Глава 14. Британская легкая музыка

Маккартни дает новую жизнь забытой благородной форме

Пол относится к послевоенному поколению детей из рабочего класса, учившихся в школе за счет государства. В задачу такого образования входило привить уважение к определенным ценностям и вкусам, характерным для среднего класса. Это сработало для Пола в отношении английской литературы.

Но вот с классической музыкой как-то не задалось.

«Уроки музыки? – он пожимает плечами. – Если б у нас в школе кто-нибудь поставил пластинку Элвиса, мы бы слушали как завороженные. На этот урок все бы стадом повалили. А на самом деле мы вырубали пластинку и резались в карты».

Дома ему тоже не внушили любовь к классике:

Радио имело большое значение, особенно Би-би-си. Самое раннее, что помню, – «Слушаем с мамой», из классики я ничего больше не слышал. Радио давало очень широкое образование: передавали эстраду, немного классической музыки.

Но классику у нас дома вырубали, потому что мой батя скорее уважал джаз. Если передавали симфонию, он выключал приемник. Так что я никогда по-настоящему не слушал классику, только эстрадную музыку, в основном британскую.

Британская легкая музыка – оркестровый жанр, расцвет которого пришелся на 1940—1950-е. Ее влияние, вкупе с семейными песенными вечерами и трескучими пластинками на 78 оборотов, Маккартни впитывал так же естественно, как дневной свет. Однако попытки родителей добиться чего-то путного от его игры на фортепиано ничем не увенчались:

К музыке я подхожу очень примитивно. Я не хочу учить ноты. Меня это как-то не привлекает. Это слишком серьезно, слишком похоже на домашнюю работу в школе. Я из-за этого и бросил фортепиано. Как только мне задали домашку, я понял: «Ну всё, я бросаю». Домашку я ненавидел. Когда учительница фортепиано что-то задавала, «выучи эти четвертные», все такое, твою ж мать, меня это бесило. Сама музыка мне нравилась, но дальше этих первых уроков я так и не двинулся.

В 1957 г. его отношение, вероятно, могла бы резюмировать Rock and Roll Music Чака Берри, впоследствии перепетая битлами, где старина Чак признается в неколебимой любви к биг-биту и выражет презрение ко всему, что «звучит как симфония». В то же время Пол поневоле дышал культурной атмосферой, в которой классическая музыка по-прежнему считалась вершиной совершенства. В самом деле, осваивая гитару, они с Джорджем оттачивали свое мастерство на Бурре из лютневой сюиты ми минор Баха – десяток лет спустя ее влияние проявилось в песне Blackbird. Получается, что широкий ум Маккартни рано или поздно проникался всем.

Обосновавшись в Лондоне, тем паче будучи гостем артистического семейства Эшеров, Пол созрел для того, чтобы узнать что-то помимо рока. В нем начал расцветать вкус к более формальной музыке, и с тех пор он не переставал его культивировать. Однажды я спросил его, какие пластинки в своей коллекции он считает наиболее ценными. Он назвал пластинку гитариста Джулиана Брима, исполняющего Концерт для лютни и струнных Вивальди, Аранхуэсский концерт Хоакина Родриго и Придворные танцы из «Глорианы» Бриттена («Всегда думал, что это круто. Очень приятная музыка»).

Битлам повезло сделаться протеже Джорджа Мартина: будучи ремесленником от коммерческой поп-музыки, их продюсер при этом прекрасно понимал классические формы. Из всех четверых членов группы именно Полу в большей степени хотелось воспользоваться этим богатейшим источником знаний:

Мне очень повезло, что у меня под рукой всегда был такой человек, как Джордж Мартин, по-настоящему разбирающийся в музыке. В каком-то смысле он напоминает писца – придворного писца, как в Древнем Египте: «Запиши сие, писец, достань свой папирус, отошли послание Клеопатре, пусть приходит в гости попить чайку».

