14 Посмертная судьба

Если Макиавелли в 1525 г. и пользовался в Италии широкой известностью, то не как автор политических трактатов, по большей части даже не напечатанных, а как комедиограф; его «Мандрагора» шла на сцене с неизменным успехом, а в Венеции – с настоящим триумфом. «Государь» и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» существовали только в списках, и лишь после 23 августа 1531 г., после бреве, изданного Климентом VII, точнее говоря, в октябре того же года римский издатель Антонио Бладо д’Азола, заручившись одобрением папского окружения, рискнул выпустить в свет «Рассуждения». В ноябре книгу напечатал Бернардо ди Джунта, уже во Флоренции, годом ранее простившейся с республикой и отданной во власть Алессандро Медичи, которому Карл V милостиво пожаловал титул герцога. Чуть позже те же два издателя опубликовали «Государя».

Успех был ошеломительный, но продлился недолго: уже в 1559 г. папа Павел IV Карафа включил имя Никколо Макиавелли в Индекс запрещенных книг, где оно оставалось вплоть до 1966 г., когда папа Павел VI официально исключил его из этого списка. До тех пор трактат «О военном искусстве» выдержал 13 изданий; «Рассуждения» – 26; «История Флоренции» – 15. Впрочем, шельмование творчества Макиавелли началось практически сразу: еще Бернардо ди Джунта, первый флорентийский издатель «Государя», вынужден был в письме монсеньору Гадди оправдываться и опровергать порочащие его слухи, связанные с этим изданием. Пятнадцатью годами позже «историк» Джамбаттиста Бузини все еще пересказывал злобные измышления современников. По его мнению, во Флоренции «все и вся его ненавидели из-за «Государя»: богачам казалось, что этот его «Государь» наставлял герцога отобрать у них все имущество, а беднякам – что всю их свободу; «плакальщикам» он казался еретиком, а людям благонамеренным – бесстыдным и опытным негодяем, худшим, чем они сами, так что его ненавидел каждый».

Поэтому чем больше читателей знакомилось с текстом «Государя», тем быстрее складывалась «черная легенда» о его авторе. В Англии кардинал Реджинальд Поул, последний католический архиепископ Кентерберийский, в 1539 г. назвал книгу «Государь» ядом, отравляющим все королевские дворы, а Макиавелли – «перстом Сатаны». Во Франции в 1533 г., после бракосочетания Екатерины Медичи и Генриха Орлеанского, «Государя» читали не только при дворе, где все владели тосканским наречием, но и в более широких образованных кругах. При этом большинство связывало Макиавелли с итальянским кланом, и прежде всего с Екатериной Медичи, которую винили в том, что она сделала «Государя» «своей Библией», а главное, внушила его уроки своим детям, совершенно извратив основы королевской власти во Франции. Подобные нападки встречали живой отклик среди парижан; не зря в тогдашнем обществе большой популярностью пользовался карикатурный образ итальянца – купца или банкира, скупого и бессовестного; именно такой персонаж встает перед нами со страниц первой новеллы широко известного «Декамерона» Боккаччо. Эту волну ксенофобии успешно «оседлал» гугенот Жантийе, в 1576 г. выпустивший на латинском, французском и английском языках «Рассуждения о способах доброго правления. Антимакиавелли», в котором называл несчастного флорентийца, в свое время объяснявшего, что он ничего не понимает в делах цеха шерстяников, «ставленником иноземцев и защитником грабителей», и приписывал ему все мыслимые и немыслимые пороки, тем самым открывая моду на демонизацию Макиавелли, даже не требующую от своих адептов знакомства с его текстами. В памяти людей еще были слишком свежи чудовищные события Варфоломеевской ночи, и в среде французских протестантов считалось чем-то само собой разумеющимся, что в них были повинны приближенные к королевскому двору итальянцы, умело разжигавшие ненависть между представителями разных религиозных течений; Жантийе, в частности, прямо указывает на Макиавелли, в «Государе» которого видит призыв к верховным правителям разделять и властвовать. Но даже если оставить в стороне нарочитые искажения его идей, нельзя забывать, что после Варфоломеевской ночи, когда перед страной замаячил призрак гражданской войны, в отношении французов к Макиавелли произошел довольно резкий поворот: если в 1566 г. такой серьезный политик и философ, как Жан Боден, в своем сочинении «Метод легкого познания истории» воздает должное автору «Государя», то всего десять лет спустя, то есть через четыре года после бойни, тот же Боден в «Шести книгах о государстве» бичует его за стремление положить в основу республиканского строя «несправедливость и безбожие».

