И снова слово маме

Сборы были долгими. Все отъезжающие собрались на базе «Союзутиля» на окраине города. По каким-то причинам на этой базе мы просидели недели две. Нашей семье выделили одну подводу с парой на вид неказистых лошадей. Но в дороге они оказались очень резвыми и наша подвода ехала впереди всех. А может это было еще и потому, что из всех служащих только Аврумарн умел обращаться с лошадьми.

Пока мы сидели на базе у меня с Аврумарном шла непрерывная борьба. Он утверждал, что у нас только одна подвода и кроме служебного оборудования на подводе должны будут ехать я, мама и Леня и сам он, как кучер. Поэтому нашего домашнего скарба должно быть как можно меньше. Большую часть дороги Фима должен был идти за подводой пешком. И мы с ним боролись за каждую вещь, которую я хотела взять с собой. Ведь на новом месте без многих вещей трудно будет обходиться.

Опишу две наиболее характерные «схватки» за имущество.

Аврумарн был категорически против того, чтобы везти с собой постель. Выручил меня один из наших попутчиков. Он убедил Аврумарна, что для человека постель так же важна, как и еда. С этими доводами он вынужден был согласиться.

Несколько раз Аврумарн выбрасывал нашу старую ручную швейную машинку, которую я прятала от него заворачивая в подушку. У меня было как будто предчувствие, что эта машинка долго будет в эвакуации нашей кормилицей. И действительно так и произошло.

И все же часть вещей пришлось продать на базаре. Несмотря на то, что я их прятала, он эти вещи находил и выбрасывал.

По неизвестным мне причинам наш обоз двинулся в дорогу, когда фашисты были уже на окраине города. Как назло до сих пор стоявшая хорошая погода резко испортилась и пошел осенний дождь, ведь была уже вторая половина сентября. Грунтовую дорогу сразу развезло и обоз стал передвигаться совсем медленно. В первый день, до наступления темноты, мы проехали совсем немного и пришлось расположиться на ночь в пустующей усадьбе колхоза, который вероятно уже эвакуировался.

Наша группа заняла какое-то помещение, пол которого был усеян засохшими картофельными очистками. Мы были настолько уставшими и промокшими, что никто уже не реагировал на неудобства и тут же завалились спать на чем попало, а некоторые уснули даже сидя. Так мы провели свою первую ночь в эвакуации.

Рано утром покормили лошадей, позавтракали продуктами, взятыми из дому, запрягли лошадей и снова в путь. Рядом с нами шли и ехали отступающие воинские части, гнали на восток скот, даже свиней и поросят, так сказать своим ходом.

За всю дорогу, которая заняла у нас почти две недели, запомнилось мне только несколько случаев сочувствия к нам со стороны окружающих. Только один случай внимания к нам одного из тысяч солдат, встречавшихся нам в дороге. Он подбежал к нашей подводе и вручил мне буханку хлеба. Возможно он подумал, что и его родные где-то так же мытарствуют. В другом случае мы проезжали мимо отдыхающего в поле стада коров, и женщины угостили нас парным молоком.

Однажды в дороге к нам на подводу прямо на мамин подол откуда ни возьмись залетела курица. Кто-то пошутил, что она не хотела попасть к немцу в котелок, а уж лучше в свою кастрюлю. До железнодорожной станции Валуйки мы ехали, кажется, одиннадцать дней, а надо было ехать как можно быстрее, так как на нас наседали немцы. Ехали мы очень медленно, поскольку все время приходилось останавливаться при очередной поломке какой-нибудь из подвод. То колесо у кого-то соскочит, то оглобля, то какая-то из подвод застрянет в грязи. Одним словом «обоз».

Только один раз нам удалось переночевать в чистой комнате — в семье местных учителей.

Ко времени, когда мы добрались до Валуек, фашисты уже были в Харькове. Мы были вконец измучены двухнедельной ездой на подводе, но надо было как можно скорее уезжать из Валуек. Расстояние от Харькова до Валуек было чуть больше 100 километров и станцию уже неоднократно бомбили. Медлить было нельзя, но в первое же утро в Валуйках я не узнала Аврумарна. Он почему то начал медлить. В ответ на мое недоумение, он заявил мне, что без продуктов он в поезд садиться не намерен. В чем же дело? Оказалось, что привязанные на ночь к подводе лошади, учуяли наши продукты, взломали картонные чемоданы, в которых они хранились, и съели все наши запасы. Поэтому он, прежде чем идти на станцию, собирался купить продукты в дорогу. А медлить было нельзя, так как со слов железнодорожников со станции уходили уже последние эшелоны.

И здесь я в запале сказала то, что в других условиях и помыслить даже было невозможно. Я ведь всегда была покорной женой, а Аврумарн в своих суждениях зачастую был непреклонен. В спорных ситуациях он заканчивал короткой фразой: «Их об гезукт», что означало по-русски — «я сказал», и на этом спор оканчивался. В этот раз со мной что-то произошло. Или военная обстановка, или грозящая смертельная опасность, но я сказала то, о чем в других обстоятельствах не могло быть и речи. Слова эти стоят у меня в ушах всю мою жизнь.

В запале я выкрикнула: «Командовать парадом буду я!»

(Это фраза, написанная мамой. В этой связи у меня два замечания. Первое. Относительно командования парадом. Это крылатая фраза из, как теперь говорят, бестселлера тех времен — романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Неужели мама прочла этот роман до войны? Он был тогда труднодоступен, и я его прочел только в пятидесятых годах. И второе. Память у людей коротка. Мама забыла, как она вынудила папу бросить учебу, к которой он стремился всю жизнь, когда мы жили в пригороде Харькова). Как ни странно, но после этого необычного выпада, он пошел на станцию. На путях станции он нашел незаполненный вагон, где находилось несколько семей военнослужащих, ехавших от самой границы и мы туда сели.

Встреченный мною железнодорожник сказал, что это последний эшелон, который они отправляют с людьми.