Чем запомнилось мне начало войны

Мне было 16 лет и события этих дней запомнились мне очень хорошо. Тщу себя надеждой, что эта глава будет интересна многим читателям.

Был конец июня. Время было варить вишневое варенье. Варили тогда на примусе. Обычно все соседки выносили свои ведра с вишнями во двор, усаживались у своих дверей и начинали выдавливать руками косточки из вишен. Я очень гордился мамой, так как она делала это лучше всех соседок. Косточки так и вылетали у нее из под рук, а сама она была чистой, в отличие от соседок, выпачканных соком вишни.

День был воскресный (уже год, как страна перешла с пятидневки на семидневную рабочую неделю), и мама утром послала меня на Конный базар за керосином для примуса. Для варки варенья нужно было много керосина.

Я взял бидон для керосина, книжку для чтения и пошел на базар. Запомнился даже бидон. Это был ржавый цилиндр с конусообразным верхом литров на десять. Очередь у киоска, где продавался керосин, была большой, человек на двести. В очереди стояли, в основном, женщины. День был хороший — стою читаю. Вдруг услышал странный шум. Заговорила вся очередь одновременно. И слышу слово война.

До меня весь ужас этого слова сразу не дошел. Чего не скажешь о женщинах из очереди. Они своим женским чутьем сразу почувствовали трагичность случившегося. Как ни странно (во время войн в нашей стране население всегда запасалось продуктами), большинство женщин побежали домой, и я сравнительно быстро купил керосин.

О начале войны страну оповестил председатель правительства Молотов по радио в 11 часов дня 22 июня 1941 года. С его слов, это было ничем не спровоцированное, неожиданное и вероломное нападение. Как мы потом узнали, война уже бушевала в стране по крайней мере 7 часов, то есть с 4 часов утра. А с воззванием к стране верховный руководитель, а точнее «диктатор», обратился только 3 июля, то есть спустя почти две недели. На мой взгляд, он просто дезертировал, оставив страну и армию без руководства в самый ответственный момент. Причем, за несколько лет до начала войны он расстрелял всех думающих людей в руководстве армии. В результате в начале войны во главе армии стояли малокомпетентные люди. Эти руководители от самого низу до самого верху без указания свыше самостоятельные решения принимать не могли.

Вот так для нас началась Великая Отечественная война, хотя правильнее сказать СССР вступил во Вторую мировую войну, которая полыхала уже с 1 сентября 1939 года.

Что меня даже тогда удивило, так это то, что когда я шел с керосином домой, из уличных репродукторов на школе уже неслась песня о войне: «Идет война народная, священная война. Дадим отпор душителям, мучителям людей…», исполняемая большим мужским хором. Следовательно, песня была создана и записана задолго до начала войны. Причем в песне были слова полностью относящиеся к фашистской Германии, хотя с лета 1939 года у нас были более дружеские отношения с Германией, чем с Англией. А Молотов только что заявил, что войну немцы начали неожиданно.

Или вот еще одна, странность начала войны.

Кажется, 13 июня 1941 года по радио и в центральных газетах было опубликовано необычное, даже для меня подростка, заявление «осведомленных кругов» (а не правительства как обычно). В заявлении утверждалось, что они (осведомленные круги) опровергают заявление бывшего посла Англии в Советском Союзе Стаффорда Крипса о том, что немцы на границах СССР сосредоточили огромное количество войск. В те времена, даже менее ответственные заявления печатались только на правительственном уровне.

И ровно неделю спустя председатель правительства Молотов заявил, что немцы напали на СССР вероломно и неожиданно. Не странно ли это? Уже одно это говорит о том, что нападение Германии не было неожиданным для правительства.

Каким было мое настроение на момент начала войны?

Все мое окружение было патриотически настроено, а Сталин для нас был живым Богом. В июле местная газета «Харьковский рабочий» опубликовала обращение к юношам города с призывом поступить на учебу в Харьковское Военно-летное училище.

Я загорелся желанием поступить в это училище и родители не возражали. Сфотографировался. Фотография сохранилась.

