Стоять до конца!

Вечером 2 сентября диктор с металлическими нотками в голосе сообщил по радио: «После ожесточенных боев наши войска эвакуировали город Таллин».

Для нас это не было новостью. Последнее время от приезжавших с материка командиров мы слышали, что обстановка под Таллином складывается плохо. Знали мы и то, что видное место в его обороне занимает береговая артиллерия. Ведь в составе сил главной базы флота имелось одиннадцать стационарных батарей — от 100-миллиметрового калибра и выше. Из них самая мощная — башенная 305-миллиметровая на острове Аэгна. Крупнее ее не было на всем эстонском участке фронта. И вся эта флотская артиллерия направляла свои стволы на сухопутные цели. Использовались там и железнодорожные береговые орудия. О том, как под Нарвой и Таллином действовало морское сооружение «барбакадзе», я уже упоминал.

До официального сообщения узнали мы и об оставлении главной базы. Героический и вместе с тем исполненный трагизма прорыв кораблей из Таллина в Кронштадт завершился 30 августа. А известия о событиях такого масштаба на флоте распространяются очень быстро.

Но все это теперь заслонили наши собственные дела. Первые две стрельбы в конце августа были для нас, говоря языком спортсменов, всего-навсего разминкой. Настоящая боевая страда началась с наступлением сентября.

Утром первого числа шестидюймовые батареи на Бьёрке и 130-миллиметровая на Тиуринсари открыли стрельбу по материку. Положение там создалось тяжелое.

Противник подошел к Койвисто. Наши после беспорядочного отхода по лесным дорогам не сумели закрепиться на оборонительных рубежах перед городом. Им угрожало окружение. Чтобы избежать этого, командование фронта решило эвакуировать морем три дивизии из Койвисто в Ленинград. Руководить операцией прибыл начальник штаба флота контр-адмирал Ю. А. Пантелеев.

Наш огонь должен был сковать и подавить артиллерию врага, мешавшую эвакуации. На материке отходившие к причалам армейские части прикрывал сводный полк морских пехотинцев, которому предстояло затем переправиться на Бьёрке.

Стрельбе, казалось, не будет конца. Над огневой позицией повисло густое облако пыли и дыма. На раскаленных орудийных стволах запекалась краска, набухая бурыми пузырями. Хвоя на ближних соснах, иссушенная жаром пороховых газов, рыжела и осыпалась. Но люди ничего этого не замечали. С размеренностью точных механизмов бойцы подхватывали снаряды по полцентнера весом, кидали на лотки, досылали в каморы, отправляли вслед за ними тяжелые, звонкие гильзы, расслаблялись на несколько секунд, пока лязгал, закрываясь, замок, вскрикивал ревун; покрываемый громом выстрела. А когда, отброшенные отдачей назад, стволы накатывались на место и замирали, когда, выброшенная из черного зева, звенела дымящаяся гильза, они уже поднимали снаряды, чтобы бросить их на лоток... И так минута за минутой, минута за минутой.

Время от времени приходилось устраивать короткие перерывы, чтобы дать остыть стволам. Краснофлотцы сворачивали цигарки и жадно затягивались махоркой «вырви глаз». Герасимов, пользуясь моментом, разъяснял:

— Эвакуация, которую мы прикрываем огнем, — большое дело, товарищи. Пройдет она успешно, и в ряды защитников Ленинграда вольется тысяч двадцать бойцов. Работа у вас нынче тяжелая, но зависит от нее многое.

— Работа — первый сорт! — выкрикивал краснофлотец Алексеев, расслабляя натруженную спину. — Скучать не приходится.

— Чем больше стреляешь, тем бодрее себя чувствуешь, — подхватывали другие бойцы.

Но тут звучала команда, летели окурки в кадушку с водой, и расчеты занимали свои места у орудий.

Эти сценки наблюдал я, обходя огневую позицию; — стрельба не требовала моего неотрывного присутствия на командном пункте, поэтому я периодически покидал «скворешню», оставляя там Клементьева.

Днем Женаев попросил сделать небольшой перерыв в стрельбе: от почти безостановочного огня деревянные фундаменты под орудиями просели. Чтобы придать им прежнюю устойчивость, требовалось подтянуть болты на штырях, скрепляющих верхние и нижние стальные плиты.

Работа была выполнена быстро, но старшина батареи Григорий Морев сумел по-хозяйски использовать перерыв. Прямо на боевые посты доставил он людям горячий обед.

И снова загремели орудия. До самого вечера.

В этот день наш остров стал центром Выборгского укрепленного сектора командование, штаб и политотдел перебрались из Койвисто на Бьёрке.

На следующее утро все началось сначала. Эвакуация из Койвисто продолжалась.

Чтобы лучше ориентироваться в обстановке, я перебрался на северо-восточный берег острова и расположился на одном из находившихся там наблюдательных пунктов. Вся картина эвакуации была у меня перед глазами.

К вечеру отошли корабли с очередной партией бойцов на борту. Причалы Койвисто опустели. Плацдарм теперь удерживало совсем мало наших бойцов. Воспользовавшись этим, вражеская пехота двинулась вперед, Наши батареи открыли огонь и отбросили ее назад.

