Глава 2 Безумный Бесо

Глава 2

Безумный Бесо

Сосо настрадался от своего отца. Он боялся вечно пьяного Бесо. “Мой Сосо был очень чувствительным мальчиком, – пишет Кеке. – Только заслышав, как его отец на улице поет: “Балаам-балаам”, он бежал ко мне и просился посидеть у соседей, пока отец не заснет”.

Безумный Бесо теперь столько тратил на выпивку, что ему пришлось продать свой пояс, а, по словам Сталина, “для грузина пропить пояс – это самое последнее дело”¹. Чем сильнее Кеке презирала Бесо, тем больше баловала Сосо: “Я всегда тепло укутывала его шерстяным шарфом. Он тоже очень любил меня. Когда он видел своего пьяного отца, его глаза наполнялись слезами, губы голубели, он жался ко мне и просил спрятать”.

Бесо вел себя жестоко по отношению и к Кеке, и к Сосо. Для грузина сын – это гордость, но, возможно, если злые языки все же говорили правду, Сосо стал для Бесо напоминанием о позорнейшем мужском унижении. Однажды Бесо с такой силой швырнул сына об пол, что ребенок несколько дней мочился кровью. “Незаслуженные избиения мальчишки сделали его таким же жестоким и бессердечным, как его отец”, – писал в своих мемуарах одноклассник Сталина Иосиф Иремашвили. Именно из-за отца в Сталине “выработалась глубокая неприязнь” к людям. Молодой Давришеви вспоминает, что Кеке “окружила его [Сосо] материнской любовью и от всех защищала”, а Бесо обращался с ним “как с собакой, избивая ни за что”.

Когда Сосо прятался, Бесо искал его по дому, крича: “Где маленький выродок Кеке? Прячется под кроватью?” Кеке давала мужу сдачи. Однажды Сосо прибежал в дом Давришеви, его лицо было залито кровью, он кричал: “Помогите! Идите быстрее, он убивает мою мать!” Полицейский помчался к Джугашвили и увидел, что Бесо душит Кеке.

Психике четырехлетнего ребенка это наносило тяжкий урон. Его мать вспоминала, что Сосо крепко обижался на отца. Он научился жестокости дома: однажды, чтобы защитить Кеке, он метнул в Бесо нож. Сосо вырос драчливым и свирепым – контролировать его было так тяжело, что самой Кеке, обожавшей свое сокровище, приходилось поднимать на него руку.

“Мать, ставшая главой семьи, кулаком смирявшая мужа, теперь воспитывает сына одна”, – говорила грузинская еврейка, подруга семьи. “Она поколачивала его”, – пишет дочь Сталина Светлана. Когда Сталин в 1930-е в последний раз приехал к Кеке, он спросил, почему она его так сильно била. “Потому ты и вышел такой хороший”, – ответила она. Это сомнительное утверждение. Психиатры считают, что насилие всегда вредит детям и уж точно не учит их любви и состраданию. Многие дети, которых мучили отцы-алкоголики, впоследствии копировали их поведение и били собственных жен и детей, но далеко не все становились кровавыми тиранами[16]. Кроме того, эта культура жестокости была далеко не единственной в воспитании Сталина.

Сам он верил в искупительный эффект и практическое использование насилия. Когда царские казаки стегали демонстрантов нагайками, он писал: “…нагайка оказывает нам большую услугу”. Позднее он был убежден, что насилие – это и священная коса Истории, и полезный инструмент в управлении, и советовал своим подручным “бить, бить и еще раз бить” подозреваемых. В то же время он признавался, что в детстве много плакал.

Семья лишилась дома, в котором родился Сталин; Джугашвили стали скитальцами. За следующие десять лет они сменили по меньшей мере девять домов, убогих съемных комнат – не слишком счастливая обстановка для ребенка². Кеке с сыном отправилась жить к одному из ее братьев, но Бесо пообещал исправиться и вернул жену. Однако он “так и не смог перестать пить”, поэтому Кеке переехала к священнику, отцу Чарквиани.

Кеке видела, как изменился маленький Сосо: “Он стал очень замкнут, часто сидел один и больше не бегал играть с другими детьми. Он сказал, что хочет научиться читать. Я хотела отправить его в школу, но Бесо был против”. Он хотел, чтобы Сталин научился сапожничать. В 1884 году Бесо начал учить его своему ремеслу, но тут Сосо тяжело заболел.

