Макиавелли и Юлий II: «Натиск лучше, чем осторожность»

Занимаясь набором ополчения, Макиавелли должен был по-прежнему выполнять свою каждодневную работу секретаря Совети десяти и Второй канцелярии. Политическая ситуация во Флоренции была взрывоопасной, как и во всей Европе, где Германия в лице Максимилиана и Франция в лице Людовика XII пытались, соперничая друг с другом, утвердить свое политическое господство. Это неизбежно отражалось на политической обстановке во Флоренции, особенно в 1508 г., когда клан аристократов склонялся к союзу с Германией, а партия пополанов – к союзу с Францией. Однако с некоторых пор следовало считаться с еще одной влиятельной в контексте европейской политики фигурой, Юлием II делла Ровере, которого Макиавелли в «Государе» относит к числу политиков, «идущих напролом». Поддержка в светской жизни этого энергичного человека была в тот момент еще более необходимой из-за того, что мирное соглашение, заключенное в октябре 1505 г. между Францией и Испанией, казалось тогда, весной 1506 г., очень непрочным. Но понтифик первым пошел в наступление. Достойный продолжатель дела Александра VI Борджа, он сам вынашивал планы по созданию в центре Италии папского государства, которое могло бы соперничать с национальными государствами, Францией, Испанией или Германией. Однако на этот раз ему нужна была не Романья, а два города, Перуджа и Болонья, которые следовало «очистить» (по выражению папы) от их правителей, двух старых недругов Флоренции, Джампаоло Бальони, известного своими многочисленными предательствами, и болонца Эрколе Бентивольо. Для захвата этих городов у папы, возможно, и была вполне боеспособная армия, но в таком деле лучше было опереться на помощь доказавшего свою доблесть кондотьера. А тут Флоренция как раз заключила договор с наемным войском Маркантонио Колонны, который в недавнем времени успешно служил… под началом Бентивольо. Юлий II был наслышан о его проворстве и заслугах и всячески старался привлечь его на свою сторону, что, естественно, не устраивало флорентийцев. Вот почему было решено отправить самого лучшего дипломата, способного выиграть время, не вызвав при этом раздражения у столь влиятельной персоны. В роли такого дипломата мог выступать только Макиавелли, который уже не раз доказал свое мастерство и раньше, в переговорах с Людовиком XII, и совсем недавно, во время своих контактов со вспыльчивым герцогом Валентино. Итак, 27 августа он прибыл к Юлию II в Непи, под Витербо, куда папа явился в сопровождении большой свиты, напоминавшей скорее папский двор, чем армию. Положение Макиавелли было не из легких: то, что он собирался сказать, могло вызвать у понтифика большое неудовольствие. Суть дела, как он объяснил Юлию II, была проста. Флоренция конечно же не хотела отказываться от основных своих средств защиты, поскольку была окружена государствами хоть и невеликими, но способными причинить реальный вред. С другой стороны, Бентивольо не был врагом в буквальном смысле слова, несмотря на его склонность перебегать из одного лагеря в другой в зависимости от сиюминутной выгоды, притом его всегда поддерживали французы. Нападая на него, Юлий II подвергал себя риску, который не вполне осознавал. И наконец, ничто не доказывало, что папа, сделавшись хозяином Болоньи, не решит пощадить Бентивольо, который захочет отомстить флорентийцам, ставшим худшими из предателей в его глазах. Юлий II сразу все понял: он немедленно предъявил Макиавелли письма Людовика, в которых тот безоговорочно одобрял поход против своей давней союзницы Флоренции, и заверил его: Бентивольо не останется жить в городе как обычный гражданин, а он, Юлий II, не позволит ему занять более высокое положение. Ничего другого сказано не было, но Макиавелли, следуя с того момента за папой по пятам, еще раз услышал от него тому подтверждение. При этом папа добавил, что он отказывается от помощи, которую ему предлагают венецианцы, поскольку они могут потребовать в ответ нечто, что не понравится флорентийцам…

