Обладало ли Российское правительство адмирала А. В. Колчака легальным статусом государственной власти?

Анализируя политико-правовой аспект истории Белого движения на Востоке России в период года после омского «переворота», следует отметить, что по характеру политического устройства это был наиболее стабильный, устойчивый период. Серьезных перемен в структуре управления в это время не происходило, что дает основание считать целесообразной и оправданной форму «единоличной власти» в условиях войны и экономической разрухи. Если бы не военные поражения, приведшие к отступлению от Урала и падению «столицы Белой России» – Омска, то вполне вероятно, что сложившаяся к началу 1919 г. модель авторитарного руководства, при слиянии законодательных и исполнительных полномочий, ограниченности представительного «фундамента», могла просуществовать «до созыва нового Учредительного Собрания» и окончательного решения «вопроса о власти». Аналогично «Сибирской» политические модели (с непринципиальными отличиями) складывались и в других районах российского Белого движения, что свидетельствовало об общности основных программных положений.

Восприятие результатов «переворота» обществом представлялось для новой власти в целом благоприятным. «Излишне говорить, – заявлялось в правительственном сообщении, – что ныне, после событий 18 ноября, правительство, возглавляемое Верховным Правителем, совершенно не имеет в своем составе реакционных элементов и не одиноко. Оно поддержано все теми же государственными элементами, умеренно-социалистическими, кооперативными, демократическими, буржуазными и военными, которые все с самого начала шли за Сибирским правительством». В Декларации Российского правительства от 21 ноября 1918 г., посвященной обязательствам по внешнему и внутреннему государственному долгу, помимо многочисленных официальных заявлений о порочности «партийного» и выгодах «делового» управления, особо подчеркивался факт правопреемства с точки зрения финансов: «Считая себя правомочным и законным преемником всех бывших до конца октября 1917 года законных Правительств России (царского и Временного. – В.Ц.), Правительство, возглавляемое Верховным Правителем адмиралом Колчаком, принимает к непременному исполнению, по мере восстановления целекупной (единой. – В.Ц.) России, все возложенные на государственную казну денежные обязательства»[45].

Для подтверждения «законности» статуса Российское правительство опиралось на тезис о своем «национальном характере», о правопреемственности: «В Феврале 1917 года рухнуло Царское Правительство… исторически сложившееся, созданное в смутные годы (XVII века. – В.Ц.) выборными людьми русской земли (Земский Собор. – В.Ц.), оно было русским, национальным и потому законным Правительством, и только воля всех слоев населения, всего народа, выразившаяся в национальной русской революции, могла свергнуть его». Составы Временных правительств (во главе с князем Львовым и Керенским) также могли считаться законными, поскольку, несмотря на многочисленные «ошибки в их деятельности…, они действовали от имени нации и в интересах нации, ибо основной задачей их являлось осуществление того неписаного закона, который лежал в душе каждого русского человека – выявление воли единственного Хозяина Земли Русской – самого народа, созыв Национального Учредительного Собрания». А приход к власти большевиков не мог считаться выражением «национальных интересов», так как «Правительство, отрицающее Родину, нацию, народ, – очевидно не может считаться законным Правительством»[46].

Что же касается главного документа, определившего суверенный правовой статус новой всероссийской власти, то им стала т. н. «Конституция 18 ноября», официально выраженная в Положении о временном устройстве государственной власти в России. Несмотря на краткость, это, пожалуй, редкий пример правового акта, в котором юридическая казуистика играла важную роль, где практически каждое слово и термин заключали существенный смысл. В 1918 г. проводилась линия формального правопреемства от Директории, поскольку ее постановлений никто не отменял (особенно в отношении упразднения отдельных государственных образований и правительств). По оценке управляющего делами МИД И.?И. Сукина (преемника Ключникова), «конструкция власти», при которой звание Верховного правителя совмещалось с должностью Верховного Главнокомандующего, а Совет министров Временного Всероссийского правительства сохранял свою персональную преемственность от времени Уфимской Директории, «хотя и созданная в несколько часов, была тщательно продумана». «Воплощая идею единовластия и милитаризации Правительства, она в то же время сохранила декорум гражданственности, который требовался местной политической обстановкой и неподдельным либерализмом сибирских общественных кругов». «Несложная» «Конституция 18 ноября» тем не менее представляла собой «документ, в общем, довольно совершенный и законченный, если вспомнить, как быстро и без какой-либо подготовки он был отредактирован. Его авторами… были Гинс и Тельберг, точный юридический ум которого и понимание конституционных форм явились весьма полезными при дальнейшей деятельности Правительства».

