Она и Ты Поэма

Предсмертие

Слова

«теперь» или «потом» —

в цепи времён —

лишь звенья.

Мне день и ночь грозит потоп

реки забвенья.

Поди,

оцени этот подвиг простой

в знаках формул иль в цифрах смет,

тот подвиг,

что ради жизни скоростной

всё живое идёт на смерть.

Жизнь предсказаньем не измерить —

избалована очень:

то ей захочется бессмертья,

то прекратиться тотчас.

…Хаоса

разгребя завал,

ворвался в жизнь, сорвав утробный глянец,

меня сюда никто не звал,

я – самозванец!

Не отведавший годов ещё,

когда-то звавшийся Микою,

Теперь я —

чудесное чудовище —

замыкаюсь в себе и мыкаюсь.

И каждый мой час уязвим,

чуть что —

и воспрянет из тела душа;

рождения криком своим

смертей молчаливых не заглушат.

Не спрячет меня ни сон, ни работа,

попытка скрыться —

смешит и сердит,

ведь если нужно найти кого-то,

то это смело поручат смерти.

Являются в спешке незваные годы

и валят на плечи старости глыбу.

Бодримся. И слёзы свои маскируем

в коды

улыбок.

Дни – бегу,

сквозь новизны утиль,

ночами —

у тел в стогах,

но смерть догоняет,

живым не уйти,

убежище только в стихах.

Пусть жизнь надежды потрошит,

пусть мало со счастьем потанцевали,

но смерть до тех лишь пор страшит,

пока она в потенциале.

Но вот, соблюдая устав,

заболею,

засобираюсь к чертям.

Рак, не обгладывай кости,

оставь

хоть немного мяса червям.

И тут уж кричи, не кричи,

потухнет музыка на моём балу,

белыми воронами слетятся врачи

к операционному столу.

И не успею в последнем бреду

замлеть,

как люди-предатели меня предадут

земле,

без колебаний преданность продана,

людное кладбище – новая родина.

Лишь я вкушу покой,

заполнен ли,

проверьте,

последний паспорт мой —

свидетельство о смерти.

Земля сомкнётся надо мной

как море над ныряльщиком,

вновь одиночество одно

со мной осталось в ящике.

Хоть в земле от одиночества сохраните,

которого вы никогда не замечали.

Люди,

вы меня схороните

в братской могиле моих мечтаний.

И только потом,

поняв, что я подлинник,

людишки схамелионят подленько,

печалью станут все темнеть,

что жизнь мою затмили,

достался, жаль, успех не мне,

а лишь моей могиле.

Ну, а пока

по берегу ношусь, сопя,

к вам,

в поисках брода,

ведь мой инстинкт —

продлить непосредственно себя,

не слабей инстинкта продолжения

рода.

Но чтоб длиться,

нужно изумлять.

Мир грядущий!

Оглядываясь,

шею не сверни.

Не волнуйся,

я оставлю тебе,

Земля,

на память о себе

неизгладимый сувенир!

Пожизненное злоключение

В стремленьи жизнь увековечить,

попутно можно изувечить.

Вот для примера взять влюблённых,

клеймящих именами клёны,

дубы – лесные насажденья

под впечатленьем наслажденья.

«Он + она» – пиши бездумно,

ведь всё одна и та же сумма.

И эта истина резная

мне в мысли вдруг внесла разлад —

слагаемых в глаза не зная,

предугадаешь результат?

Значит, это равенство есть тождество?

Подставлю себя с любой —

и оно выполнится?

Исполнится?

Так что же? Действуй!

Пусть недоношенный плод фантазии

выплюнется.

…Вечер с неба упал, как десант,

город окружил и взял,

и впал

в плен

Петербург-Санкт

и с ним

новостройка вся.

Иду.

На душе – ни поздно, ни рано.

Мрачно – время огни вздымать.

Планово, плавно

аисты кранов

приносят кварталам

детей – дома.

Иду, чтобы причинить радость

себе и любой возжеланной,

преподать

пороков пряность

и невинность объятий

мужлана.

При долгожданном

дележе считал

и то,

что у души в глуби.

Ты целиком нужна мне, женщина,

моя сотрудница в любви.

И вот тело нашёл,

одиночеством скованное,

а на лицевой стороне головы,

я смог лишь готовность

глазами уловить.

Я старался отпущенное мне наверстать,

желанье прекраснее без прикрас,

мне ночь приказала счастливым стать

и я не посмел

не выполнить приказ.

И вырвал миг

из цепких часов,

Любви пик,

неприступный для слов.

И отказал нам разум,

свершив тем преступленье,

и схвачены оргазмом

на месте иступленья.

Блаженство, излив потоки,

блажью мозги свело:

чужая душа – потёмки,

но, кажется, в ней светло.

И вот в добре и зле,

отбросив смысл прежний,

я в душу к ней залез

и обнаружил нежность.

Мне стало глубоко,

и я пошёл ко дну,

а разум стал наверх тянуть,

и я не спасся, я в ней утонул,

но как удобно в нежности тонуть.

Нам было сладко, жили слитно,

как нож и ножны.

Любовь пришла скорополитно —

ей всё ведь можно.

Я брошен временем в любви порочный

круг,

чтоб среди мяса различить я смог

и вечность глаз, и белонежность рук,

удушливых объятий смог,

с кислинкой, будто сок ревЕня,

как ель, но только выше ствол,

поцелований сокровенья,

прикосновений волшебство.