В тот год в Гори свирепствовала оспа. Кеке слышала, как “в каждом доме рыдали”. Ее главный помощник Яков Эгнаташвили “потерял троих из своих чудесных детей в один день. Несчастный отец едва не сошел с ума от горя”. Двое сыновей и дочь Эгнаташвили выжили. Смерть детей – еще одно событие, которое сближала Кеке с “крестным Яковом”. Она ухаживала за заболевшим Сосо. На третий день у него начался бред и лихорадка. Молодой Сталин унаследовал от матери веснушки и каштановые волосы; теперь он был на всю жизнь отмечен оспинами, испещрившими его лицо и руки. Одним из его псевдонимов – и прозвищем, под которым его знала охранка, – было имя Чопур (Рябой). Но он выжил. Мать ликовала, но ее подстерегало новое несчастье. От нее ушел Бесо.

“Смотри за ребенком”, – сказал он, не предложив никакой помощи, чтобы кормить семью. По словам Сталина, Бесо потребовал, чтобы Кеке брала на дом стирку и отсылала деньги ему. “Сколько ночей я провела в слезах! – вспоминает Кеке. – Я не смела плакать при ребенке, потому что это его очень расстраивало”. Сосо “обнимал меня, со страхом смотрел мне в лицо и говорил: “Мамочка, не плачь, а то я тоже буду плакать”. И я брала себя в руки, смеялась и целовала его. Тогда он снова просил дать ему книгу”.

Теперь, оставшись одна с ребенком, без мужниной поддержки, Кеке твердо решила отдать Сосо в школу – ни в семье Бесо, ни в семье Кеке раньше никто школу не посещал. “Я всегда мечтала, чтобы он стал епископом, потому что, когда из Тифлиса приезжал епископ, я в восхищении не могла оторвать от него глаз”. Когда Бесо вновь появился в ее жизни, он наложил на этот план запрет: “Сосо пойдет в школу только через мой труп!” Они подрались; “только плач моего ребенка заставил нас уняться”.

Превратившись в алкоголика, Бесо стал патологически ревнив, но слухи о неверности и коварстве его жены, которая ниспровергла его Богом данную власть, власть грузинского мужчины, и тем самым ополчила против него горожан, очевидно, ускорили его окончательное падение. О бедственном положении Кеке было хорошо известно: Эгнаташвили, отец Чарквиани и начальник полиции Давришеви помогали ей. Даже Дато, добрый подмастерье из мастерской Бесо, во время Второй мировой войны напомнил Сталину, что обнимал и защищал его. Од нажды на улице какой-то русский обозвал щуплого Сосо саранчой. Дато ударил его и был арестован. Но судья только посмеялся, а Эгнаташвили, покровитель семьи, “заплатил за ужин, который устроили для того русского”.

Жизнь Кеке рушилась. Предприятие прогорало, и даже Дато покинул их, чтобы открыть собственную сапожную мастерскую[17]. В 1938 году Сталин вспоминал, что, когда ему было десять лет, его отец лишился всего. Бесо проклинал свою злую судьбу, но в конце концов его крах пошел на пользу будущему вождю – ведь он стал пролетарием! Впрочем, десятилетний Сосо был этому вовсе не рад.

Давришеви нанял Кеке помогать по хозяйству. Она стала прачкой у Эгнаташвили и все время была у них дома, где Сосо часто обедал. Из воспоминаний Кеке понятно, что Эгнаташвили любил Сосо, как и его жена Мариам, которая дарила им корзины с едой. Если у Кеке раньше и не было романа с Эгнаташвили, теперь он точно начался. “Наша семья выжила только благодаря его помощи, – пишет Кеке. – Он всегда помогал нам, а у него была своя семья… и, честно говоря, я чувствовала себя неловко”.

Священник поддержал ее план дать Сосо образование, и она попросила чету Чарквиани, чтобы их сыновья-подростки обучали Сосо русскому вместе с младшими детьми. Она чувствовала, что ее сын – одаренный мальчик. Старшие братья обучали свою сестру, и та не могла отвечать на их вопросы – а маленький Сталин мог. В пожилом возрасте он с гордостью рассказывал, что выучился читать и писать быстрее остальных детей: в конце концов уже он стал учить подростков. “Все это держалось в тайне, – говорит сын священника Чарквиани, Котэ, – потому что дядя Бесо с каждым днем становился все злее и угрожал нам: “Не сметь портить моего сына, не то я вам!” Он за ухо тащил Сосо в мастерскую, но, как только уходил, Сосо возвращался к нам, мы закрывали дверь и учились”. Давришеви тоже позволили Сталину учиться вместе с их сыном.