С ноября 1918 до середины апреля 1919 г. военная и гражданская власть структурно разделялись. Восток России делился на «театр военных действий» и «тыл». Как и в период Первой мировой войны, раздельно существовали аппарат Штаба Верховного Главнокомандующего и аппарат Военного министерства. С началом «весеннего наступления» было признано целесообразным изменить соотношение фронта и тыла. Военное министерство объединилось со Ставкой Главковерха. В конце августа 1919 г., в духе политики «разделения полномочий» Ставка была упразднена, восстановлено Военное министерство и создан Штаб Главнокомандующего Восточным фронтом, подчиненный Главковерху и Верховному правителю. Обобщенную оценку новой модели власти дал Гинс: «Мы остановились на мысли, что Российское Правительство составляют Верховный Правитель и Совет министров. Законодательная власть Верховного Правителя была ограничена, он стал «диктатором конституционным». Другой омский юрист, Ю. Фармаковский, характеризуя «Конституцию», отмечал, что «не нормами положительного закона определяется истинная конституция страны, а жизненное соотношение сил создает формы государственной власти и облекает их в формы закона»[47]. Именно в таком неразделимом сочетании двух субъектов власти – правителя и Совета министров – следует рассматривать понятие «Российское правительство» (нередко под этим подразумевался только Совет министров). Наименование «Российское правительство» было окончательно утверждено Правительствующим Сенатом 29 января 1919 г.

Весьма показательно в плане восстановления правопреемственности от февраля 1917 г. появление звания Верховный правитель. По свидетельству Вологодского, данный термин был принят Советом министров без каких-либо предварительных дискуссий («когда перешли к вопросу, кого же избрать диктатором, то решили дать ему название «Верховного Правителя» и обставить его конституционными гарантиями»). Сукин отмечал, что «этот термин был избран, как смягчающий неприятное впечатление, которое могло бы произвести на сибиряков объявление «военной диктатуры». Между тем термин «Правитель Государства» был предусмотрен Основными законами Российской империи. Согласно статьям 41-й, 42-й и 43-й Свода основных законов, несовершеннолетнему наследнику на случай вступления на престол царствующим императором производилось назначение правителя и опекуна, «в одном лице совокупно» или «в двух лицах раздельно». Если учесть, что после акта непринятия престола Михаилом Александровичем носителем временной верховной власти (пусть и со многими изъянами в политическом курсе) оказалось Временное правительство, то, следуя принципам фактического правопреемства, определенного на Уфимском Государственном Совещании, Колчак получал статус «Правителя» от всероссийской власти, выраженной Советом министров Временного Всероссийского правительства, и становился носителем этой власти до тех пор, пока новоизбранное Учредительное Собрание не решит вопрос о форме правления. Иными словами, Колчак становился номинально регентом – правителем государства при вакантном престоле. Именно Правителем, поскольку отождествление правителя с царствующим императором – некорректно и неправомерно. Правильнее определять статус Верховного правителя лишь как престолоблюстителя (заявление о правах на престолоблюстительство со стороны Дома Романовых было официально утверждено только Приамурским Земским Собором в августе 1922 г.), а не как лица, «занимающего» престол. Даже если новое Национальное Собрание утвердило бы республиканскую форму правления, временная власть правителя государства – Верховного правителя России ограничивалась временным выражением внутри- и внешнеполитического курса и защитой суверенных государственных прав до окончательного утверждения основ политической системы российской Конституантой. Генерал-лейтенант Д.?В. Филатьев так охарактеризовал эту принципиальную идею: «18 ноября в Омске, хотя и в малоудачной процессуальной форме, свершилось то, что по логике государственного разума должно было совершиться в Петрограде после отречения Великого Князя Михаила Александровича. Будь Государственной Думой избран тогда же Верховный Правитель, как несменяемый до Учредительного Собрания носитель власти, Россия не скатилась бы в пропасть». Схожий статус можно отметить и в Положении о Временном Президенте, разработанном накануне созыва Всероссийского Учредительного Собрания осенью 1917 г.

