Глава 3. Несколько слов о старых временах

Алексей Навальный во время Кировского процесса стал объединительной фигурой. Многие в оппозиции ранее относились к нему с предубеждением, считали его агентом Кремля или уж очень «фашиствующим» или просто испытывали к нему обычный человеческий скепсис. Таких, кстати, всегда было очень много. Нельзя сказать, что Алексей стал лидером оппозиции из-за своих человеческих качеств или политической платформы. Он скорее был эмоциональным символом по принципу «на безрыбье и рак рыба». Старая оппозиция относились к Алексею сочувственно, но это была солидарность по анти-государственному принципу. Есть, мол, человек, против которого возбуждено дело, и процесс грозит ему длительным заключением, что может сломать ему всю политическую судьбу. На волне этого понимания и жалости многие оппозиционеры зарыли топор войны и стали устраивать вылазки в Киров. Многие, правда, ездили за хайпом, благо возможностей пообщаться с журналистами было хоть отбавляй.

Тогда, как, впрочем, и сейчас, оппозиция представляла собой закрытый мирок, где сформировались непонятные простому обывателю традиции. Но вся оппозиция давала понять «новооглашенным» адептам, что здесь есть возможности, есть способы реализоваться, найти тот свободный от обрыдлого офиса мир, который так всех манил. Для молодых искателей это была золотая жила. И конечно, всех грела общая мечта, которая тогда ещё не называлась «прекрасной Россией будущего». В те дни все были бОльшими реалистами, но все равно хотелось менять страну к лучшему. Люди чувствовали свои силы, навыки и понимали, что нужно дерзать.

Это была эпоха романтизма для поколения, которое только открыло для себя политику, пока мы ещё не искупались в грязи и интригах. Старшие товарищи нас, бывало, тогда пугали за рюмкой чая, что мы оцениваем оппозиционный мир сквозь розовые очки, и здесь очень много тайных течений. Но мы шли с широко закрытыми глазами, и не было никаких печальных размышлений.

В Кирове, во время моего первого «настоящего» политического выезда, я понял, что весь оппозиционный мир очень слабо воспринимал людей извне. То ли это какой-то страх перед возможными провокаторами, то ли это нежелание пускать и делиться даже возможным куском хлеба. Это было довольно закрытое сообщество, которое воспринимало только тех, кого знало лично, и тех, кого «кто-то» привел.

Приехав в Киров, я был достаточно открытым человеком без «оппозиционной звёздной болезни», проявляющейся в невнимательности к простым людям и завышенном чувстве собственной значимости. Позже начнут говорить, что мы боремся с пресловутыми «запутинскими» 86 %, а нас всего лишь 14 %. Многим нравилась эта элитарность, даже какая-то сакральность, вокруг которой сформировалось свое медиа-пространство, свой пул СМИ.

Я неоднократно был в Кирове в связи с «Кировлесом». Я понял, что так можно заводить полезные связи, и что мне это интересно. Показавшийся сначала странным и неискренним Николай Ляскин координировал весь процесс взаимодействия со сторонниками и делал это довольно успешно. Со временем я понял Ляскина, он очень умело нейтрализовывал провокаторов, работал с городскими сумасшедшими, которых в Кирове набиралось очень много. Почему-то элитарная оппозиция, которая высоко ценилась на Западе и среди либеральной интеллигенции, привлекала городских сумасшедших — удручающе выглядящих людей, которые могли прийти к суду в одних плавках. И это далеко не преувеличение.

Как раз в Кирове к суду все время приходил странный дед, который вел себя неадекватно и агрессивно, матерился, призывал устроить революцию, резать, вешать и убивать. Мы всегда думали, что это какой-то провокатор или психически нездоровый человек. Но однажды в разговоре с ним он заявил мне, что является председателем кировского отделения «Яблока», так еще и якобы главой местного отделения тогда ведущей оппозиционной Партии 5 декабря. Для меня открытие сего факта стало шоком — ведь человек был очевидно душевнобольным. Он на полном серьезе в одних плавках, а то и босиком стоял у здания суда. Но со временем я к такому контингенту на оппозиционных мероприятиях привыкну.