Необходим был паспорт, которого у меня не было, хотя мне было уже 16 лет и мне он был положен. Но с получением паспорта у меня возникла проблема.

Я пошел к паспортистке, чтобы она мне выписала паспорт. Для подтверждения своей личности предъявил ей комсомольский билет с моей фотографией. Она же мне заявила, что паспорта выписываются на основании метрического свидетельства. Побежал я домой и попросил его у мамы. Она дала мне сложенный вчетверо твердый лист бумаги. Я его взял, не разворачивая, и побежал снова в домоуправление, чтобы успеть до его закрытия. И тут паспортистка меня ошарашила, сказав, что паспорт будет выписан на имя Хаим-Шая Аврум-Ароновича. Я был поражен. Я даже взял у нее метрику, чтобы убедиться в ее правоте.

Необходимо дать небольшое разъяснение для читателя. Вам, очевидно, трудно понять мою панику. У меня, будущего летчика, будет, на мой взгляд тогда, такое необычное еврейское имя и отчество. Обычными были, например, Иван Петрович, Владимир Николаевич и так далее, в крайнем случае Ефим Абрамович.

Вернулся домой и заявил маме, что с таким именем получать паспорт я не буду. На этом первый этап получения паспорта закончился безрезультатно.

А жизнь продолжалась, но уже в военное время.

В мирное время во время летних каникул мы были свободны от школы, а школа от нас. В этот раз старшеклассников собрали в школе вместе с некоторыми учителями и направили в пригородное хозяйство селекционной станции на уборку поспевшего гороха (так вот почему в армии нас постоянно кормили гороховыми кашами и супами). Для меня, как и для моих друзей, это было своего рода развлечение.

Спелые гороховые кусты лежали на земле колючим ковром. Мы заводили руки под куст, выдергивали его вместе со стручками и складывали в кучи. В первый же день мы поранили свои руки о засохшие стебли и они кровоточили и очень болели. Учителя нам твердили, что на фронте солдатам еще хуже. Кто-то предложил новшество. Мы поснимали с себя носки и одели их на руки. После этого руки повреждались меньше.

Что еще было для меня новым. Нам для сна выделили огромный соломенный шалаш. Впервые в моей жизни девочки и мальчики спали в одном помещении. Девочки лежали по одну сторону шалаша, а мальчики по другую. Естественно нам было весело и мы дурачились до полуночи.

К сентябрю город опустел. Уехали с семьями рабочие и сотрудники заводов, фабрик, партийных и государственных учреждений и много еврейских семей. Уехали в эвакуацию семьи тети Лизы и дяди Абрама. Бабушка Брана осталась с нами. Мы же уехать не могли, так как папа был мобилизован на рытье окопов на подступах к городу.

Интересный факт. Хотя пресса и радио тогда тщательно замалчивало то, что фашисты убивают евреев, только потому, что они евреи, но население и в городе и в деревнях это знало.

В городе на улицах появилось слово «жид», которого я до этого не слышал. При том оно носило ругательный характер. Мол-де бегут. А что было делать, ведь не уезжать евреям было нельзя. Осталась семья моего школьного друга Семки Сокольского и погибла на тракторном заводе. Это место аналогично известному всем Киевскому Бабьему Яру. Причем, когда я после войны вернулся в Харьков, то узнал что его семью выдали украинско-немецким полицейским ближайшие соседи.

Наконец, измученный папа вернулся со строительства окопов. У мамы было разрешение эвакуироваться из Харькова, но уже было поздно, так как пассажирские поезда из города уже не ходили.

К нашему счастью, представилась возможность уехать из города не поездом, а на подводах папиной организации. Для меня, в отличие от родителей, это даже было развлечением. До отъезда мы несколько дней жили на базе папиной организации на окраине города. В организации было много лошадей и их надо было время от времени выгуливать и это поручили мне. Здесь я впервые узнал, что на лошади без седла ездить не безопасно. Я в кровь разбил себе свое «место для сидения».