Суть отношения самого Колчака к единоличной власти, к возможности восстановления монархии в России хорошо отражали слова генерала Иностранцева: «Лично сам Колчак намерен обходиться без помощи народа и общественности и думает со всем тяжелым положением, в котором находится наша Родина, справиться сам и один… в минуты, переживаемые Россией, как и всяким другим государством в революционное время, могут появиться люди одного из трех типов, представляемых нам историей, а именно: типа – или Вашингтона, т. е. строителя нового государства, или – типа Наполеона, т. е. диктатора, иначе строителя государства на новых началах, или же, наконец, типа генерала Монка, времен английской революции, т. е. генерала, стоящего во главе реставрации… Колчака не пленяет ни слава Вашингтона, ни неувядаемые лавры Наполеона, а ему, вероятно, более всего улыбается – скромная роль Монка». Довольно показательна оценка Колчаком своей власти в письме своей супруге (С.?Ф. Колчак (Омировой)) в Париж 15 октября 1919 г.: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком-то положении своем как жены Верховного Правителя… Я не являюсь ни с какой стороны представителем наследственной или выборной власти. Я смотрю на свое звание как на должность чисто служебного характера. По существу я Верховный Главнокомандующий, принявший на себя функции и Верховной Гражданской Власти, так как для успешной борьбы нельзя отделять последние от функций первого».

Полномочия Верховного правителя во многом были определены по аналогии с российским дореволюционным законодательством. Согласно статье 47-й Свода основных законов, «Правителю Государства полагался Совет Правительства; и как Правитель без Совета, так и Совет без Правителя существовать не могут». По статье 48-й правитель назначал по собственному выбору членов Совета. Компетенция Совета Правительства включала «все без изъятия дела, подлежащие решению Самого Императора и все те, которые как к Нему, так и в Совет Его вступают», то есть – определение направления внутренней и внешней политики (статья 50-я). При обсуждении тех или иных вопросов «Правитель имел голос решительный» (статья 51-я). По «Конституции 18 ноября 1918 г.» законодательная власть и законодательная инициатива «совокупно» осуществлялись Верховным правителем и Советом министров. Совмин проводил предварительное обсуждение всех законов, и без его санкции не мог вступить в силу ни один правовой акт: «Все проекты законов и указов рассматриваются в Совете министров». При этом Верховный правитель имел право «абсолютного вето» – без его подписи ни один закон не мог вступить в силу: «И по одобрении их (законов. – В.Ц.) оным (Советом министров. – В.Ц.) поступают на утверждение Верховного Правителя» (ст. 4 «Положения»). Совмин (en corpore) заменял Верховного правителя в случае его «отказа от звания», «долговременного отсутствия», «тяжкой болезни или смерти». Этим, собственно, и ограничивались полномочия Совета министров, в сущности – не такие и ограниченные, если принять во внимание его право «законодательствовать»[48]. Позднее, осенью 1919 г., стремление разграничить законодательные и исполнительные полномочия станет главной сутью т. н. «административной перестройки» правительства. По существу, Совет министров выполнял «двоякую роль». «Исключительные обстоятельства (Гражданская война. – В.Ц.) принудили его принять на себя роль суррогата законодательной палаты», тогда как в основном Совмин, осуществляя исполнительную власть, выступал «в качестве высшего административного органа, призванного к объединению и согласованию деятельности различных ведомств». В действующей конституции подчеркивалось, что «осуществление Верховной власти принадлежит Верховному Правителю совместно с Советом министров».

Постановлением 1-го Департамента Правительствующего Сената, принятого после присяги А.?В. Колчака как Верховного правителя и присягнувших после него членов Совета министров, определялся статус Российского правительства как единственного общегосударственного органа управления. Во всех текстах присяги мотив верности государству (уже не государю) выдвигался на первое место. Вот слова одобренной Советом министров и утвержденной Сенатом присяги самого Колчака: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Государству Российскому как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного Правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета министров верховную власть осуществлять согласно с законами Государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».

