Нижнеудинск и Тикси Повезло

В 1957 году Хрущев решил навести порядок в армии, особенно в авиации. Были отменены увольнительные для солдатского и сержантского состава, введены строжайшие наказания за нарушения вплоть до тюремного заключения. Я как раз и попал под «раздачу». Лейтенант, командир нашего взвода на меня стал «косо смотреть»: его, бедолагу, тоже наказали, и довольно серьезно.

И тут приходит разнарядка из Министерства Обороны: направить в распоряжение министерства из числа военнослужащих последнего года службы лучшего оператора и лучшего механика-дизелиста. Лейтенант наш сразу же предложил мою кандидатуру. Она прямо-таки сама просилась в это число. Командование нашей части убивало двух зайцев: избавлялось от проблемного солдата и посылала, действительно, хорошего специалиста.

Заполярье, 3-й год службы

В напарники мне дали дизелиста кабардинца Мусу Шовгенова. Ехать нам было нужно в Иркутскую область, в город Нижнеудинск. У полкового писаря мой попутчик выклянчил в проездных документах три лишних дня на дорогу с целью заехать домой.

Поехали мы с ним к нему на его родину в Кабардино-Балкарскую АССР на нелегальную побывку. В Тбилиси сели в автобус и через Крестовый перевал по Военно-Грузинской дороге попали на северную сторону Кавказских гор. Я до сих пор помню ужасы этой дороги. Думаю, что сейчас ее благоустроили, но тогда в 1957 году она, действительно, была военной. Асфальта на большинстве высокогорных участках не было. Ограждений по ее краю от пропасти тоже не было никаких. В некоторых местах она была настолько узкой, что двум встречным машинам разминуться было невозможно. Приходилось ожидать встречную в специальных придорожных «карманах». Каким образом регулировалось движение в этом случае — я уже не помню. Скорее всего, существовал график движения. В особо узких местах водитель автобуса просил нервных пассажиров выйти и продолжить на этих опасных участках путь пешком. Конечно, мы, два солдата, бравировали и оставались на своих местах, хотя, честно признаюсь, у меня был серьезный мандраж, когда я из окна автобуса видел далеко внизу горные селения. К счастью — все окончилось благополучно.

Встретили нас радостно: почти весь аул — дальние или ближние родственники моего напарника. Не побывать в гостях у каждой семьи было бы просто неприлично. Гулевенели мы с ним целую неделю. Помню, во всех кабардинских семьях ко мне относились как своему сыну. Очень дружелюбный народ! И что удивительно — «голубоглазые в большинстве» и рыжие. По вечерам мы с Мусой ходили в деревенский клуб на танцы. Он меня сразу предупредил:

— Не вздумай приставать к нашим девчатам. У многих есть женихи, а они очень ревнивые. Я тебе буду подсказывать — с какой можно потанцевать и поболтать. Но на большее даже не рассчитывай. У нас незамужние — все девственницы. С этим делом здесь строго.

Понятное дело, я не желал межнационального конфликта и на танцах вел себя довольно скромно. Но когда объявили белое танго, одна черкешенка подошла ко мне. «Урус, почему не танцуешь? — спросила она у меня, — пойдем со мной». Муса утвердительно кивнул головой, и я осмелился. В сравнении с Тамарой, это было очень хрупкое и гибкое создание. Она послушно следовала всем моим движениям в танце, а когда я прижимал ее к себе, сердце замирало от восторга в момент моего прикосновения к упругой девичьей груди. Весь вечер я от нее не отходил, а после танцев очень тепло расстались.

На следующий вечер танцы были под гармошку на деревенской улице. Здесь, оказывается, мужчины не играют на гармониках, только девушки, сменяя друг друга. Моя вчерашняя партнерша оказалась прекрасной гармонисткой. Отыграв несколько народных танцев, она подошла ко мне.

— Сейчас будет «Кафа». Это очень легкий танец, — сказала она, — я тебя научу…

Действительно, танцующие ходили по кругу и совершали незамысловатые движения. Айшат, так звали мою знакомую, показала мне основные колена танца, и я вполне мог сойти за кабардинца. Конечно же, я не мог ей не похвастаться тем, что я тоже в какой-то степени музыкант. На следующий вечер я принес гитару. Играть классику не стал. У меня был богатый репертуар песен и здесь я блистал во всей красе. Айшат смотрела на меня с восторгом, а я, встречая ее взгляды, думал с грустью: «хороша Маша, да не наша».

Не обошлось без приключений. Под легким подпитием решил я искупаться в здешней реке Малке. Она неглубокая, но очень быстрая. Зашел я в нее по пояс и тут меня течение опрокинуло и понесло. Купающиеся рядом ребятишки пришли на помощь и помогли выбраться из беды. Окончился наш «отпуск» и отправились мы в путь с рюкзаками, битком набитыми дарами его родителей и родственников.