Пробыли мы на базе несколько дней и почему-то выехали под вечер. В нашем обозе было семь подвод. Во всем обозе была только одна наша семья. Я шел до самих Валуек пешком. Любопытный факт, свидетельствующий о нашем «благополучии» перед войной. Когда нам предстояла дальняя дорога, то оказалось, что у меня нет соответствующей обуви. На мое счастье, у меня нашлись спортивные ботинки без каблуков. Вот в этих ботинках я и прошел от Харькова до Валуек.

Добавлю кое-что к воспоминаниям родителей. Как я уже отмечал раньше, эти воспоминания писались ими в советское время и все, что могло бы опорочить власть, родители бумаге не доверяли.

Теперь я хочу отметить, что по дороге от Харькова до Валуек, население нас принимало если не враждебно, то недружелюбно. Так, например, в селе Непокрытое нас не пускали хозяева на постой в дома, лишь только потому, что мы евреи. И сказали это в открытую. Была также хулиганская вылазка на дороге, которую мама расценила как антисемитскую, но оставить эту запись на бумаге она не решилась. Сочувствие к нам проявила лишь одна семья учителей под городом Купянск.

События, которые произошли с нами в Валуйках, хорошо описали родители.

Что же касается меня, — несмотря на то, что мне уже исполнилось 16 лет, из всех пропавших продуктов мне больше всего было жаль съеденных лошадьми багдадских пряников. В мирное время эти пряники были лакомством и доставалось мне редко.

Вагон, в который мы сели, не принадлежал никому. В нем ехали семьи офицеров пограничников от самой западной границы. Вагон с их женами и детьми пробирался на восток благодаря сочувствию железнодорожников. Его цепляли к любому составу, идущему на восток. Затем где-то отцепляли и потом прицепляли к другому и так до самых Валуек. В Валуйках вагон стоял долго, пока в него не село несколько мужчин, включая моего отца. Благодаря их стараниям и взяткам вагон покатил в Среднюю Азию уже без длительных задержек.

Сам внешний и внутренний вид вагона тоже был необычным. Я таких вагонов до этого не видел. Он резко отличался от других пассажирских вагонов. Вагон, очевидно, остался от Польши при присоединении Западной Украины. По всей вероятности это был вагон третьего класса Это был темный вагон с маленькими окнами, а две верхние полки поднимались так, что составляли одно целое, — как бы второй этаж в каждом купе. Этот необычный вид вагона через несколько дней сыграл для сохранения нашей семьи решающее значение. Но об этом немного позже.

Наша семья заняла свободное купе, как бы двухэтажное. Внизу была своего рода столовая, а вверху спальня на всю семью. Вот где я отлежался.

Уезжая из дому, я захватил с собой книгу Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». И что любопытно. Дома сколько я ни пытался приступить к ее чтению, я всякий раз ее откладывал, — она казалось мне неинтересной. На верхней полке вагона я ее читал с большим интересом и буквально запоем.

Длительное время мы ехали очень медленно. На поворотах железнодорожного пути было видно, что составы идут один за другим с очень маленьким, — может с десяток метров — расстоянием между последним вагоном предыдущего поезда и паровозом следующего состава.

Так была загружена правая колея пути идущая на восток. Левая колея была пустынна и только иногда с бешеной скоростью проносились воинские эшелоны.

В вагоне нас преследовали вши. Оно и понятно. Мы практически не раздевались. Иногда на безлюдных остановках мы с отцом и Леней выходили из вагона, находили укромное местечко, раздевались насколько позволяли условия и начинали уничтожать этих кровожадных паразитов. Так же поступали и женщины.

Надо еще обязательно рассказать о чуде, которое произошло с папой и со мной по дороге в неизвестность, в бесхозном вагоне. Родители не имели представления куда нам следует ехать. Одно они знали точно — как можно дальше на восток.