Текст присяги, принесенной наличным составом Совета министров, переданный затем для принятия гражданскими чинами, а также служащими земского и городского самоуправлений, также утверждал: «Обещаюсь и клянусь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь повиноваться Российскому Правительству, возглавляемому Верховным Правителем, впредь до установления образа правления свободно выраженной волей народа. В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую слова и крест Спасителя моего. Аминь». Аналогичные слова содержались и в тексте присяги военнослужащих: «Единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака». Показательно и «клятвенное обращение», ставшее аналогом присяги «для гражданских лиц»: «Обещаюсь и клянусь в том, что хочу быть верным подданным и неизменно преданным Российскому Государству. Обещаюсь и клянусь исполнять законы Государства Российского и повиноваться Российскому Правительству, ныне возглавляемому Верховным Правителем». Слова присяги подчеркивали временный характер власти – «впредь до созыва Национального Учредительного Собрания». Принесение присяги происходило по порядку, принятому в Российской империи: в православных храмах, мечетях или костелах. Члены Совета министров, сенаторы и Верховный правитель приводились к присяге Высокопреосвященнейшим Архиепископом Омским Сильвестром.

Характерна и корректировка существовавшей еще в Российской империи «подписки, отбираемой от всех военнослужащих при зачислении их в состав Российской армии». Она давалась «независимо от принесения общеустановленной присяги на верность службы Государству Российскому, возглавляемому единой властью Временного Всероссийского Правительства Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего Адмирала Колчака». Военнослужащий давал «торжественное обязательство», что на все время службы он будет «строго соблюдать существующие военные законы и уставы, а также и те, кои будут введены в действие во время нахождения на военной службе». Печальный опыт «демократизации армии» 1917 г., забвения принципа «армия вне политики» отразился в следующих обязательствах: «Не входить в состав и не принимать участия в каких бы то ни было союзах, группах, организациях (в том числе масонских), товариществах, партиях и т. п., образуемых с политической целью», «не принимать какого-либо участия в противоправительственной агитации и пропаганде»; «не произносить публично речи и суждения политического содержания», «не принимать непосредственного участия и не присутствовать на каких-либо сходках, митингах или манифестациях без разрешения своего непосредственного начальства»; «не участвовать без разрешения своего непосредственного начальника в каких-либо чествованиях, носящих публичный характер», кроме того, «не состоять на службе в городских, земских, общественных и частных учреждениях и предприятиях», «не заниматься литературной работой и сотрудничеством в повременной печати». Что касается «начальства», то здесь «Подписка» отмечала обязательство «для поддержания дисциплины и авторитета начальников никогда и нигде не осуждать их действия, а наоборот, всегда и всеми силами способствовать поддержанию их авторитета». С одной стороны, подобные ограничения по военной службе были вполне оправданны с точки зрения недопустимости всего, что может помешать армии выполнить свой долг восстановления единой российской государственности. С другой – в условиях Гражданской войны, вызванной политической борьбой, отказ от «участия в политике» мог приводить к определенной самоизоляции военных, к проблемам в понимании того, как нужно «обустраивать Россию», как должны работать «гражданские власти». Так или иначе, но обращение к «дореволюционному» опыту организации армии достаточно показателен[49].

В целом сложившаяся в 1919 г. система управления представляла собой видоизмененную модель, уже действовавшую в период октября 1918 г. Только тогда во Всероссийском Временном правительстве место Верховного правителя России занимала пятичленная Директория. Налаженность исполнительно-распорядительного аппарата, чем гордилось ВСП, делала необязательными какие-либо изменения в установившемся с лета 1918 г. порядке делопроизводства. Деятельность правительства по-прежнему проходила в рамках Учреждения Совета министров 1906 г. («Совет министров состоит из министров, главноуправляющих отдельными частями, принадлежащими к общему министерскому устройству»). В Омске, по свидетельству прибывшего из Архангельска князя Куракина, находились «все учреждения Петроградского периода в эмбриональном состоянии». Попытки скорректировать новую систему, «в смысле расширения и точного определения прав председателя Совета министров, установления таковых для заместителя председателя Совета министров» (предложения П.?В. Вологодского и Г.?К. Гинса), не считались актуальными[50]. В дополнение к статье 2 Учреждения 1906 г. постановлением от 1 апреля 1919 г. вводилась должность члена Совета министров (как «министра без портфеля»), «назначаемого Указами Верховного Правителя». К ним относились, например, чиновники юрисконсультской части. Постановлением от 10 апреля члены Совета министров уравнивались по классу и окладу с остальными министрами[51]. Большое значение (в плане сочетания в своей работе делопроизводства Верховного правителя и Совета министров) имел аппарат Управления делами Российского правительства. Он включал в себя Общую канцелярию из отделений и секретариат, кабинет Верховного правителя (в составе канцелярии правителя и комендантского управления), Управление делами Совета министров (в составе канцелярии Совета и юрисконсульской части), а также отдел печати.

