронике» до 1973 года не ставил под информацией своих фамилий. А когда арестовали Якира и Красина, трое – Сережа Ковалев, Таня Великанова и Таня Ходорович – объявили, что они ответственны за распространение «Хроники». Собрали пресс-конференцию с иностранными журналистами.

– Вам никогда не казалось, что напрасно Александр Павлович занимается этими вещами?

– Мне казалось, конечно! А им нет. Конечно, и я говорила, что все это зря. Ну разве здесь что-нибудь когда-нибудь будет (смеется).

– Вы считали, что это бессмысленно, потому что не принесет никакого практического результата?

– В общем, конечно. Я всегда переживала, что с ним что-то случится, если он поздно возвращался. И действительно бывало. Его однажды посадили в машину и катали по всей Москве, провезли мимо Лефортовского изолятора, потом провезли еще где-то, ну, с намеком. А потом где-то далеко, на Кутузовском проспекте, по-моему, высадили.

– Это уже ближе к аресту было?

– Да, это было близко к аресту.

– Своего рода предупреждение.

– Да.

– То есть к 1980 году, к моменту ареста, вы были уже внутренне готовы, что Александра Павловича арестуют? Или это все-таки было для вас неожиданностью?

– Неожиданно, конечно. Нет, я знала, что его арестуют, предчувствовала. Поэтому я всегда думала: вот его нет и нет, а вдруг его уже арестовали? И в тот день, когда его арестовали, я ушла на работу, я рано уходила, в половине девятого. Я ушла на работу, а здесь Женю надо было проводить в школу, она в первом или во втором классе была. Так за ними [за А.П. и Женей] шел товарищ, наблюдал, куда они идут. И так же в детский сад проводили Олю. Да, очень веселая была жизнь, конечно. Вот в 1976 году, в декабре, 10 декабря, когда была годовщина Декларации [прав человека], Александр Павлович собрался в прачечную. Олька маленькая была, она в августе родилась, ей было четыре месяца или пять, я с коляской стояла у нас на крыльце и вижу – машина подъехала, и выходит оттуда тип какой-то. Походил-походил, сел опять в машину. Потом вышел Александр Павлович, пошел в прачечную, через двор надо было идти, и товарищ вышел из машины и пошел следом за Сашей. Саша говорил, что он был и в прачечной, стоял, пока тот сдавал свое белье. Или вот у нас там, наверху (мы тогда наверху жили, в том же доме, где теперь, но выше, на последнем этаже), от старого дома остался дымоход, раньше там было печное отопление, и там Саша однажды услышал шуршание какое-то. Саша утверждает, что там было подслушивающее устройство.

– То есть вы считаете, что вас подслушивали?

– Да, подслушивали. Вот за Сашей следили – об этом Саша несколько лет назад рассказывал в интервью журналу «Большой город». Я сначала не верила, что следят лично за ним. И вот мы однажды поехали в гости к Юре Гастеву. Троллейбус шел по Олимпийскому проспекту в сторону Выставки [народного хозяйства]. Когда мы только вошли в троллейбус у нас тут, под горкой, я увидела, что за троллейбусом стоит машина. Саша говорит: «Ты наблюдай, наблюдай…» А я не верила. Я смотрю в заднее стекло – только мы отъехали от остановки, машина двинулась и ехала ровно за нами. Когда мы остановились, вышли, машина тоже остановилась и стояла, пока мы были в гостях. А потом снова за нами поехала. И тут я поверила: «Правду говоришь, а я не верила…»

Двухэтажная кровать, построенная с помощью охотника Николая Пруса. На верхнем этаже слева направо: Юля Кронрод, Яша Кронрод, Сема Кронрод, Женя Лавут, Оля Лавут, Татьяна Лавут. Стоит: Александр Лавут. Чумикан, 1984

– Как его арестовали?