После оставления Койвисто Выборгский укрепленный сектор занимал всего три острова: Бьёрке, Тиуринсари и Пийсари. Острова теперь находились в глубоком тылу противника. Связь с Ленинградом и Кронштадтом осуществлялась только по морю.

В организационном отношении сектор стал делиться на три боевых участка, каждый из которых охватывал один из островов. Первый боевой участок был у нас на Бьёрке. Кроме артиллерийских батарей он включал в себя два стрелковых батальона и батальон морской пехоты. Во второй участок входил остров Пийсари, где имелись две стационарные батареи, полевая артиллерия переправившегося с материка полка, батальон морской пехоты и две пулеметные роты. Третий участок на Тиуринсари располагал двумя береговыми батареями, отдельным саперным батальоном и пулеметной ротой.

Во главе боевых участков стояли коменданты островов. У нас на этом посту оставался капитан Крючков. На Пийсари комендантом стал командир полка морской пехоты майор Андрей Александрович Углов, на Тиуринсари — командир 32-го дивизиона капитан Александр Васильевич Будкевич.

Главная задача, вставшая теперь перед сектором, заключалась в удержании наших островов. Что это давало на том этапе боев? Во-первых, батареи на островах стесняли действия неприятельского флота в северной части Финского залива, а Койвисто лишался всякого значения как военно-морская база, обращенная против Кронштадта. Во-вторых, наша артиллерия перекрывала вход в Выборгский залив и мешала противнику использовать важный для него порт Выборг. И в-третьих, острова нависали над вражеским флангом, оттягивая в район Койвисто немалую часть фашистских войск и артиллерии. Кроме того, наши батареи могли систематически нарушать сухопутные коммуникации врага на побережье, проходившие по шоссейной и железной дорогам.

Словом, на своем участке мы по мере возможности помогали отстаивать Ленинград.

Оборона острова совершенствовалась. Строились отсечные позиции, разделявшие Бьёрке на несколько секторов и участков. Батареи подобно ротным опорным пунктам получали круговую оборону, отвечавшую всем требованиям сухопутного инженерного искусства. Расширялись подземные укрытия для людей, вооружения и военного имущества. В районах, доступных для высадки десанта, выставлялись заграждения в воде и на берегу. В глубине острова сооружались дзоты и доты в сочетании с противопехотными препятствиями. На южном берегу строился скрытый от глаз противника причал, к которому должны были подходить корабли с Большой земли.

В общем, мы готовились держать оборону острова всерьез и надолго. И красноармейцам, эвакуированным к нам из-под Койвисто, пришлось взять на себя значительную тяжесть этой работы. Происходило так не потому, что мы жалели «своих» бойцов и оберегали их от тяжелых земляных работ. Нет, и им приходилось трудиться с лопатой в руках, когда была возможность. Но главным для батарейцев было их основное дело.

Почти ежедневно, иногда и по нескольку раз на день, на нашей огневой позиции раздавался набатный звон. И начиналась стрельба. А после каждой стрельбы артиллеристы приступали к уходу за орудиями. Все правила на этот счет соблюдались неукоснительно — война не делала на это скидок. Наоборот, нас не оставляла забота о том, чтобы пушки наши как можно дольше исправно служили свою службу. Одним словом, батарейцы не сидели без дела.

Противник был теперь совсем рядом. В самом узком месте Бьёрке-зунд имел ширину всего-навсего полтора километра. Цели, по которым нам приходилось вести огонь, располагались близко. На северо-восточном берегу острова мы соорудили вышку корректировочного поста, где находился постоянный расчет в составе командира отделения и двух бойцов. Наиболее ответственные стрельбы корректировали оттуда либо Клементьев, либо я. Такие же посты имели и другие батареи, и командование боевого участка. Капитан Крючков начал отрабатывать централизованное управление огнем всех батарей острова.

Наша связь с Большой землей была нерегулярной. Главным источником информации о военных событиях стало радио; газеты поступали редко и с большим опозданием. А вести, как правило, были неутешительные. То вдруг передавалось сообщение, что партизанские отряды в Ленинградской области развернули интенсивные боевые операции. И сразу тоскливое чувство сжимало сердце. Значит, Ленинградская область — уже немецкий тыл, значит, враг у самого города. Бои на подступах к Одессе... Ожесточенные бои под Киевом... Налет немецких самолетов на Ленинград... Оставление Киева.., Нет, не радовал нас сентябрь!

Но зато каким праздником было для нас услышать такое: «13 сентября противник предпринял операцию по высадке десанта на побережье острова Эзель[7]. Действиями наших кораблей, авиации и огнем береговых батарей десантный отряд немцев разгромлен. Потоплено четыре транспорта и один эсминец противника. Оставшиеся транспорты и несколько немецких миноносцев получили серьезные повреждения». А на следующий день уточнение: потоплен не один эсминец, а два, подавляющая часть десанта уничтожена, а остатки сброшены в море.

Значит, Эзель, Моонзундские острова воюют, да еще как! А ведь они в тылу не то что мы — сколько сотен километров до Рижского залива! Перед моими глазами, как живые, вставали друзья по училищу, попавшие после выпуска на батареи Моонзундского архипелага.

Стоять до конца! Эта мысль все прочнее овладевала сознанием каждого бойца батареи.