Статус Верховного правителя отражала ст. 3. Конституции, провозглашавшая, что «власть управления во всем ее объеме принадлежит Верховному Правителю». Аналогии этому усматривались в ст. 10, 11 Основных законов Российской империи, предусматривавших «непосредственную» власть государя «в порядке верховного управления». Модель исполнительной власти отчасти копировала правовую систему, сложившуюся в период действия Высочайше утвержденных Основных законов Российской империи 23 апреля 1906 г. (многие правомерно отмечали сходство ряда полномочий Верховного правителя и государя императора). Верховный правитель возглавлял исполнительную власть, делегируя при этом «определенную степень власти» «подлежащим местам и лицам», то есть конкретным министерствам и ведомствам. Исполнительная власть Верховного правителя выражалась в издании «актов», которые (в отличие от законов и указов) не обсуждались Совмином и формально, post factum, «скреплялись» председателем правительства или главой ведомства, сферу деятельности которого эти «акты» затрагивали: «Все акты Верховного Правителя скрепляются председателем Совета министров и главным начальником подлежащего ведомства». Право назначения и увольнения министров (за исключением премьера) также находилось в компетенции главы исполнительной власти, в чем отмечалось сходство с правами «Правителя» по дореволюционным законам. Кроме этого, Верховный правитель получал также право единоличного «принятия чрезвычайных мер для обеспечения комплектования и снабжения вооруженных сил и для водворения гражданского порядка и законности». Широкое толкование данного положения стало причиной последующих трений между Советом министров и правителем.

Нормативные акты Совета министров (как и в Российской империи), заверенные (контрассигнованные) подписями премьера или соответствующего министра и управляющего делами, должны были утверждаться Верховным правителем. Колчак получал право неограниченной власти и в соответствии со своим статусом Верховного Главнокомандующего (по Положению о полевом управлении). Осуществление «диктаториальных полномочий», в случае необходимости, проводилось им посредством издания такой специальной формы нормативного акта, как «Приказ Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего». Такие приказы подписывались самим Колчаком (даже без чьей-либо контрассигнационной подписи) и, следовательно, не требовали предварительного обсуждения в Совмине. Правительственные «постановления» и «распоряжения» отдельных министерств подписывались министрами, главой Совета министров и, как выше отмечено, утверждались Верховным правителем. Такую же процедуру утверждения проходили Законы правительства и Указы Верховного правителя. Оригинальным видом нормативного акта были грамоты и рескрипты Верховного правителя. Они напоминали высочайшие акты государя императора, не требовали утверждения Совета министров и могли лишь «скрепляться» подлежащим министром или председателем. Практика издания грамот была восстановлена еще в период Сибирской Областной Думы и Уфимской Директории и в целом повторяла российскую правовую традицию издания актов, провозглашающих, гарантирующих определенные права и свободы. Грамоты могли сопровождаться соответствующим рескриптом на имя главы Совета министров (например, Грамота Казачьим Войскам России (1 мая), Грамота таранчинскому народу Семиреченской области (16 июля) или Грамота о созыве Государственного Земского Совещания (16 сентября 1919 г.)).

Очевидно, что в практике любого государственного аппарата фигурируют различные категории законодательных актов, поэтому не всегда целесообразно перегружать высшую власть не требующими согласования ведомственными инструкциями и прочей «законотворческой вермишелью» (это входило в компетенцию, например, Малого Совета министров). Проблемы возникали в области профессиональной компетенции правительственных чиновников, установления пределов полномочий, которые, например, в отношении железнодорожных коммуникаций, в вопросах снабжения армии трудно было разграничить между военными и гражданскими властями. По оценке омских юристов, «при наличности основной идеи акта 18 ноября – идеи чрезвычайной власти при чрезвычайных переживаниях Государства – нельзя допустить, чтобы мы имели связанность носителя чрезвычайной власти не только в законодательстве…, но и в области управления, природе которого свойственна энергия целесообразного действия, в пределах законом отмежеванных»[52].