– Я была на работе. Незадолго до этого у нас был очень обширный обыск. Тогда я тоже была на работе… А арестовали его 30 апреля, под май, близились нерабочие дни. В тот день, когда Сашу арестовали, было четыре обыска в четырех квартирах одновременно. Мы, Мартинсоны, Гастевы и, кажется, Эми Ботвинник. У нас они очень долго копались. И ко мне в МГУ приехала жена Сережи Ковалева и говорит: «Сима, собирайся, иди скорей домой, Сашу арестовывают». А он тянул, то говорил, что кофе надо выпить, то еще что-нибудь… Он тянул-тянул – хотел, чтобы я пришла. И так получилось, что я приехала домой, а они все еще копались. Кофеек Саша попил, а потом пошли вниз уезжать. Я хотела ехать, но они не разрешили, в машину не взяли никого. Но мы с одной сотрудницей Сашиной на троллейбусе поехали в прокуратуру. В прокуратуру его повезли.

– На Дмитровку?

– Нет, в районную, на Пятницкой. Жданов была фамилия следователя, который Сашей занимался. Ну, и мы поехали за ним. Пришли – пустая прокуратура, предпраздничные дни. Мы прошлись по коридорам, и в одной комнате была приоткрыта дверь. Я туда заглянула и вижу – сидит Саша, а с ним беседует этот замечательный Жданов. Беседовали-беседовали… А мы решили ждать с этой женщиной. Ждали-ждали, а потом услышали стук – хлопнула дверь. Вышел из этой комнаты этот товарищ, Саша был уже с руками назад, не помню, были ли наручники… нет, наручников не было, он идет – перед ним милиционер, и за ним милиционер. Он с третьего этажа спускался. А мы следом. И я смотрю, как он спускается. А он повернул голову и говорит: «Сима, 190-я, прим.».

А они зашикали, нас стали гнать оттуда. Но мы все равно посмотрели. Провели его… Я сразу побежала к автомату позвонить, за мной шли два человека. Но я была не одна, была вот с этой женщиной. Мы вошли в телефонную будку, а они остановились около будки и ждали, пока я поговорю. Но я только сообщила статью, а там Софья Васильевна [Каллистратова] подняла уже сразу бучу.

Ну, вот так его и арестовали. Нашей Ольке было 4 или 5 лет, она 1976-го, она кричала: «Женька, давай соберемся и пойдем подкоп устроим, дедушку освобождать!»

– А они ездили в ссылку к нему потом?

– Да. Олька там даже ходила в школу. Я сразу ушла с работы и жила у Саши по полгода. Оставаться дольше я не могла, так как меня могли лишить прописки.

– Его отправили в ссылку после трех лет лагеря?

– У него же два приговора… Второй добавили в лагере [в 1983 году], это была ссылка – пять лет. И я сразу к нему поехала.

– Где Александр Павлович отбывал ссылку?

– Село Чумикан Тугуро-Чумиканского района Хабаровского края. Ехать надо было так: самолетом до Хабаровска, потом от Хабаровска до Николаевска-на-Амуре самолетом и третьим маленьким самолетом до Чумикана.

Это был районный центр, там всего пять населенных пунктов было в районе. Но я бы туда поехала еще, если бы там Саша был (смеется).

– Чем он там занимался?

– Сначала он был разнорабочим. В основном таскал разные тяжести – мешки, бочки, очень уставал. Как-то раз уронил на ногу бочку какую-то, у него вот такая яма здесь, в икроножной мышце, образовалась. А потом ему дали очень престижную должность – кочегара. На его дежурство я приходила в котельную. Чай кипятили, он чифирь пил. Ну и работал. Тяжелая была работа, конечно, топили углем, и ему уголь надо было подсыпать все время. Отапливался совхоз, контора и еще несколько домов – дом директора совхоза и некоторых сотрудников…

– Какое к нему было отношение среди местных жителей?

– К нему – просто потрясающее! Его очень уважали все. И относились к нему хорошо… Но на работу не взяли. И я пошла тоже на работу устраиваться, пошла к председателю горисполкома, сказала, что я могу преподавать математику. Поговорила-поговорила – «Нет, мы не можем вас взять на работу, у вас такой муж…»

– Причем это были уже соответственно 1984–1985 годы, уже перестройка, можно сказать, маячила.