Примерно то же происходило в Англии. Драматурги-елизаветинцы (Шекспир, Марло, Бен Джонсон и другие) широко используют в своем творчестве образ Макиавелли как певца атеизма и сторонника политических убийств. Он становится воплощением «политикана», то есть человека поистине аморального и побуждающего власть имущих править с помощью преступных методов. В акте III «Генриха VI» шекспировский Ричард, герцог Глостер, прямо заявляет:

Людей сгублю я больше, чем сирена,

И больше их убью, чем василиск;

Я стану речь держать, как мудрый Нестор,

Обманывать хитрее, чем Улисс,

И как Синон, возьму вторую Трою;

Игрой цветов сравнюсь с хамелеоном;

Быстрей Протея облики сменяя,

В коварстве превзойду Макиавелли.

Ужели так венца не получу?[95]

Формированию подобного взгляда немало способствовало полное отсутствие в «Государе» и «Рассуждениях» ссылок на религиозные убеждения автора. В мире, живущем в парадигме христианских ценностей, этого оказалось достаточно, чтобы объявить Макиавелли чертом. Ненависть к нему в кои-то веки объединила папистов и сторонников Реформации: в 1615 г. в Ингольштадте торжественно сожгли соломенное чучело Макиавелли, а на месте кострища водрузили табличку с надписью: «Он был вероломец, одержимый бесовскими мыслями, и слуга дьявола». В Англии даже фамилия Макиавелли стала предметом «анализа», вскрывшего заложенные в ней «тайные смыслы»: Match-evill (англ. Match – сочетаться и Evil – зло), не говоря уже об имени Никколо «стариной Ником» (Old Nick) англичане издавна называли черта. Во второй половине XVI в. антимакиавеллизм вдохновляет бесчисленных авторов памфлетов на политические и религиозные темы, превращаясь в политическое оружие, разящее злоупотребляющих властью «государей», будь то Екатерина Медичи, Карл IX, Мазарини, Ришелье или Людовик XIV.

Вопреки весьма вольной трактовке его творчества – или благодаря ей – о Макиавелли не забывают, а его книги активно переводят на другие языки. Только во Франции с 1572 по 1600 г. вышло восемь его переводов; с 1600-го по 1646-й – не меньше семнадцати. В Италии, где смешивать имя Макиавелли с грязью считалось хорошим тоном, его продолжают читать, хотя остерегаются цитировать. Так, сурово осуждавший его Джероламо Кардано в своем трактате «О мудрости» (1544) без зазрения совести пользуется материалами из его книг: рассуждая о превосходстве мудрости над судьбой, он приводит в пример Моисея, Кира, Тесея, Ромула и… Кастракани, причем в последнем случае точно воспроизводит характеристики этого персонажа, данные в книге шестой «Государя» и в «Жизни Каструччо Кастракани». В том же тексте мы находим портреты Агафокла, Оливеротто да Фермо и Чезаре Борджа, выписанные в абсолютно макиавеллиевском духе, не говоря уже о советах, явно заимствованных у автора «Государя»; так, если верить Кардано, государь должен всегда рассчитывать на собственные силы, стремиться быть не любимым, а ненавидимым подданными, и уметь приспосабливаться к обстоятельствам.

Несмотря на то что имя Макиавелли было внесено в Индекс запрещенных книг, его труды читала вся просвещенная Европа, что привело к его постепенной интеллектуальной реабилитации. Одним из первых ее признаков стала оценка, данная Макиавелли величайшим мыслителем той эпохи Спинозой в главе пятой его «Политического трактата», опубликованного в 1677 г.:

Что касается средств, какими должен пользоваться князь (Princeps), руководящийся исключительно страстью к господству, чтобы упрочить и сохранить власть, то на них подробно останавливается проницательнейший Макиавелли; с какой, однако, целью он это сделал, представляется не вполне ясным. Но если эта цель была благой, как и следует ожидать от мудрого мужа, она заключалась, по-видимому, в том, чтобы показать, сколь неблагоразумно поступают многие, стремясь устранить тирана, в то время как не могут быть устранены причины, вследствие которых князь превращается в тирана, но, наоборот, тем более усиливаются, чем большая причина страха представляется князю.[96]

Во всех сочинениях Спинозы на политические темы незримо присутствует тень Макиавелли; некоторые философы – во Франции это, например, сделал Альтюссер – внимательнейшим образом исследовали влияние Макиавелли, пусть не всегда формально выраженное, на то, что принято называть политической онтологией Спинозы.

