Мишкино ружье

Мишке Горюнову подарили на день рождения ружье. Оно стреляло маленькими пульками, похожими на остро отточенные обломки грифеля. Мишка вынес ружье во двор и сказал, что он всем даст разочек пальнуть. Мы стреляли по очереди в ствол клена с прикнопленным листком бумаги, с десяти шагов. Из девочек попала только Аня, а мы с Валей и Наташкой промахнулись. Потом ружье взял Мишка Рапопорт. Перед этим он издевался над нами, говорил, что мы стреляем «на кого бог пошлет», что у нас руки дрожат и в глазах двоится. Мы поэтому стали хором бормотать: «Колдуй баба, колдуй дед, заколдованный билет!..» — чтобы Мишка промазал. Он долго целился, закрыв один глаз и высунув язык. Выстрелил — мимо!

— Ага! — закричали мы. — А сам-то! А сам-то!

— Потому что вы колдовали! — заявил Мишка.

Он перезарядил ружье и прицелился в стайку воробьев около забора. Выстрелил, почти не целясь. Воробьи взлетели, а один остался на земле. Он подскакивал и трепыхал крылышками.

— Есть! Попал!

Мы наперегонки бросились к воробью.

Горюнов сказал:

— Это ты случайно попал.

— Завидно, да? — ответил Рапопорт.

Ясно, Горюнов завидовал. Он отобрал у Мишки свое ружье и стал высматривать — нет ли еще где-нибудь воробьев. Но больше не было. А мы, девочки, прониклись к Мишке уважением. Ведь почти не целился! Вот это глазомер.

Рапопорт поднял с земли подстреленного воробья. Он лежал в сведенных Мишкиных ладонях, как в лодочке. Крылышки уже не трепыхались, а были разведены в стороны. Воробей опирался на них, пытаясь приподняться. Ему пробило голову возле клюва. Из ранки текла кровь.

— Я не думал, что попаду! — растерянно сказал Мишка. Он наклонил голову к ладоням и стал отогревать воробья дыханием.

— Надо кровь ему смыть, — сказала Валя.

Мы подошли ко второму подъезду — там был кран. Пустили воду тоненькой струйкой, Валя смочила палец и стала обмывать кровь возле ранки.

— Осторожно, больно ему! — тоненьким от жалости голосом проговорила Наташа Абрамова.

— Отойдите, ну вас всех, — сказал Рапопорт. — Вы что, не понимаете — он пить хочет.

Он аккуратно, чтобы не потревожить воробья, переложил его в одну ладонь, а другой попытался напоить. Воробей раскрыл клювик, но пить не стал: не мог поднять головку. Глаза его то заволакивались пленкой, то открывались. Он дрожал.

— Не хочет он пить. Холодно ему! — сказала Аня. — Дай его подержу. У меня руки сухие.

— Не дам! — ответил Мишка.

— Можно, я его поглажу? — попросила Наташка Захава. — Он такой хорошенький… Я одним пальчиком.

— Иди ты со своим пальчиком, — сказал Мишка. — Тащите лучше коробку какую-нибудь.

Валя побежала домой за коробкой.

В это время из второго подъезда вышел художник Шухмин.

— Что это у вас? — спросил он.

Мишка показал ему воробья. Шухмин взглянул на воробышка, потом увидел ружье в руках у Горюнова и обо всем догадался.

— Ничего себе развлечение! — сказал он и отобрал у Горюнова ружье.

— Это не он подстрелил, это я, — признался Рапопорт.

— А если бы ты в глаз кому-нибудь попал? — спросил Шухмин. — Безобразие какое! Ведете себя как беспризорники! Как хулиганы!

Из четвертого подъезда вышла Нина Иосифовна Сластенина со своим боксером Хэппи.

— Вот, полюбуйтесь на этих живодеров! — обратился к ней Шухмин. — Из ружья по птицам стреляют!

— Да это садизм какой-то! — воскликнула Нина Иосифовна.

— А что вы думаете? С этого все и начинается.

— …А кончается колонией для малолетних преступников, — закончила Нина Иосифовна. — Я, когда смотрю в окно на их игры, поверите ли, Петр Митрофанович, просто возмущаюсь до глубины души: носятся как угорелые, кричат, визжат! Да разве мы в наше время так себя вели?

Боксер Хэппи тем временем носился по двору и задирал ногу возле нашей песочницы, скамейки и клена.

— Кто вам разрешил баловаться с ружьем? — обратился к нам Шухмин.

Мы виновато молчали.

— Дай сюда птицу, — сказал он Мишке и взял у него воробья двумя пальцами за лапки. Воробей вяло взмахнул крылышками, а головка его с раскрытым клювом свесилась вниз.

— Отдайте! — с отчаяньем крикнул Мишка. — Мы его вылечим!

— Вылечите! Вы только измываться умеете!

— А что вы его так держите! — сказала Аня. — Он живой, а вы его за лапки!

— Какой он там живой, подыхает, — ответил Шухмин. — А ружье я твоему отцу отдам, и всё ему выскажу, так и знай!

Он ушел с воробьем в одной руке и ружьем в другой.

— Вот это правильно, вот это в данном случае гуманно! — сказала ему вслед Нина Иосифовна. Обвела нас всех строгим, осуждающим взглядом, взяла на поводок Хэппи и тоже ушла.

У Мишки на ладони остались капельки крови. Он смыл их, завернул кран и вытер руки о штаны. Мы так и стояли кучкой возле крана, словно надеялись, что не все еще кончено.

Из своего подъезда выбежала Валя с коробкой в руках.

— Я маме сказала для чего, и она мне вот эту дала, — заговорила она на ходу. — Ему там как раз в самый раз… А что? — спросила она, подходя. — А где же воробышек?

— Пошли, что ли? — сказал Горюнов.

— Что это такое — садизм? — спросила я.

Никто мне не ответил.