Таким образом, статьи 3 и 4 Конституции выражали идею разграничения «законодательствования» и «области управления», сосредоточив последнюю в фактической компетенции Верховного правителя и приблизив его статус к статусу государя императора по Основным государственным законам. Многие современники отмечали даже внешнее сходство организации белой власти с государственностью Российской империи. Законодательная практика в 1919 г. во многом повторяла законодательную практику Российской империи, вплоть до цвета папок в департаментах МИДа и Правительствующего Сената. «Настольными книгами» у Колчака были тома «Свода законов Российской империи», а принятый в омской резиденции церемониал развода караула практически полностью повторял принятый в Российской императорской армии и напоминал высочайшие приемы в Петербурге. В повестках заседаний Совмина встречались указания на учреждение нового Капитула орденов, хотя наградная система дореволюционной России (включая награждение орденом Св. Георгия) сохранялась. Но так ли необходимо было создавать громоздкий аппарат всероссийской власти? По оценке современников, возможно, проще было обойтись «созданием временного аппарата для гражданского управления в тылу» (подобного тому, который действовал на белом Юге в форме Особого Совещания при Главкоме ВСЮР). Вместо этого «несложный и небольшой аппарат Сибирского правительства, достаточно справлявшийся с задачами краевой власти, стали в Омске, ни с чем не считаясь, развертывать в широком государственном объеме. Восстановлены были все министерства и государственные учреждения, судебные учреждения царского времени и даже Правительствующий Сенат с отдельными первым административным и кассационным департаментами. Приступлено было к реорганизации полиции наружной и внутренней… Не забыто было даже и государственное коннозаводство, во главе которого поставлен был г. Киндяков – деятель Российского Красного Креста. Вместо Святейшего Синода учреждено было Высшее Церковное управление под главенством архиепископа Омского Сильвестра. Для громоздкого аппарата в 15 министерств и нескольких десятков подсобных к ним учреждений, естественно, понадобилась армия чиновников в несколько десятков тысяч человек, понадобились обширные специальные помещения, значительные финансовые средства»[53].

Утверждалась вместе с тем и новая общегосударственная («державная») символика и атрибутика. По предложению Ключникова Совет министров 19 ноября 1918 г. постановил считать национальным гимном России старейший духовный гимн Российской империи «Коль Славен наш Господь в Сионе» (слова М.?М. Хераскова, музыка Д.?С. Бортнянского)[54]. Правила его исполнения повторяли порядок исполнения гимна «Боже, Царя храни»[55]. Постановлением Совета министров от 9 мая 1919 г. утверждалась символика Верховного правителя – флаг и брейд-вымпел с двуглавым орлом, но без знаков «царской» власти[56]. В январе – апреле 1919 г. в Омске прошли два конкурса: на новый государственный гимн, государственный герб и новые государственные ордена («Возрождения России» и «Освобождения Сибири»). Инициатором выступило Общество художников и любителей искусств Степного Края. По условиям конкурса государственный герб, «сохраняя изображение двуглавого орла, должен быть скомпонован в более художественных формах, в основах древнерусского стиля, и должен соответствовать современному пониманию декоративности». Предполагалось, что «вместо снятых эмблем царской эпохи (короны, скипетра и державы) Герб должен быть украшен эмблемами, характерными для новой возрождающейся государственности». Аналогичным образом предполагалось «воплотить идею возрождения России из смуты гражданской войны» в ордене «Возрождения России». Считалось, что «символами возрождения могут быть мотивы, заимствованные из русских и национальных сокровищ древней орнаментальной мистики и современных графических аллегорий» при обязательной ленте «национальных цветов» (бело-сине-красной). Орден «Освобождения Сибири» «предназначался для награждения за военные и гражданские заслуги участников борьбы за освобождение Сибири», и его «идея» призвана была «воплощать в себе природные силы Сибири с орнаментацией, изображающей растительные и животные формы страны». В жюри входили представители власти (Совета министров, военного и морского министерств) и «творческой общественности» (членов Общества художников и любителей искусств Степного Края, томского и иркутского обществ художников). Конкурс на новый государственный гимн должен был пройти два этапа – утверждение текста и утверждение мелодии (сначала следовало утвердить текст). Конкурсы вызвали большую активность. Было предложено 210 вариантов текста гимна, 97 проектов государственного герба. Наиболее вероятным претендентом на победу считался проект, созданный художником из Казани Г.?А. Ильиным. Это был двуглавый орел, над которым возвышался крест с девизом «Сим победиши». С крыльев орла были сняты областные гербы империи, но остался Московский герб на груди. Согласно условию конкурса, исчезли короны, но осталась держава, а скипетр заменил меч. Проект Ильина часто встречался на канцелярских печатях, денежных знаках и на страницах сибирской прессы. На некоторых проектах двуглавый орел имел на груди равноконечный крест, герб Сибири, был осенен лучами «всевидящего ока», окружен гербами Оренбурга, Уфы, Челябинска, Омска, Екатеринбурга и Перми. Держава заменялась сердцем с крестом, но неизменным оставался меч как символ «воинской доблести» и «вооруженной борьбы».