Через несколько дней такого ползания наш состав прибыл на станцию Лиски. Здесь мы узнали, что в эвакопункте на станции по эваколистам выдают горячую еду. По нашему опыту состав на станции стоит долго и мы, не особенно торопясь, с оцинкованным ведром пошли за едой. Оказалось, что в этот раз выдают не только суп, как обычно, а и второе — пшенную кашу. А у нас было одно ведро. Что делать? Отец решает взять и первое и второе в одно ведро. Возвращаемся к месту, где стоял наш вагон. И о ужас! Мы своего эшелона не находим. Сейчас трудно представить себе то состояние в котором мы оказались. Конечно по молодости лет я не осознал всего того ужаса, который охватил моего отца. Семья уехала в неизвестно куда идущем поезде, а мы остались в легкой одежде (а на дворе был уже конец октября) и без денег. Никакого адреса в этой огромной разворошенной войной стране у нас нет. Худшее положение трудно себе представить. Некому ни написать, ни позвонить и даже документов, кроме эвакуационного листа, у нас нет. Казалось наше положение безнадежно. Мы потерялись.

Но произошло чудо! Иначе это не назовешь. Уходя, отец мимоходом заметил, что начальник станции лично сам посадил в наш вагон группу военных. Вот это была та соломинка, которая нас спасла. Отец бежит в кабинет начальника станции. И чудо повторяется. Уже по моему более позднему опыту, просто так пробиться к начальнику такой узловой станции как Лиски совсем не просто, а тут еще такая военная заваруха.

А произошло то, что трудно себе представить. Папа сообщил начальнику станции о посаженных в наш вагон военных и он (моя искренняя благодарность и признательность этому Человеку) находит время чтобы лично помочь нам. Он повел нас к какому-то составу и приказал сопровождающему эшелон железнодорожнику взять нас. Далее он говорит нам, что этот состав направляется на восток по левой колее, в обход остальных составов по правой колее, и что он быстро их обгонит. Нам следует выйти на первой же станции и подождать свой эшелон. Не помню как отец его поблагодарил, но я и сейчас присоединяюсь к благодарностью этому Человеку с большой буквы.

Так как наш вагон отличался от всех остальных и его было легко распознать, то я сравнительно быстро определил наш состав. Далее я начал считать перегоняемые нами составы до следующей станции. Их было восемь. Мы с отцом сошли с «эшелона-спасителя» на подходе к станции и стали считать приходящие по правому пути поезда. Но тут дело осложнилось наступлением темноты. Кроме того мы не учли то обстоятельство, что мы не знали на какой путь придет наш эшелон, а путей было с десяток. И когда все же прибыл восьмой эшелон, то его уже трудно было распознать на темных железнодорожных путях. Мы начли бегать с отцом по путям, пролезая под вагонами, — а тут еще ведро с супом-кашей. И снова положение казалось безвыходным. В этот раз папа растерялся. И было от чего. Как можно было найти один вагон из сотен, скопившихся на путях этой станции в полной темноте. Из-за маскировки от налетов вражеской авиации станция была затемнена. Ни одного фонаря.

Но тут снова сыграл свою роль необычный вид нашего вагона. И мне удалось его найти. Радость мамы и бабушки была неописуема. Они даже не поверили своим глазам. Им и в голову не могло прийти, что мы можем догнать ушедший поезд. И все же мы их нагнали благодаря сочувствию этого Человека!

Мораль из этого. Нельзя ни при каких обстоятельствах опускать руки!

В пути было у нас еще одно приключение — состав, к которому был прицеплен наш вагон, направился на Урал. Когда выяснилось, что никто из пассажиров не хочет ехать на холодный Урал, мужчины вагона на первой же станции вышли и путем взяток сцепщикам вернули наш вагон на станцию Кинель. А там аналогичным способом вагон прикрепили к составу, идущему в Среднюю Азию.

Мы очень долго ехали по пустынным, безлюдным степям Казахстана. Только изредка попадались убогие поселки. И только на подъездах к Ташкенту окружающие просторы оживились. В Ташкенте никого из нашего вагона не выпустили и поезд почти сразу проследовал дальше. И здесь стал вопрос, куда нам ехать и где покинуть этот гостеприимный вагон, к которому мы уже привыкли. Надо было решаться. На этот раз родители решили довериться мне, так как я из книг многое знал о Средней Азии. И я посоветовал остановиться в городе Коканд. Так как это был центр плодородной и цветущей Ферганской долины. Думаю, что мы не ошиблись.