Затем наступил век Просвещения. В этот период отношение к Макиавелли было двойственным: с одной стороны, появился знаменитый памфлет «Антимакиавелли» Фридриха Великого, к тексту которого в немалой степени приложил руку Вольтер, с другой – работа Иоганна Фридриха Криста «О Никколо Макиавелли» (1730), ставшая первой попыткой фундаментального анализа его жизни и творчества: основная заслуга автора состоит в том, что он сместил центр внимания с «Государя» на «Рассуждения», увидев в последнем трактате модель республиканского управления, не привязанную к конкретной эпохе и явившуюся плодом «диалектического», как сказали бы мы, единства двух ушедших в прошлое образцов – Древнего Рима и Флоренции времен Возрождения. Это заметил один из первых подлинных английских республиканцев Джеймс Гаррингтон, бывший советник Карла I, указавший на неизбежность краха монархического устройства государства: в своем капитальном труде «Республика Океания» (1656), посвященном Оливеру Кромвелю и опубликованном в тот краткий промежуток, что отделил казнь Карла I от восшествия на трон его сына Карла II, он описывает идеальную республику всеобщего счастья. По его мнению, как и по мнению Макиавелли, ничто не должно делаться без ведома народа, даже если этот народ, как в случае с Англией, представлен мелкими земельными собственниками, а не popolo – крупной буржуазией и ремесленниками, как в республиканской Флоренции. Кроме того, он скептически относился к идее о постоянной конфронтации между народом и аристократией.

Что касается «энциклопедий» и «словарей» XVIII в., которые задумывались как средоточие мудрости и знаний своего времени, то в них мы наблюдаем значительное разнообразие оттенков. В Большой энциклопедии статья «Макиавеллизм» однозначно трактует это явление как «искусство тирании, принципы которого изложил в своих работах флорентийский писатель и политик Макиавелли». Однако о самом Макиавелли говорится как о «человеке выдающихся способностей» и «эрудите», возможно стремившемся в своем «Государе» преподать народу урок, открыв ему глаза на истинную сущность правителей. В статье «Политика» мы встречаем еще более благосклонную оценку: Макиавелли назван «первопроходцем, глубоко исследовавшим все хитросплетения политики». Наконец, статья «Флоренция» использована как повод для завуалированной атаки на Фридриха Великого: Макиавелли «разработал гнусные правила, которые те, кто на словах осуждал их, на деле слишком часто применяли». Собранные вместе, эти статьи, отдающие дань «макиавеллиевскому мифу» (предсмертному видению рая и ада), тем не менее позволяют сделать вывод о том, что в просвещенных кругах французского общества пробуждается интерес к истинному содержанию творчества флорентийца.

Та же двойственность в отношении к Макиавелли обнаруживается у Монтескье. Подсчитано, что он цитирует его девять раз, называя «великим человеком», но также критикуя, особенно по поводу благотворности раскола между народом и аристократией. Но и французский философ не гнушается заимствованиями из Макиавелли, особенно явными в «Размышлениях о причинах величия и падения римлян», но присутствующими также в его главном труде «О духе законов». Нельзя сказать, что в них прослеживается прямая преемственность с «Рассуждениями», «Историей Флоренции» или «Государем». В политическом творчестве Монтескье идеи Макиавелли не служат предметом полемики или комментария, но они ощущаются, словно оставаясь за кадром, хотя основная проблема, занимавшая Макиавелли и касающаяся жестокого противостояния между тиранией и свободой, волновала и Монтескье, который, впрочем, трактовал ее в более спокойной манере (до возникновения либерализма оставалось не так много времени).

Руссо в трактате «Об общественном договоре», опубликованном в 1762 г., причисляя Макиавелли к республиканцам, выражает общее мнение наиболее образованной части общества: «Делая вид, что дает уроки королям, он преподал великие уроки народам. «Государь» Макиавелли – это книга республиканцев». В издании 1782 г. к этому пассажу добавилось авторское примечание: «Макиавелли был порядочным человеком и добрым гражданином; но, будучи связан с домом Медичи, он был вынужден, когда отечество его угнеталось, скрывать свою любовь к свободе. Один только выбор им его отвратительного героя достаточно обнаруживает его тайное намерение; а сопоставление основных правил его книги о государе с принципами его «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» или его «Истории Флоренции» доказывает, что этот глубокий политик имел до сих пор лишь читателей поверхностных или развращенных».[97] Одного этого замечания, высказанного во весь голос, оказалось достаточно, чтобы порвать с многовековой традицией примитивного понимания идей Макиавелли, и Руссо, имевший собственный взгляд на «коварство» флорентийца, читал и перечитывал его произведения, приходя к мнению, что разделяет многие из убеждений Макиавелли, в том числе наиболее оспариваемый тезис о пользе внутренних конфликтов в условиях настоящей, а не коррумпированной республики.