Проект государственного герба не был окончательно утвержден жюри. Не получили одобрения и проекты ордена «Возрождения России». Результатом конкурса стало лишь утверждение проекта ордена «Освобождения Сибири», автором которого был тот же Ильин (он получил вторую премию, первая не была присуждена). Основной причиной отсутствия результата считалась «идеологическая несвоевременность» подобных решений. Главным содержанием подавляющего большинства проектов, как выразился член жюри сибирский писатель С. Ауслендер, было отражение идеи «Русь в походе», но временный характер неизбежной «вооруженной борьбы» не должен был доминировать в государственной символике будущего, обновленного Российского государства. В жюри высказывались также сомнения по поводу отсутствия «монархической символики», что казалось своеобразным «предрешением» воли будущего Национального Собрания[57].

Дальнейшей тенденцией эволюции белой власти на Востоке России стало постепенное укрепление и расширение полномочий Совета министров. Так, постановлением от 24 января 1919 г. Совет министров получил право без утверждения Верховным правителем принимать законодательные акты по изменению штатного расписания (утверждение в должностях ниже 4-го класса, то есть ниже руководителей департаментов министерств) и решения по ассигнованиям (не свыше 200 тыс. рублей). В конце августа произошел характерный «взаимообмен» полномочиями между Колчаком и Вологодским. 27 августа 1919 г. Указ Верховного правителя предоставлял Совету министров право самостоятельного утверждения постановлений, не затрагивающих «основ государственного строя». Речь шла именно о «постановлениях», то есть правовых нормах «текущей» законотворческой практики. Увеличен был и размер ассигнований, выделяемых распоряжениями Совмина (до 15 млн рублей), а изменения в штатном расписании могли затрагивать уже должности 3-го класса и ниже. А 29 августа Совет министров принял постановление, согласно которому указы Верховного правителя, «издаваемые в порядке чрезвычайной меры по силе ч. 2 ст. 3 акта 18 ноября», не подлежали «обычному порядку прохождения законодательных предположений через Совет министров»[58].

В газетных статьях, посвященных своеобразному юбилею – годовщине образования Временного Сибирского правительства, в качестве особого «достоинства» отмечалось «постоянство» Совета министров, имевшего (в отличие от Временного правительства периода 1917 г.) практически неизменный состав на протяжении столь большого (по меркам «русской смуты») периода времени. В отношении же Конституции 18 ноября считалось, что «идея, заложенная в нее, – идея диктатуры – укрепляется в сознании общества как единственная форма власти, могущая вывести Россию на путь государственности и порядка»[59]. Подобные качества аппарата предполагалось сохранить в будущем, сделать правительство по-настоящему «деловым», однако последующие события на фронте этого не позволили. Примечательна попытка «совершенствования» Конституции 18 ноября путем дополнения ее неким «общегражданским сводом прав и обязанностей». По замыслу Тельберга, к существующим «статьям о порядке осуществления высшей государственной власти» нужно было добавить «ряд параграфов, выраженных в простых и отчетливых словах, которые запомнились бы каждому и дали бы населению свою собственную народную Конституцию, которую каждый бы знал наизусть и где каждый гражданин находил бы определение своих прав и обязанностей. Эта идея, однако, не была осуществлена»[60].