Кеке была так очаровательна, а Бесо настолько ужасен, что все хотели ей помочь. Теперь ей нужно было каким-то образом определить Сосо в отличное городское духовное училище, чтобы он стал епископом. Она сделала несколько попыток. Но училище принимало только детей духовенства. Чарквиани решил проблему, заявив, что отец Сталина был дьяконом, но ни в каких документах это не отражено. Не шепнул ли он кому-то из училищного начальства, что он сам или другой грешный священнослужитель был настоящим отцом мальчика? Не этот ли обман заставил Сталина впоследствии заявить, что его отец был священником?

Сосо сдал экзамены – знание чина богослужения, чтение, арифметику и русский язык – и так отличился, что его зачислили сразу во второй класс. “Я была бесконечно счастлива”, – пишет Кеке. Но Бесо, который уже не мог работать, пришел в ярость³.

Безумный Бесо разбил окна в духане Эгнаташвили. Когда Кеке пожаловалась Давришеви, Бесо напал на полицейского на улице, ударив его сапожным шилом. Занятно, что городской голова Журули счел это доказательством того, что полицейский был отцом Сосо. Но Давришеви не арестовал Безумного Бесо. По словам сына Давришеви, рану тот получил незначительную, и у него были некие личные отношения с “очень красивой” Кеке: “он всегда принимал особое участие в Сосо”. Давришеви всего лишь приказал Бесо убраться из Гори, и тот отправился в Тифлис и поступил на обувную фабрику Адельханова, где когда-то начинал работать. Иногда Бесо скучал по сыну и посылал Кеке деньги, прося позволения вернуться. Кеке несколько раз уступала, но из этого ничего не выходило.

Отец Сталина потерял уважение, на которое имел право как мужчина, не говоря уже о чести карачохели. В грузинском обществе, строившемся на понятиях чести и позора, это было равносильно смерти. Теперь он, по словам Кеке, был “полумужчиной”, и это довело его до крайности. На какое-то время он исчез, но на самом деле всегда находился где-то неподалеку⁴.

Кеке нашла хорошую работу в ателье сестер Кулиджановых, которые открыли в Гори дамский магазин. Здесь Кеке проработала семнадцать лет. Теперь, когда у нее появились свои деньги, она постаралась “сделать так, чтобы сердце моего сына не знало горести, – я давала ему все необходимое”.

Она растила его грузинским рыцарем – к этому идеалу он стремился, чтобы быть рыцарем рабочего класса. “Мужественный человек должен остаться всегда мужественным”, – писал он своей уже старой матери. Он считал, что больше похож на Кеке, чем на Бесо. Он “любил… свою мать, – вспоминала его дочь Светлана. – Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким”. “Я нежно любила отца – и он меня. Как он сам утверждал, я была очень похожа на его мать, и это его трогало”. Но Кеке постепенно теряла влияние на него.

“Сталин не любил свою мать”, – уверяет сын Берии. Другие, в основном грузины, божатся, что он называл ее шлюхой. Но враги Сталина часто рассказывали о нем истории, выставлявшие его чудовищем. По предположениям психиатров, его смущало то, что в Кеке были слиты образы девы и блудницы, – возможно, поэтому он будет впоследствии относиться к сексуальным женщинам с подозрением.

Приводили ли его в ужас плотские желания Кеке? Возможно, он не любил мужчин, которые встали на ее защиту? Впоследствии он стал склонен к пуританству, но с возрастом это происходит со многими. Мы достоверно знаем только то, что он был воспитан в строгой, лицемерной и маскулинной культуре, но его взгляды на половую мораль в бытность молодым революционером были довольно мягкими, почти либеральными.

Сосо был “предан только одному человеку – своей матери”, – утверждает Иремашвили, который хорошо знал обоих и вовсе не был доброжелателен к Сталину. Скорее всего, они начали отдаляться друг от друга из-за ее саркастической манеры говорить правду в лицо – по словам сына Берии, “она не стеснялась выражать свое собственное мнение по любому вопросу”, – и из-за ее тяги контролировать жизнь сына. Ее любовь, как и любовь самого Сталина к собственным детям и друзьям, могла подавлять, была тяжелой. Мать и сын были сильно схожи – здесь и лежал корень проблемы.