Я усмотрел в ней ласку и покой,

вздыхал её соблазн и доброту,

уверовал, как люди испокон

веков:

«Я с нею до конца бреду».

Подарок судьбы,

усладой наполнен,

я знал, что я был

любимый любовник.

Моя сокровищница дум

жила почти без примененья,

ведь женщине не нужен ум —

нужно уменье.

Я оказался лоном полонён,

рассудок мой сидел в остроге,

лишь пустотой был полон он,

и потому я был в восторге.

Но он не хотел жить в неволе

и мне навязал войну.

Один в женском поле – я, воин —

поверил, что в рабство войду.

Помню, мы с ней в траве залегли. Тишь,

лишь сердце молотит.

Склон бёдер, как кипяток, крут.

Безбольно. И только слепни самолётов

впивались в неба круп.

Я сдался рассудку,

отдался теченью,

и долгие сутки

хранил заточенье,

у сердца в камине

я сжёг все признанья

и справил поминки

по воспоминаньям.

Старая любовь – прочь!

В графе «сожаленья» – прочерк,

ты мне потерянность не пророчь,

найдусь у других и прочих.

… Серый снег ниспадает с небес

и на крыше сгущается тесной,

эта крыша – всего лишь навес,

от ненастий всего лишь небесных.

Ну, а я вот живу на ветру,

на ветру бесконечных порывов,

чтоб спастись – вещей мазью вотру

влагу женщин, больших и красивых.

Будь я миллионер

или король

и то, не отверг бы я их чаевых.

И так всегда.

Ведь красота – пароль

для всех неумолимых часовых.

Мне не важно

кто —

красива абы,

и чтоб я

у неё

меж ног.

Я хочу уметь

любую забыть,

а меня —

чтоб никто не мог.

Прощайте, прошлое.

Уже

от вас я насовсем спокоен,

и не являйтесь в неглиже

истлевших дней

ко мне в покои.

Да, налицо спокойствие снаружи;

а каково волнению внутри?

Нежданный шторм мой штиль нарушил,

морщины волн в лицо внедрил.

И снова ты —

как солнце после ночи,

о где вы, толстокожие тучи?

И узнана ревность —

строчки точит,

безумью учит.

Я думал, чтоб тебя забыть,

нужны другие

тела нагие,

чтоб ими твой бальзам запить.

И вот молю тебя: «Добей!»

Мысль колет:

есть просто голод,

и есть невыносимый голод по тебе.

Нам друг от друга б излечиться

и жить здоровым равнодушьем,

а то огонь раздули в лицах

и дуем, думая, что тушим.

Не уходи – кричу – вернись

к объятиям чревоугодий.

Я выжидал тебя всю жизнь,

а жизнь —

она от всех уходит.

Позволь ступить на путь

проторённый,

я по запаху

тебя найду

без собак,

и догнав,

над тобой,

к любви приговорённой,

занесу себя.

Но не догнать,

во тьме невзгод

тех беглых дней, чей светел дух.

 Юное 445555

Теперь я вижу,

старый год

лучше новых двух.

В ничьей ночи

сижу – сова —

и сердце бьётся у виска,

как грустно новые слова

для древних помыслов искать.

Бумагу исписываю настоящим,

в тебя метая букв бисер,

но я – забытый почтовый ящик,

и из меня не вынут писем.

Не в силах я любить короче,

уж слишком длительная тема,

я знаю, ты не стоишь строчки,

а я пишу тебе поэму.

…Я вышел из стен.

Случайности ребус

на улицы сброд свёз.

От пиршества солнца на скатерти неба

остались крошки звёзд.

Толпится безлюдье,

никчёмные лица.

Зачем мило злиться? —

мне надо быть лютым.

Вопрошаю: терпеть себя доколе?

И держу ответ, рвущийся из груди —

просто мне трепетно толпу ледоколить,

как горожанину лестно по лесу бродить.

Тревога в сердце славит дрожь,

и страх рождает предвкушенье

того,

что лишь тогда поймёшь,

когда предвидишь покушенье.

И мания не может помещаться

в блокаде черепа.

И рухнет окруженье.

Тогда никто не помешает помешаться,

и я отпраздную ночь своего рожденья.

К тебе ворвусь, изувеченный,

и выгрызу дикие складки,

уважу голод по человечине,

известно: останки – сладки.

Не вскружит голову аромат трупный,

смерть твоя

мне нужна,

теперь мне радость станет доступна

как мужу – жена.

Довольный, оближу кровавые губы,

для алиби выберу одну из версий,

в последний раз, любовно,

грубо

пошевелю перстами перси.

И наконец мне станет лучше,

смогу в надежду деться,

забуду, как бесстрастный случай

столкнул нас сердце к сердцу.

Замкнусь с утра и до утра

у творчества в усадьбе,

найду согласную играть

и с ней сыграю в свадьбу.

…И когда, казалось, сгнило

прошлое-урод,

ты вновь восстала

перед глазами.

Нет, ничто в нас не умрёт

раньше, чем мы сами.

И снова наплывает бред,

лишь ты —

всё остальное выжил,

к чему недосягаемость планет? —

твоя недосягаемость мне ближе.

За то, что за тобой мечусь

мне голову срежут, чтоб проще стал,

и только тогда я помещусь

в прокрустово ложе общества.

…Гряду.

И путь мой – годы.

То день, то ночь – как маятник.

Те б е,

моей невзгоде

воздвигнул я злопамятник.

1966