В Нижнеудинске был сборный пункт солдат авиационных специальностей из всего СССР. Пробыли мы там еще дней двадцать если не больше. Мой напарник очень жалел о том, что мало мы погостили у него на родине. Я тоже, вспоминая Айшат. И вот, наконец, нас погрузили в товарняк и повезли к реке Лене. Там пересадили на баржу под обворожительным названием «Чара», и небольшой речной пароходик потащил нас вниз по течению к океану. Среди нескольких сотен солдат на барже оказалось немало гитаристов, в основном бардов. Каких только песен я не наслушался за эти дни! По берегам была непроходимая тайга, а в ней —энцефалитный клещ. На остановках нам строжайше запрещалось сходить на берег. Красота там была, действительно, манящая. После Якутска Лена стала такой широкой, что берегов не было видно. Нас тянул уже рейсовый пароход, пришвартовавший баржу к борту. Вся братва считала своим долгом перебраться на борт речного лайнера и окунуться в мир роскоши и блеска пароходных кают. Одному не повезло: поскользнулся и оказался за бортом. Была середина августа, вода была не ледяная, его вовремя заметили. Оказалось, он совсем не умел плавать, а на поверхности его удерживал заплечный брезентовый вещмешок, наполнившийся воздухом. Спасли. Позже он рассказывал, что на дно его сильно тянули сапоги, но скидывать их ему было жалко — они были совсем новые.

Прибыли мы в Тикси 28 августа (я запомнил эту дату, потому что пошел снег). Нас быстро распределили по специальностям и объектам. Наша станция П-8 располагалась на сопке в трех километрах от аэродрома. Надо сказать, что вокруг Тикси не равнина, а довольно холмистая местность, сопки достигали высоты 800 и более метров. К концу сентября сильно похолодало. Наш деревянный домик, который здесь называется балок, продувался ветрами насквозь. Но старожилы нас успокоили: «выпадет хороший снег, нарежете из него кубов. Обложите балок, обольете водой и никакая пурга вам не будет страшна». Так оно и было. Мы запаслись на замерзшей речке льдом. Здесь вода добывается только таким образом. Завезли несколько машин местного угля и приготовились зимовать.

Экипаж локатора, 1957г.

А тем временем аэродром уже подготовился к полетам. На нем была эскадрилья из пяти самолетов МИГ-19. Первые полеты едва не кончились для нашей станции конфузом. В армии строгая иерархия: старший по званию — командир, а остальные — подчиненные. Нас на станции было семеро: два механика-дизелиста, обеспечивающих электропитание, и пять операторов. Состав был интернациональным: узбек, азербайджанец, татарин, белорус, украинец и два русских. Руководил станцией лейтенант. Старшим оператором был назначен сержант. Помню только его имя — Яков. Остальные рядовые.

Первый полет возглавлял командир эскадрильи. Перед этим мы тренировались, делали холостые прогоны. Но «боевая» работа — совсем другое дело. Взлетела первая пара, Яков за экранами как старший. И тут выяснилось, что он и другие ребята, приехавшие с равнинной местности Украины и Белоруссии, где экраны чистые, нет никаких гор (мы их называли местниками), просто растерялись. Импульс радиоволн, посылаемый локатором, наталкиваясь на местник, оставлял на экране засвеченную мертвую зону. Самолет — светлая отметочка на экране, попадая в «мертвую зону» действия локатора, становится невидимым среди местников на экране кругового обзора.

.Мои неопытные сослуживцы сразу же потеряли самолеты среди местников из виду. В штабе переполох. Руководитель полетов в гневе. Кричит по телефону моему лейтенанту: «Что у тебя там за специалисты? Посади за экран армянина!». Это у меня такие позывные были. Пришлось мне отстранять от экранов свое начальство и брать управление локатором в свои руки: я ведь был в этом деле асом. У меня единственного на станции был первый класс, а у всех остальных второй и третий. Да и местники меня не пугали (в Армении гор хватает!). Все обошлось.

Надо сказать, что за весь год было не более десятка полетов: больше погода не позволяла. Для меня это были «курортные дни». Кормили нас как на убой, времени свободного навалом. Наступила полярная ночь. Северное сияние поначалу впечатляло, а потом к нему привыкли. Гитарой заниматься можно было хоть сутками. Закрылся в аппаратной — и гоняй гаммы, играй упражнения. По сравнению с казарменными условиями Ленинакана, когда бывало, в свободное от дежурств время я садился поиграть, а рядом кто-то наяривал на гармошке — здесь был просто рай. Я благодарил Судьбу за такой поворот в моей службе.

Я стал задумываться: куда еще девать свободное время? В местной воинской библиотеке попался учебник по скорочтению. Решил освоить это дело. Ведь зрительная память за два года сиденья за экраном у меня была очень обострена. Оказывается, мы читаем, проговаривая про себя написанное. Для любителей великого и могучего русского языка — это наслаждение, а вот для работы и учения — большая помеха. Было очень трудно отучить себя от укоренившегося способа чтения. С упрямством японского самурая я выполнял упражнения из учебника. Сразу ничего не получалось. Потом стал замечать, что могу только глазами охватывать несколько строк текста и запоминать. Потом уже смог запоминать целыми абзацами. В конце концов, дело пошло. Прочитав какую-нибудь книгу, заставлял себя вспоминать, что писалось на определенной ее странице и пересказывать близко к тексту.