Но по-своему он ценил ее неотступную любовь. Во время Второй мировой войны он добродушно смеялся, вспоминая, как нянчилась с ним Кеке. Он рассказывал маршалу Жукову, что она его “почти до шестилетнего возраста не отпускала от себя”⁵.

В конце 1888 года, когда Сосо было десять лет, он с триумфом поступил в Горийское духовное училище[18], располагавшееся в красивом двухэтажном кирпичном здании возле нового вокзала. Как ни бедна была Кеке, она не могла потерпеть, чтобы ее сын выглядел нищим среди ухоженных детей священников. “Я… увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, одетый в длинный, доходящий до колен архалук [кавказский кафтан], в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким кожаным поясом. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце”, – вспоминал Вано Кецховели, вскоре ставший другом Сталина. “Маленького роста, худощавый, на нем узкие брюки в сапогах, рубашка, сзади в складках собранная, на шее шарф… сшитая из материи сумка” – так описывал Сталина другой однокашник. Вано был поражен: такой одежды не было ни у кого “ни в нашем, ни в каком-либо другом училище. <…> Учащиеся окружили его” в восхищении. Мальчик из беднейшей семьи был одет лучше всех – настоящий горийский лорд Фаунтлерой. Кто же заплатил за эти прекрасные вещи? Наверняка не обошлось без священников, духанщиков и полицейских.

Одежда одеждой, но страдания воспитали в Сталине крутой нрав. “Из страха мы его избегали, – пишет Иремашвили, – но в то же время нас к нему тянуло”, потому что в нем было что-то совершенно “недетское” и “очень страстное”. Он был странным ребенком: “У Сосо была своеобразная манера выражать свое удовольствие. Когда он чему-нибудь радовался, то щелкал средним и большим пальцем, кричал звонким голосом и прыгал на одной ноге”[19]. Во всех воспоминаниях о детстве Сталина – написанных и убежденными сторонниками культа личности, и его непримиримыми противниками – подчеркивается, что уже в десятилетнем возрасте Сталин обладал необычайной притягательностью⁶.

Примерно в то же время, вероятно вскоре после поступления в училище, он опять чудом избежал смерти. “Утром я отправила его в училище живым и здоровым, – вспоминает Кеке, – а днем мне его принесли без сознания”. На улице его сшиб фаэтон. Мальчики играли в “труса”, хватаясь за оси проезжающих мимо экипажей. Видимо, так Сталин и получил травму. Бедная мать вновь “сходила с ума от страха”, но врачи лечили Сосо бесплатно – или, возможно, им втайне платил Эгнаташвили. Кроме того, как потом рассказывал Сталин, Кеке позвала деревенскую знахарку, которая по совместительству работала в цирюльне.

Из-за этого случая у Сосо появился еще один – в добавление к сросшимся пальцам на ноге, оспинам и слухам о незаконнорожденности – повод для настороженности и чувства неполноценности, еще один знак отличия. Он на всю жизнь повредил левую руку и, значит, уже не мог соответствовать идеалу грузинского воина – позже он утверждал, что из-за травмы не научился как следует танцевать, но драться мог[20]. С другой стороны, увечье спасло его от призыва в армию и, возможно, от смерти в окопах Первой мировой. Но Кеке волновалась, не помешает ли травма его будущему епископству. “Когда ты станешь священником, сынок, как же ты будешь держать чашу для причастия?” – спрашивала она.

“Не волнуйся, мама! – отвечал Сосо. – До того как я стану священником, рука заживет, и я смогу держать ею хоть всю церковь!”⁷

Помимо игры “в труса” на улицах Гори было множество опасностей. Город славился тем, что царские власти никогда не могли навести в нем порядок. Так и получилось, что Сосо, хоть и быстро стал первым учеником, вел двойную жизнь: мальчик из хора – и уличный драчун, наполовину нарядный маменькин сынок, наполовину беспризорник.

“Редко выдавался день, – говорит Котэ, сын священника Чарквиани, – когда бы его кто-нибудь не побил (и тогда он в слезах бежал домой) либо когда он сам кого-нибудь не побил”⁸. Таким уж городом был Гори.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.