Нам всегда казалось нормальным, что музыку за нас записывает кто-то другой, если это наш друг и он хорошо нас понимает. Творческий процесс из-за этого не прерывается. Не то что ты кому-то передаешь работу, просто он это записывает, потому что ты сам не в состоянии. Это как перевод на другой язык, чтобы это смогли понять музыканты – профессиональные музыканты… Хотя я ли не профессионал? Ну, в общем, ты понял, о чем я.

Познания Мартина в классической музыке позволили превратить сырые композиции, подобные Yesterday и Eleanor Rigby, в утонченные оркестровые произведения, не слишком приторные и не слишком помпезные. Он также сыграл ключевую роль в первых подступах Пола к сочинению полноформатной музыки – саундтреку к фильму 1966 г. «Семейный путь».

Основным вкладом Пола в музыку к «Семейному пути» был меланхоличный вальс Love in the Open Air, исполненный коллективом под названием «Оркестр Джорджа Мартина». Мартин пропустил эту композицию через серию вариаций, часто с аранжировкой для духового оркестра, в которой звучало эхо неброского северного колорита фильма. У самого Маккартни дед играл на ми-бемольной бас-тубе в подобном оркестрике, столь типичном для эдвардианского Ланкашира; нечто подобное должно присутствовать и в генах Sgt. Pepper.

Сам Пол в «Семейном пути» не сыграл, хотя на конверте пластинки его имя напечатано крупнее не бывает. Да и на самом деле, это совсем не классическая музыка. Однако она уже предвещала одно из направлений, по которому пойдет «внепрограммная» карьера Пола.

Проходят десятилетия, а музыка «Битлз» не сдает позиций. Если в начале шестидесятых сравнения с Шубертом, которые позволяли себе музыковеды, смотрелись чудно?, то сейчас они уже не вызывают полемики. Многие признают, что лучшие произведения группы сравнимы с творчеством людей в белых париках и сюртуках. Но прошло немало времени, прежде чем сам Пол отважился ступить на эту неизведанную территорию. Liverpool Oratorio (1991 г.) стала его первым полноценным опытом в области классической музыки.

Заручившись поддержкой американского дирижера и композитора Карла Дэвиса, он согласился на заказ написать что-нибудь к 150-летнему юбилею Королевского ливерпульского филармонического оркестра. Премьера произведения должна была пройти в грандиозном англиканском соборе этого города, возвышающемся напротив детской площадки, где он когда-то играл. Это то самое место, где его не приняли в хор, когда он был мальчишкой. Теперь этому хору предстояло присоединиться к оркестру, чтобы исполнить дебют Пола в классической музыке.

«Мне интересно и волнительно, – рассказывал он мне, когда начал работать с Дэвисом. – Я ничем подобным раньше не занимался. Но в то же время я только это и делал, потому что это тоже песни. В данном случае хорошо, что произведение не обязано придерживаться формулы «вступление – первый куплет – припев – куплет – проигрыш – припев – куплет – вступление – припев два раза – фейдаут», как в большинстве поп-песен. Можно себя не ограничивать. В серьезной музыке никогда не нужно возвращаться к припеву, если не хочется. Сама форма безумно интересная:

У меня всегда была к этому склонность. Мне всегда нравилось, как звучит валторна, всегда нравились струнные квартеты. У меня были такие вещи, как Yesterday и Eleanor Rigby или еще I Am the Walrus, написанная с Джоном. Мы достаточно соприкасались с этим миром, чтобы чуточку в этом разбираться. Ты встречаешься с музыкантами, узнаешь некоторые секреты, разные штучки, благодаря которым функционирует оркестр.

В основе оратории лежит полуавтобиографическая история, разделенная на восемь музыкальных частей.