В местном Доме офицеров готовился концерт участников самодеятельности. Приглашались все желающие выступить. Я, конечно же, сильно пожелал. Укутал гитару двумя утепленными куртками (на улице было под 40 ниже нуля). И пошел в клуб. Репертуар у меня уже какой-то был. «Вальс» Иванова-Крамского сыграл довольно уверенно. После концерта познакомился с еще одним фанатом гитары. Им оказался летчик Баженов. Он москвич. Играет исключительно классику. Мы с ним подружились, и я многое у него перенял. К моему сожалению, ближе к весне он закрутил роман с официанткой из их офицерской столовой, которая то ли стала, то ли готовилась стать его женой, и времени на гитару у него не осталось. Да и у меня много времени стало отнимать увлечение скорочтением.

Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Наступила полярная ночь. Она порой выдавала сполохи удивительной красоты, и мы выходили из своего балка чтобы ими полюбоваться. Луна за полярным кругом светит ярче и кажется гораздо большей. В полнолуние при ее свете вполне можно было читать. Но чаще всего мела пурга и дул леденящий ветер. Во время пурги в предбанник балка, где у нас хранились продукты и спасались от холода наши две собаки, наметало целые сугробы снега. Сказать кому-нибудь, так не поверят — из-под гвоздей, забитых в доски! В туалет мы в это время ходили по протянутой веревке. Иначе ветром сдует и это гибель. Две наши машины — аппаратная и агрегатная — находились в полной боевой готовности. Мы топили в них тоже печи — «буржуйки» и следили за тем, чтобы температура внутри машин была положительной. К ним веревки тоже были протянуты.

Но вот пришло полярное лето. А наступает оно по-настоящему только к середине июля. Солнце давно уже не заходит: опустится к горизонту, покатится шариком по нему и снова вверх, только с другой стороны. По тундре без резиновых сапог не пройти. Земля оттаивает сантиметров на сорок и покрывается зеленым ковром из полярной травы и цветов, а под всем этим вода. И кругом гнезда птиц. Наши собаки творили здесь полный разбой, жирея на дармовых харчах. Ветры с материка угоняют льды в глубь Арктики и открывается навигация. В Тикси объявляется «сухой закон» и в порту идет круглосуточная работа по разгрузке судов.

В воздухе запахло «дембелем». После успешного лыжного кросса в ознаменование первомайского праздника, где команда нашей станции заняла почетное предпоследнее место, меня вдруг вызывают в штаб полка. Иду и думаю: в чем дело? Вроде все хорошо, снова ефрейтора присвоили, в отличниках БПП (боевой и политической подготовки) хожу… Начальник штаба протягивает мне конверт и говорит: «Родственники вас долго разыскивали и вот нашли. Прочитайте письмо».

Оказывается, моя тетя — старшая сестра матери, объявляла нас во всесоюзный розыск. У меня теперь есть два двоюродных брата, живут в Краснодаре. А тетя моя, к сожалению, меня не дождалась. Умерла. Муж ее и мои братья ждут меня после демобилизации. Это принесло мне и радость, и огорчение. Я был в отчаянии…

Дело в том, что в Нижнеудинске, пока мы комплектовались, нас определили в бывший монастырь то ли на острове реки Уда, то ли на противоположном её берегу от городка — сейчас уже не помню, но хорошо помню, что монастырь с городом соединялся мостом, на котором был КПП. Никого из нас, естественно, не выпускали в городок. Вода в реке была просто ледяная, переплыть ее невозможно, а нас так манило женское общежитие слюдяной фабрики, в котором, как донесла разведка, было около трехсот женщин! К нам по вечерам доносились звуки музыки на местной танцплощадке, а к противоположному берегу стайками подходили молодые женщины и начиналась перекличка:

— Солдатики. Почему вы не приходите к нам? Мы вас ожидаем!

— Нас не пускают…

— Так сделайте плот и плывите к нам!

Как нам в голову самим не пришло самим такое решение проблемы? Видимо, все же женский ум острее работает в критических ситуациях. В Нижнеудинске тогда был большой дефицит мужчин. Он образовался потому, что эти женщины были заключенными женских исправительных колоний и находились на свободном поселении, работая на фабрике по изготовлению органического стекла. Свои тюремные сроки они получили, в основном, за экономические преступления: мелкие хищения, спекуляцию и другие проступки.

Соорудили мы плот, благо сушняка вокруг было достаточно, достали канатов для перегона плота туда и обратно. После вечерней поверки в лагере оставались только дежурные, больные и мусульмане.