– Я потом пошла работать ночным сторожем в совхозе. Неприятная, конечно, работа, но ничего. Откуда бралась смелость… Я ходила одна в темный поселок. Все спят, я иду, у меня ни нагана не было, ничего. Но я все равно ходила (смеется). Мне надо было пройти все склады. Склады там всякие были, и продовольственные, рыба, икра в чанах стояла красная, потом одежда всякая… Я обойду, посмотрю все замки. Входить туда нельзя, замки висели. Сараи большие. Я подходила, трогала замок и шла дальше. А Саша в кочегарке был.

– Где вы жили?

– А жили мы замечательно! Когда я приехала в первый раз, в общежитии, где жил Саша, ребята освободили нам комнату. В этом общежитии жили рыбаки, охотники и так далее. Вот там мы пожили. Потом нам уступил свой домик, не домик даже, а половину домика, редактор газеты «Советский Север». Он ушел в общежитие или уехал в командировку, а нам оставил свое помещение. Полгода была там, а потом уехала в Москву. А потом было хорошее время, сторожка была. Там жили сторожа, они ее отремонтировали и отдали нам, мы жили в собственном доме (смеется). Очень там было хорошо! И со мной была Оля, я Олю взяла на все полгода, в конце лета мы уехали с ней, а в конце весны приехали обратно. Там очень хорошо ей было, она была довольна. И девчонки ее любили, она всех защищала, дралась… «Сейчас Лавут появится, она вам покажет!» – девчонки кричали, когда мальчишки что-то у них забирали. А Оля смелая!

– Вы вернулись в Москву раньше Александра Павловича или вместе с ним?

– Мы приехали последний раз вместе.

– Просто кончилась ссылка? Это была не горбачевская амнистия?

– Кончилась, да. Все у него кончилось, и мы приехали. Здесь нас встречали друзья…

– А был у него после ссылки минус? Или ему можно было жить в Москве?

– Нет, нельзя.

– И как он с этим обошелся?

– Ему вроде бы нельзя, но его прописывали временно. То есть послабления все-таки уже начались. Его прописывали два или три раза временно, а потом уже прописали постоянно… Он даже ездил с Андреем Дмитриевичем [Сахаровым] в Америку в 1988-м, но он был не прописан еще. Его каждые полгода прописывали. И я все говорю: «Как ты поедешь?» Я не верила, что он поедет в Америку без постоянной прописки. Но Андрей Дмитриевич грозился голодовку объявить, если не дадут визу. Они вообще задерживали [выездные визы]. Даже очень смешно: вот здесь у нас под горкой был ОВИР центральный.

И мне позвонила Елена Георгиевна [Боннэр] и говорит: «Сима, там все наши отъезжающие сидят у вас под горкой. Приготовь им бутерброды, пусть они поедят» (смеется). Прямо вот здесь, действительно, под горкой сидели. Было не готово, не подписывали. Я не помню уже этих фамилий, но какой-то человек, большой начальник, должен был подписать. И утром уже самолет, билеты были, а они все сидели в ОВИРе.

– То есть подписали в последний момент вечером или прямо утром?

– Да, ночью подписали.

– А с Сахаровым вы были знакомы до высылки в Горький?

– Да.

– Вы бывали у них с Еленой Георгиевной?

– Да.

– Расскажите, как была устроена у них жизнь.

– Просто, обыкновенным образом. Приходили люди, садились на кухне в основном, пить чай или разговаривать. Андрей Дмитриевич что-то иногда делал, заваривал чай… Он вообще очень простой человек был. Он очень спокойно разговаривал всегда, очень приветливо. Очень хорошие были люди.

– Александр Павлович и вы соответственно вернулись в Москву одновременно с Сахаровым? Или чуть раньше даже Сахарова?

– В эти же дни. Это случайное совпадение. Сахаров 16-го, что ли, а мы 17 декабря приехали[3].

– Вы, наверное, сразу пошли к ним?

– Нет, сразу я не пошла. Саша – наверное, я сейчас не помню. Просто в феврале день рождения у Елены Георгиевны, 15 февраля, это был 1987-й, и мы пошли на этот день рождения. Там очень смешная была история. Ей же исполнилось, насколько я помню, 64 года. Где 64 свечки поставить? Я не помню кто, но предложили поставить лампочку 60-свечовую (смеется). Поставили в торт лампочку и вокруг четыре свечки. Я только не помню, каким образом зажглась эта 60-свечовая лампочка, что к ней было подведено.