Оратория написана по мотивам моих детских лет в Ливерпуле. Так что она начинается в военные годы: двое родителей в бомбоубежище ждут ребенка. Родить ребенка во время войны – это что-то. Завести ребенка вообще не простое дело. Но Ливерпуль в войну – это точно одно из мест, где камня на камне не оставили. Моему отцу, как пожарнику, приходилось гасить немецкие зажигательные бомбы.

Поэтому первая часть очень хаотична: творится что-то непонятное, это почти авангардизм. Затем в середине действия появляется лучик надежды, типа прорыв, надежда на будущее. Это трогательный момент: вокруг творится такое дерьмо, а они всё же надеются на будущее.

Следующая часть посвящена школьным годам, а дальше отрочество. Мы не будем напирать на битловский период; этому периоду в моей жизни и так уделяют слишком много внимания. Остальные периоды интересны не меньше, особенно мне. Особенно Ливерпуль, там столько всего было!

Школа – это был вообще дурдом. Честное слово. Мы бросались «ссаными бомбочками». Бывает, дети хвастаются: «Ха, мы бросаем водяные бомбочки! Наливаем в воздушный шарик воду». Вам, детишки, и не снилось, чем мы наполняли бомбочки.

Я кое о чем из этого рассказал Карлу. Например, мы «сачковали». Он спросил: «Что это значит?», он же американец. Ну прогуливали, отлынивали.

Мы часто ходили на кладбище при соборе, потому что школа рядом. Вели себя крайне кощунственно, снимали рубашку и загорали, лежа на могильных плитах. Должен признать, что мы довольно неуважительно вели себя по отношению к покойникам, но нам это как-то в голову не приходило. Однако Карлу эти воспоминания нравятся, тем паче что ораторию представят как раз в этом соборе.

Дэвис, как до него Джордж Мартин, претворил идеи Пола в партитурную реальность. И в ходе их сотрудничества не освоивший нотную грамоту рокер-самоучка открыл для себя ту непривычную дисциплину, которой требует работа над классической музыкой:

Например, приходится думать о том, в какой они тональности. Я так никогда не делаю, не забочусь об этом. Обычно я записываю песню в той тональности, в какой сочинил. Беру и ору, если тогда орал, или пою очень тихо, если сочинил ее в тихую ночь. Я не могу ее представить в другой тональности.

А теперь мы обсуждаем, например, диапазон тенора – отсюда досюда – или диапазон меццо-сопрано. До меня дошло, что в рок-н-ролле-то вообще ни хера подобного нет! Об этом даже не задумываешься. Я делаю так [кричит высоким голосом]: «Уа-а-а!», и этого даже в нотах нет. А потом вот так [низким бархатистым голосом]: «Ба-ба-ба…». Это просто смехотворно. Как следствие проще замести следы своего присутствия. По крайней мере Бетховен или Моцарт обычно писали прямо для парня, который должен был это петь, ему не приходилось орать «уа-а-а!». Такого даже в нотах не пишут. А вот мы подобную хрень себе позволяем. Мы такое делаем, просто чтобы объявить, что сейчас будет соло.

Интересно, как именно это записывается. Потому что когда музыка записана, то видна ее структура. Это как картину рисовать – песню понимаешь лучше, когда видишь ее в записи. Чтобы ее сыграл оркестр, нужно дать ему максимум указаний.

Когда играешь с группой, то говоришь музыкантам: «Так, ля мажор, Twenty Flight Rock», и они уже просекли и играют. С виолончелистом такое не прокатит. Он не поймет, о чем ты, а вот гитарист поймет: аккорд А, на мотив Blue Suede Shoes, например. А виолончелисту нужно все объяснять, это дисциплинирует, и это хорошо.

Структурность – это интересно. Это мне напоминает «Эбби-роуд» и «Пеппера», мы их сделали как бы структурированными. Мы знали, что? поставим сюда, что? необходимо вот здесь, знали, что A Day in the Life встанет вот сюда.

Благодаря оркестру у меня вдруг появилась куча возможностей. Я называю его «самый лучший синтезатор». В прошлом году я побывал на «промс»[42], и это было как будто наблюдаешь за действием синтезатора изнутри. Разница только в том, что здесь все настоящее.