Папский двор – но Макиавелли к этому уже привык – без конца переезжал с места на место: то он оказывался в Витербо, то в Орвьето, в Кастильоне-дель-Лаго… или в Перудже. Проявив большую неосмотрительность, Юлий II остановился там 13 сентября, после того как хитрый Бальони побывал у него в Орвьето, пообещав отдать ему город. Макиавелли был поражен бесстрашием – или наивностью – понтифика и еще больше Бальони, который в итоге не стал чинить вреда тому, кто явился (вместе со всей Священной коллегией), чтобы сдаться на его милость. «Он не причинил зла тому, кто пришел отнять у него государство, писал он Совету десяти, что, видимо, есть следствие его незлобивой натуры или человеколюбивого характера. Чем все это кончится? Я не берусь этого предсказать». Бесстрашное поведение Юлия II оказалось вполне оправданным, и он пробыл в Перудже до 22 сентября. Макиавелли напишет впоследствии в «Государе» и в «Рассуждениях», как был изумлен таким «неудержимым натиском» Юлия II; свидетельство этому мы находим и в его знаменитых «Фантазиях» (Ghiribizzi), адресованных (но, видимо, так никогда и не отправленных) одному из Содерини, Джованбаттисте или его дяде гонфалоньеру. Это, возможно, единственное произведение, которое дает нам возможность составить представление о политических взглядах флорентийского секретаря, основываясь хотя бы на его оценке этого «хода» Юлия II. Речь в нем идет о «природных» темпераментах правителей, а также о различиях между эпохами, когда им приходится проявлять свои таланты. Успех их деятельности, как объясняет нам автор, зависит от степени соответствия личности своему времени: «Счастлив тот, кто согласует свои действия со своим временем, и, напротив, несчастлив тот, кто своими поступками отступает от своего времени и порядка вещей [l’ordine delle cose]». Такое совпадение темперамента с ситуацией может быть случайным, как в случае с Юлием II в Перудже, но в любых обстоятельствах способность людей сопротивляться фортуне очень ограниченна, поскольку они не способны сделать над собой усилие и изменить свой темперамент, сообразуясь с ситуацией: «Фортуна непостоянна; она управляет людьми и держит их в повиновении». Это нелицеприятное суждение смягчается пометкой на полях рукописи: «Испытывать судьбу, которая благосклонна к молодым, и меняться в соответствии с временами», которая задолго предваряет заключение к XXV главе «Государя»:

И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо Фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать. Таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело: поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.

Этой фразе о правильном обращении с фортуной суждено было войти в историю…

Неукротимый папа затем отправился, снова в сопровождении Макиавелли, в Губбио, потом в Урбино, а после в Чезену, где он под пристальным взором Макиавелли устроил смотр своим войскам. Но время шло, а положение в Болонье, которая была его основной целью, не менялось. Приехав в Форли, он не скрывал своего гнева. Сперва он разразился папской буллой в адрес Бентивольо, а это страшное оружие было доступно только ему, затем вызвал Макиавелли и сразу же без обиняков высказал свое главное требование: ему НУЖНО подкрепление, он требует Колонну! Макиавелли незамедлительно передал это требование Синьории, от которой без проволочек пришел ответ, и 16 октября он смог известить папу, что Колонна выступил в поход, расходы на который оплатила Флорентийская республика. Но и этим дело не кончилось: поскольку на пути из Форли в Болонью неизбежно предстояло проехать по флорентийской территории, Макиавелли снова пришлось сопровождать папу, переезжая от селения к селению (Модильяна, Палаццуоло…), всякий раз оплачивая путевые издержки из своего кармана. В Имоле Макиавелли не смог избежать встречи с посланцами Бентивольо, который в старые времена оказывал поддержку Флоренции… Макиавелли все же нашел республике оправдание: Бентивольо сам подал пример флорентийцам, поступившим с ним так, как он поступал с ними во времена, когда Чезаре Борджа был всесильным правителем.

Участие Макиавелли в предприятии на этом заканчивалось: вместо него прислали посла (Франческо Пепи), и он не присутствовал при торжественном въезде Юлия II в Болонью 11 ноября. На День всех святых он был уже во Флоренции, где снова стал отцом (всего у него родилось пятеро детей) и где ему пришлось столкнуться с участившимися нападками нобилитета. Его все больше отождествляли с гонфалоньером Содерини: он был, как говорили, его «mannerino» («кастрированным барашком»). Это весьма двусмысленное прозвище означало также «посредник». Буонаккорси предупредил его, что Аламанно Сальвьяти публично (на ужине) назвал его мошенником (ribaldo), несмотря на его успехи на дипломатическом поприще и на мудрую политику Пьеро Содерини, которому за четыре года удалось привести в порядок государственные финансы. Политическая обстановка во Флоренции все более обострялась: нобили, составлявшие большинство во многих ключевых Советах, противились как могли мерам Содерини, одновременно управлявшего Синьорией и расширенными Советами, где он мог рассчитывать на абсолютное большинство. Непрекращающаяся борьба с нобилитетом дала Макиавелли повод к рассуждениям, в частности в «Государе», о том, как вести себя с сильными мира сего.