Драматург и постановщик

Лужский обливался потом. Платок, которым он обтирал лицо, превратился в мокрую тряпку. В полном изнеможении он откинул голову и судорожно прижал ее к высокой спинке кресла, на которой, к ужасу Майской, красовались выточенные из дерева двуглавые орлы.

— Дорогая Варвара Андреевна! — проговорил он усталым голосом, с трудом выдавливая последние капли любезности. — Поймите меня правильно. Ваша пьеса несомненно гениальна, больше того, перед ней меркнет вся дореволюционная драматургия.

— Я знаю. Моя пьеса произвела большое впечатление на Анатолия Васильевича.

— Да, да, я получил вчера письмо от товарища Луначарского. Вот оно. — И Лужский, стараясь скрыть улыбку, громко и медленно, как бы смакуя каждое слово, прочел вслух: — «Заведующему труппой и репертуаром Московского Художественного театра тов. Лужскому. Уважаемый Василий Васильевич! В эпоху великих перемен нам нужны, как никогда раньше, гениальные постановки, отображающие революционный дух нашего народа. Товарищ Майская принесла мне свою пьесу „Красный факел“. К сожалению, я так загружен, что не имею возможности ее прочесть. Зная ваш вкус и опыт, посылаю ее вам. Очень прошу прочесть ее как можно скорее. А. Луначарский».

Лужский бережно вложил письмо в новую папку и сказал:

— Просьба наркома для меня закон. Я читал вашу пьесу всю ночь и вполне согласен с Анатолием Васильевичем: нам, как никогда раньше, нужны гениальные пьесы. И написал ответ. Могу вас ознакомить с ним.

Он открыл папку, вынул лист бумаги, на котором красовалась печать театра.

— Письмо отправлю сегодня же. «Уважаемый Анатолий Васильевич! По Вашей просьбе я немедленно ознакомился с пьесой тов. Майской В.А. Вот мое заключение. Чтобы пьеса дошла до народа, необходимо срочно ходатайствовать перед Совнаркомом об ассигновании средств на постройку нового театра-колизея на десять — пятнадцать тысяч зрителей. Пьеса „Красный факел“ не уместится, выражаясь фигурально, в жалких коробках, доставшихся нам в наследство от буржуазии. Большому кораблю — большое плавание. Хотя это выражение и трафаретно, оно как нельзя лучше подходит к данному случаю. С товарищеским приветом, В. Лужский».

Варвара Андреевна слушала содержание письма, и лицо ее все больше и больше озарялось улыбкой радости. Когда заведующий кончил чтение, она поднялась и, взяв обе руки Лужского в свои большие, далеко не женские ладони, начала сжимать их с такой силой, что он сморщился.

— Я знаю давно, слышала от всех, кто с вами соприкасался, о вашей благородной деятельности, — заговорила взволнованная Майская, — что ваш тонкий вкус и глубокое понимание истинного искусства могут сравниться только с блестящим критическим чутьем Анатолия Васильевича. Спасибо за справедливую оценку моего труда.

— Не стоит благодарностей, — перебил ее Лужский. — Чтение пьес входит в мои обязанности.

Майская снова опустилась в кресло.

— Есть еще один вопрос, — проговорила она другим тоном, более деловым и менее восторженным. — А как насчет договора?

— Договора? — удивленно переспросил Лужский.

— Да. Договора на пьесу. Согласно инструкции об авторском праве.

— Какую инструкцию вы имеете в виду? — делая последнюю попытку не сбиться с любезного тона, спросил Лужский.

— Ах, боже мой! — теперь уже совсем по-женски залепетала авторша. — Я же не чиновник, не бухгалтер, я — поэт, драматург, творческий работник. Я не знаю всех названий и номеров инструкций, правил и графиков. Я знаю одно: это было всегда, во всем мире, и даже в царской России. А тем более должно быть теперь, когда труд является основным стержнем нашей власти. Труд творческих работников должен оплачиваться немедленно, чтобы они могли приступить к осуществлению новых замыслов. Прошли и канули в вечность тяжелые времена, когда писатели нищенствовали, как это было с гениальным Достоевским.

Лицо Лужского начало вновь покрываться каплями пота.

— Дорогая Варвара Андреевна! Вы же знаете, что договор подписывается тогда, когда над пьесой начинается работа. А для вашей гениальной пьесы нужно сначала построить театр, а уж потом заключать договор.

— Простите, но это чудовищный бюрократизм, с которым идет борьба. Вы читали последнее стихотворение Маяковского о бюрократизме? Оно, между прочим, очень понравилось в совнаркомовских кругах.

— Уважаемая Варвара Андреевна, пусть он и заключает с вами договор!

— Мне нужен договор с театром, а не с Маяковским, — холодно парировала Майская.

— А если я не имею права заключать договор до построения нового театра?

— Тогда заключите договор с примечанием, что до построения нового театра мне выплачивается авансом хотя бы тридцать пять процентов.

Если бы у Лужского имелись деньги, он немедленно выложил бы их, но денег не было. Чтобы избавиться от назойливого автора, зав. репертуаром произнес:

— Если товарищ Луначарский даст разрешение и изыщет средства, я готов выплатить все сто процентов.

— Как я неопытна! — воскликнула Майская. — С этого и надо было начинать.

После небольшой паузы добавила:

— Меня ввело в заблуждение, что я поверила Анатолию Васильевичу, когда он сказал, что вы глубоко и всесторонне образованный человек и что все сделаете для меня.

С этими словами она поднялась и, шурша складками шелкового платья, вышла из комнаты. Лужский был удивлен, что Майская не хлопнула дверью, а тихо прикрыла ее.