В этом есть много физического труда. Приходится тратить восемьдесят минут на то, чтобы записать, что? должна играть первая скрипка. Затем нужно все повторить заново, чтобы записать, что? играет виолончель, а потом – гобой. Так что виолончелист получит десять страниц нот, где его вообще нет, но ты обязан указать, что он ничего не играет целых десять страниц. Нужно перевести кучу бумаги, чтобы писать для оркестра. Это как дело у юристов – нужно перелопатить миллион страниц.

В 1995 г. Пол поведал мне о втором опусе, который согласился написать, на этот раз к столетию со дня основания EMI: «Да, его будут отмечать в 97 году. Что, в общем, уже не за горами, надо поторопиться. Я заметил, что склонен соглашаться на проекты, потому что это будет лет через пять».

Standing Stone стала первой полноценной симфонией Маккартни. Структура этого чрезвычайно амбициозного произведения опирается на написанную Полом поэму, «в которой я пытаюсь описать чувства кельта, задающегося вопросами о происхождении жизни и тайне человеческого бытия». Эта увлеченность кельтскими мифами о сотворении мира имеет для Пола глубокие корни. Ранее, увидев загадочные узоры, вырезанные в таинственном ирландском доисторическом кургане Ньюгрейндж, он сочинил композицию под названием Spiral.

Spiral, вероятно, лучшая его отдельная работа в этой области, была выпущена на компакте 1999 г. Working Classical. Этим названием («Рабочая классика») Маккартни, разумеется, иронически пнул буржуазный имидж классики как жанра. Это был призыв прирожденного «народника» нести высокое искусство в массы.

Этой задаче способствовал и формат альбома. Прибегнув к помощи оркестра и струнного квартета, он комбинировал новые произведения с инструментальными переработками номеров своего бэк-каталога. Присутствие некоторых старых песен было вполне ожидаемо, а некоторые удивили. При этом ряд композиций отдавал дань памяти покойной супруге: My Love, Maybe I’m Amazed, Golden Earth Girl, She’s My Baby и, конечно, The Lovely Linda. Из пяти классических композиций две – короткие и без труда понятные, как поп-песенки, а три произведения подлиннее по-настоящему украшают проект.

Вполне справедливо, что Working Classical производит впечатление такой целостности: Маккартни представляет свое творчество как нечто неделимое. К поп-музыке или «высокому искусству» он равно подходит как к попытке выразить универсальные чувства посредством мелодии и темпа. Разница в структуре, оркестровке и сложности почти побочна. И характерно, что этот альбом он выпустил всего через несколько недель после его полной противоположности – полного рок-разгула Run Devil Run.

Ecce Cor Meum («Се мое сердце» по-латыни) родился из очередного приглашения, на сей раз от Колледжа Магдалины в Оксфорде, собиравшегося отмечать открытие нового концертного зала. Заказ поступил вновь на ораторию, при этом выбор темы оставили за Полом. Работа была отложена из-за кончины Линды, но произведение в итоге представили публике в 2001 г., а в 2006 г., сделав некоторые изменения, он записал соответствующий альбом. Четыре части и особенно трогающая интерлюдия Ecce Cor Meum пропитаны христианской музыкальной традицией – название было навеяно надписью на статуе Христа, которую Пол увидел в одной церкви, – однако в них нет решительно ничего доктринального. В настроении и посыле произведения чувствуется духовный подъем. Равно как и Standing Stone, это гимн радости и веры в силу человеческой любви, сливающейся с превосходящей ее благожелательной жизненной силой.