На этом с анафемами в адрес Макиавелли – во всяком случае, со стороны известных мыслителей, – было покончено. Интерес читающей публики смещается от «Государя» к «Рассуждениям», в которых рассматривается вопрос об устройстве республики, актуальный в XVIII в. не только для Европы, но и для Америки. Творчество Юма частично («Об изучении истории», «О гражданской свободе», «О балансе сил») проникнуто «макиавеллизмом»; он называет «Рассуждения» «гениальной и умной книгой», хотя не соглашается с авторской оценкой монархии, основанной на слишком узком материале «тиранических государств Античности» и «небольших итальянских княжеств, раздираемых беспорядками». Отцы-основатели США, размышляя о будущем устройстве своего «нового государства», также не жалели времени на изучение трудов того, кто за две сотни лет до них предпринял попытку теоретического анализа республиканского строя в самых разных его аспектах, от установления демократических правил игры до формирования армии. Так, президент Джон Адамс в своем трактате «В защиту конституции Соединенных Штатов Америки» отдает дань уважения автору «Рассуждений».

Постепенно политические деятели все чаще обращались к трудам Макиавелли, и каждый находил в них то, что казалось ему правильным; Наполеон Бонапарт, например, комментировал одно из изданий «Государя». Еще и сегодня продолжаются споры о том, какое влияние оказал Макиавелли на Гегеля, Маркса и Энгельса. Известно, что, работая в 1848 г. над «Манифестом Коммунистической партии», Маркс читал «Рассуждения», а в 1857-м назвал «Историю Флоренции» шедевром. В 1897 г. Бенедетто Кроче, видевший в Марксе «лучшего последователя Макиавелли», удивлялся, что еще никто не присвоил ему титула «Макиавелли рабочего движения». Гарольд Николсон задавался вопросом, в какой мере западная дипломатия опирается на принципы макиавеллизма, ставя «государственные интересы» выше морали, а Раймон Арон исследовал его влияние на современную демократию. Коммунист-диссидент Антонио Грамши, сидя в фашистском застенке, перечитывал «Государя» и размышлял о возможности основания партии, способной к созданию «нового государства»; Муссолини, еще в 1924 г. защитивший в Болонском университете дипломную работу «Вступление к Макиавелли», написал предисловие к «Государю». Ответом на «Вступление» стала опубликованная в английском журнале статья депутата-социалиста Маттеотти, озаглавленная «Муссолини, Макиавелли и фашизм», автор которой доказывает, что Макиавелли был для дуче не более чем ширмой, помогающей отделить политику от морали: «Муссолини, действуя с огромной энергией, лично создал правительство, основанное на власти оружия, насилия и политического разложения». Спустя несколько дней Маттеотти бесследно исчез.

В более близкие к нам времена нечто похожее проделают Беттино Кракси, несчастная жертва операции «Чистые руки» (Mani pulite), скончавшийся в 2000 г. в Тунисе, куда бежал из Италии, и Сильвио Берлускони, который дарил «Государя» всем своим сотрудникам. «Кавальере» (от ит. Cavaliere – рыцарь) Берлускони считал, что творчество Макиавелли вполне актуально и сегодня, особенно для тех, кто «занимает ответственные посты», и в доказательство приводил заключительные слова «Государя»: «Пусть после стольких лет ожидания Италия увидит наконец своего избавителя».

Впрочем, ни Муссолини, ни Кракси, ни Берлускони интерес к Макиавелли не принес успеха. Не всякий, кто называет себя макиавеллистом, действительно им является, а управление государством требует осмотрительности, которой обладают немногие. Не будем забывать, что периоду плодотворной литературной деятельности Макиавелли предшествовало тяжкое испытание – пытка дыбой, излечившая его от самомнения в политике. И тот, кто принимает себя за описанного им «государя», не только грешит высокомерием, но часто и сильно рискует…