– Кто еще входил в круг близких друзей Александра Павловича до ареста кроме Ковалева? Ковалева в 1974 году арестовали, он был в лагере и в ссылке до 1987-го. А кто оставался в конце 70-х в ваших друзьях?

– Таня Великанова. Потом Татьяна Сергеевна Ходорович, Боря Смушкевич, Фрейдины, Юра Гастев и многие-многие другие.

– А с Фондом помощи политзаключенным, солженицынским, как-то вы были связаны?

– Я – нет.

– А Александр Павлович?

– Александр Павлович – тоже нет.

– Но вы знали, что такой существует, что Татьяна Сергеевна Ходорович им занимается?

– Знали, да. Я знала, и потом мне там предлагали даже помощь, когда я начала ездить на Дальний Восток. Мне предложили помочь купить билеты. Нина Петровна Лисовская, она этим занималась. Но я сказала, что не надо, потому что у меня есть брат, есть тетушка и подруга Мила Нейгауз… Дочка Генриха Нейгауза. Она каждый раз, когда мне надо было уезжать, как-то мне вспомоществовала. Так что мне не надо было, я деньги никогда не брала у фонда.

– Наверное, у вас были люди, подруги на работе, знакомые, которые знали, что Александр Павлович – диссидент. Какое было тогда отношение к этому у интеллигентных советских людей?

– Можно сказать так, что отношение было разное. Некоторые проявляли большое участие, расспрашивали, как там Саша, и так далее. А были люди, которые переставали даже здороваться, были и такие в университете, несколько человек. Были разные люди. Наверное, были и такие, которые осуждали. Боялись, конечно. Потому что если я разговаривала с кем-то, то некоторые все время оглядывались – не идет ли кто из партийных руководителей (смеется).

С внучками Женей и Олей. Москва, 1 сентября 1979

– Предпринимал ли КГБ попытки поговорить с вами?

– Один гэбэшник был приставлен ко мне, но он за мной не ходил, ничего такого. Вызвал один раз в кабинет директора, и директор ушел: «Беседуйте-беседуйте, я вам не буду мешать…» Говорил о том, что я, как жена, должна Александра Павловича остановить. Это еще было до ареста. Чтобы я на него подействовала, повлияла, поговорила. Я говорю: «Нет, он не такой человек. Его не уговоришь…» Первый раз это было в ВЦ, в кабинете нашего директора. А второй раз… Я даже одна боялась идти, взяла одну близкую приятельницу, мы вместе пошли – вызвали в ректорат.

– Один и тот же человек или другой уже?

– Один и тот же. Вот когда в ректорат вызывал, он мне говорил: «Вы знаете, я могу вам помочь. Я могу вам устроить свидание с Александром Павловичем». Первый раз это было, когда Александр Павлович еще не был арестован, а вторая беседа была уже после ареста. «Я вам могу устроить разговор с Александром Павловичем». Я говорю: «Нет, спасибо, не надо». «А вот я дам вам телефон, – и телефон записал на бумажке, – и, если что, вы звоните и спросите такого-то». Не помню сейчас уже, как его звали, и бумажки этой нету. Вот так. Но у меня беседы были короткие. Потому что, на самом деле, ведь были и такие, которых часами держали.

– То есть вас просто просили влиять на мужа?

– Да, и все, больше ничего.

– А отношение в ссылке, например, простых людей, которые знали, что вы ссыльные, политические ссыльные…

– Да они ничего не понимали! Политический был один-единственный – Александр Павлович. Один был! Там в основном отбывали ссылку алиментщики, но и уголовники были. Алиментщики подженивались и жили припеваючи.

– Ну вот тем более к нему должно было быть внимание привлечено! Что какой-то еврей из Москвы приехал, политический.

– Про еврейство никто никогда ничего не говорил. Все вокруг относились очень внимательно к нему. Вон рога висят, это они там подарили Александру Павловичу, охотники.

– Рога, значит, из ссылки приехали.

– Да, это мы привезли. Специальный ящик ребята построили, чтобы не сломались рога, и отправляли багажом.