О следующем порученном ему заказе, Ocean’s Kingdom, я услышал впервые в 2010 г… Мы разговаривали с Полом в его офисе в МПЛ, и мое внимание привлек причудливый застекленный шкафчик на отдельном столике. «Ты знаешь Джозефа Корнелла? Это он такие ящики делает. Мне нравится название: “Гостиница “Нептун”». Я узнал, что умерший в 1972 г. американский художник Корнелл известен своими помещенными в застекленные ящики коллажами из случайно найденных предметов.

«Я работаю над проектом про подводный мир и все такое. Это будет балет, прикинь – его будет танцевать “Нью-Йорк Сити балет”. В общем, мне нет удержу!

Балет? Ну что же, вроде бы до сих пор только балет вы и не писали.

Я думал, как его назвать, и вдруг осенило: «“Гостиница “Нептун”, зашибись название! Как Hotel California, только балет».

К вечеру мировой премьеры в конце 2011 г. название успело измениться на «Царство Океана», Ocean’s Kingdom. В течение четырех полностью инструментальных действий танцоры разыгрывают на сцене сказку о несчастной любви земного принца и водяной принцессы.

Даже если не считать эти масштабные проекты, наследие Маккартни – ибо к этому времени оно заслужило столь церемонное слово, как наследие, – растекается в куда большем количестве направлений, чем может вместить любая рок-дискография. В 1989 г. он записал саундтрек для короткометражного мультфильма «Закон Домье» (вышел в 1992 г.), основанного на рисунках французского художника XIX века Оноре Домье. В другом интервью мы обсуждали его работу над мультфильмом о Руперте, и это не говоря о более традиционных песнях для саундтреков к фильмам – как, например, «Шпионы, как мы», комедии Джона Лэндиса 1985 г. В 2014 г. Маккартни написал музыку для игры Destiny. Ее центральная песня Hope for the Future напоминает музыку из бондианы.

Как он сам сказал, ему нет удержу.

Работы в классическом ключе постепенно стали ощутимой частью творчества Маккартни. Его готовность выступить почти в любом музыкальном жанре подогревается не тщеславием и не желанием повысить свой культурный престиж, а всего лишь искренним оптимизмом. Он берется за что угодно и верит, что если как следует попытаться, то, вероятно, получится что-то хорошее.

Издавший сборник стихотворений Пола поэт Эдриан Митчелл пишет, что Маккартни «не относится к плеяде ученых поэтов или поэтов-модернистов. Это народный поэт, вписывающийся в традиции народной поэзии». Возможно, о классической музыке его сочинений мы тоже могли бы сказать что-то подобное. Традиция, к которой он относится, – британская «легкая музыка», в середине XX века доносившаяся из любого радиоприемника или кинотеатра.

Прилагательное «легкая» в данном контексте намекает на неизменную приподнятость мелодий, однако в этом стиле присутствовали и утонченность, и широкий спектр эмоций. Этот жанр вышел из классической музыки и в итоге закрепился где-то рядом с поп-музыкой, вобрав в себя немало элементов обеих культур. Линию его предшественников можно проследить от Моцарта и Гайдна до Элгара с Гилбертом и Салливаном и даже, в более позднее время, до таких знаковых композиторов радио и кино, как Эдвард Коутс, Альберт Кетелби и Ричард Эддинселл.

Впоследствии этот жанр оттеснило в сторону бесцеремонное нашествие поп-музыки под предводительством, естественно, «Битлз»; то, что от него осталось, превратилось в ничем не выдающеесся направление в музыке, известное как изи-листнинг. Однако британскую легкую музыку золотого века как жанр презирать ни в коем случае не стоит. На самом деле кажется, что Маккартни был рожден именно для этой формы. Мы можем услышать, как он возрождает лучшие ее образцы в некоторых пассажах Standing Stone, Working Classical и Ocean’s Kingdom.

И если посмотреть на него с этой точки зрения, то Маккартни не легковес в классике, но тяжеловес легкой музыки. И в наши дни это делает его важнейшим наследником забытого великого искусства.

Из чего вытекает наш следующий вопрос: что бы обо всем этом сказал Джон Леннон?