Кстати говоря, Партия 5 декабря в те дни мне казалась самой свежей и перспективной из всех оппозиционных политических сил в стране. У них был организованный качественный десант, с ними я познакомился еще в первую поездку в Киров. Были очень интересные ребята: Наталья Пелевина, Андрей Быстров, Юлия Галямина — люди, которым впоследствии предстоит сыграть ключевую, во многом роковую роль во многих процессах. Тогда это была такая хорошая компания единомышленников. Глядя на них, я думал, что если зарождаются такие политические субъекты, пусть и незарегистрированные, то у оппозиции есть будущее. Тем более это были взрослые, образованные и политически подкованные люди.

Андрея Быстрова можно было назвать эрудитом, Наталья Пелевина заражала всех своим энтузиазмом, эмоциональностью и стремлением идти до конца. Еще тогда, в 2013 году я, проникся к ней симпатией как к уверенному лидеру. Что бы с ней ни происходило, я всегда в нее верил, потому что ни у кого больше не было подобного уровня бескомпромиссности. Другой момент, конечно, что у Пелевиной были свои личные цели.

Бренд Партии 5 декабря, впрочем, впоследствии разлетится на отдельные осколки. Наталья Пелевина пойдет поднимать ПАРНАС Михаила Касьянова и Бориса Немцова, Андрей Быстров растворится где-то в научной деятельности, Юлия Галямина будет сотрудничать с «Яблоком» и развивать собственный большой проект «Школа местного самоуправления» и станет достаточно успешным местным политиком.

Партия Навального «Народный альянс» тогда существовала, но была незаметной. В Киров приехала в те дни одна женщина, которая много мне рассказывала про «Альянс», но я не мог понять, почему эту замечательную партию в Кирове представлял один-единственный суперпафосный Владислав Наганов, который только флагом махал. Было, правда, в Кирове и местное отделение «Народного альянса», три человека, которых я видел на первом заседании по делу «Кировлеса», но которые потом все куда-то делись. От партии у них только и было, что значок на лацкане пиджака. Хотя, насколько я знаю, партией тогда занимались не самые некомпетентные люди, например Владимир Ашурков, ранее работавший директором по управлению и контролю активами CTF Holding Ltd, управляющей компании консорциума «Альфа-групп» Михаила Фридмана. Алексей Навальный, впрочем, с самого начала демонстрировал, что он не умеет заниматься партийной работой, и более того выстраивать ее на долгий период. И получался парадокс: было много людей, которые, как мне казалось, видели в Навальном лидера, но, если бы нужно было сделать выбор, скорее вступили бы в Партию 5 декабря или даже ПАРНАС, но не в «Народный альянс».

Там же произошёл инцидент, который положил начало долгой вражде Любови Соболь и предпринимателя и общественного деятеля, а также бывшего игрока в покер Максима Каца, который приезжал в Киров поддержать Навального. Соболь с самого начала почему-то невзлюбила Каца, а Навальный, и в этом большой его минус, никогда не старался примирить своё окружение с другими оппозиционными деятелями. Он скорее этому либо потворствовал, либо смотрел на происходящее с ухмылкой, мол, ничего страшного, успокоятся. Так, вражда Соболь и Кац происходила при невмешательстве самого Навального, который, зная полную лояльность Соболь, вполне бы мог в ультимативной форме заставить прекратить ругань. Но этого не последовало. В одну из поездок в Киров Любовь Соболь откровенно послала Каца на три буквы и провоцировала его целый день. Максим, надо признаться, видимо, ожидал, что начинается новый виток противостояния, и повел себя достаточно сдержанно, решив не отвечать эмоциональной девушке в подобном тоне. Это был очень тревожный звоночек: многие тогда отмечали, что команда Навального может себе позволить вести себя очень агрессивно, и сам Алексей на это никак не реагирует. Такая тенденция потом уже станет привычной: Навальный не будет тушить пожар конфликта, а извлечет из него личную пользу. Этот тренд быстрее всего впитали его самые близкие люди: Албуров замыкался и шёл по пути наибольшего высокомерия. Любовь Соболь это проявляла по-женски, и как кошка прыгала на тех, в ком она чувствовала слабость и отсутствие должной лояльности к Навальному.

На Максима тогда уже многие в команде бурчали, что потом не помешало привлечь его к мэрской кампании Навального, где тот станет там одним из главных действующих лиц. Но фундамент плохого отношения к Кацу, во многом субъективного, был заложен именно там. К Кацу относились с большой ревностью, видя в нем перспективного технолога.

Показательный эпизод произошел между мной и Навальным в одну из летних поездок в Киров, которая состоялась уже в ходе подготовки мэрской кампании. Политическая жизнь в дороге кипела в вагоне-ресторане, шли разговоры, диспуты или наоборот все в едином одобрении критиковали кого-то. За столом и вокруг него сидели Алексей, я, кто-то из пресс-пула и небольшая компания активистов. Речь зашла о Михаиле Прохорове. Один журналист рассуждал, что Прохоров еще не до конца выбыл из гонки и, вероятно, существуют перспективы. Алексей, слушая журналиста, сильно насупился, и было видно, что он страшно злится: «Прохоров предатель, он все слил». И потом, посмотрев на меня, добавил: «Ну вот один из людей, который поддерживал Прохорова, у него и спросите, почему так вышло». Навальный, конечно, поставил меня в тупик, сказать мне по существу было нечего. Я понимал, что он хочет показать на моём примере: посмотрите, люди совершают ошибки, но все равно они все приходят ко мне. Алексей всегда придерживался этого тезиса, что только он один есть единый и неделимый лидер оппозиции. Такое неожиданное обращение от Навального вогнало меня тогда в краску, мне пришлось что-то ответить. Не помню, о чём я конкретно говорил (видимо, о своем новом видении Прохорова), но Алексей, слушая меня, удовлетворенно пил чай.

Навальный часто устраивал подобные проверки для людей, и если бы ты ответил не удовлетворительно, тебя бы перестали замечать. Думаю, выбери я в той истории другую стратегию ответа, он бы просто поставил на мне крест. Никого плюрализма и никаких размышлений здесь быть не могло. Навальный вел эти разговоры совершенно спокойно, без агрессии, но со своим фирменным взглядом, полной испепеляющей ненависти к людям, которых он записал во враги. По этому взгляду видно, что людей он не любит в принципе. Он был преисполнен энтузиазма выстроить карьеру, совершить политические изменения, вести себя как лидер радикально и бескомпромиссно, он был готов рассуждать о разных сценариях смены власти, но становилось все яснее, что, формально выступая от и во имя «народа», людей он не любил и не любит. И тот вроде бы незначительный эпизод в поезде меня тогда слегка кольнул. С одной стороны, было приятно, что лидер протеста апеллирует ко мне, совершенно рядовому активисту, но с другой, было и ощущение, что я для него в тот момент стал лишь инструментом для донесения собственной позиции по Прохорову.

В Киров приезжал и Дмитрий Гудков. Еще будучи депутатом Госдумы от «Справедливой России», он старался ездить, помогать организаторам ивентов у суда, выстраивать какие-то отношения с чиновниками и системными политиками. В те дни, казалось, что Гудков старался искренне подружиться с Навальным и понравиться ему, потому что у них была общая оппозиционная история на волне протестов 2012 года. Но Навальный умудрялся даже тогда отнестись к Гудкову достаточно прохладно. Казалось, что он думал, будто Гудков пытается его использовать, поэтому не стоит с ним уж очень сильно сближаться и показывать своим «хомячкам», что Гудков свой парень, он скорее попутчик. Навальный на людях не позволял себе негативных высказываний в адрес Дмитрия Гудкова, но чувствовалось, что его присутствие ему не нравится и особых благодарностей он выражать не станет. Надо сказать, совсем не смущало, что с нами ездил Гудков, депутат Госдумы, это впоследствии мы проникнемся духом неудачничества и измельчаем настолько, что любой депутат, который будет обращать внимание, будет становиться в наших глазах чуть ли не божеством, спустившимся на землю. Это, собственно, один из многих парадоксов сегодняшних навальнистов: формально декларируя полное отрицание действующей власти и всех её институтов, включая «ваши выборы фарс», на деле лидеры и бомонд протеста стали весьма чувствительны к любому вниманию к себе со стороны представителей системных и «кремлевских» сил.