В УКРЕПРАЙОНЕ «ИЛЬМЕНХОРСТ»

В УКРЕПРАЙОНЕ «ИЛЬМЕНХОРСТ»

Где короткими перебежками, а где ползком, по-пластунски, пробирается, держа путь на юг, группа «Джек». В стороне остаются освещенные луной крутые черепичные крыши деревни Миншенвальде. В первую же ночь разведчики переходят через железную дорогу Тильзит — Кенигсберг. Вот она, узкая среднеевропейская колея, ее ширина — 1435 миллиметров.

Советская железнодорожная колея заметно, почти на девять сантиметров, шире. Всем в группе памятна эта «среднеевропейская» колея — было время, немцы перешили на свой манер чуть не все железные дороги от Бреста до Брянска и за Брянском почти до Москвы…

Слева раздается заунывный паровозный гудок — от Меляукена, стуча колесами на стыках, поезд идет на станцию Лабиау.

Вот бы, по доброму партизанскому обычаю, оставить под шпалой на этом безлюдном лесном перегоне «визитную карточку» группы «Джек» — килограммчиков этак пять тола с верной «ПМС» — противопоездной миной Старикова! Но разведчики проходят мимо — всякие диверсии «Джеку» строго-настрого запрещены. Да и нет у них тола, если не считать семидесятиграммовых кругляшек в противопехотках, предназначенных для преследователей.

— Выходит, иди воевать, да не смей стрелять! — сокрушенно вздыхает Ваня Мельников.

Может быть, здесь, на этой стороне «железки», найдет «Джек» надежное укрытие?

Километрах в трех-четырех за «железкой» группа ползком перебирается через широкое бетонное шоссе. Аня ползет, стараясь не испачкаться в полупросохших лужицах черного масла.

На той стороне тоже тянутся культурные, рассеченные частыми просеками леса. Шпаков решает идти дальше, на юго-восток, под Инстербург.

Сухо хрустит под ногами седой лишайник. Загадочно тихи просеки. Молчат сосны.

Дневка проходит в заросшем можжевельником овражке, недалеко от деревни Ежернинкен, что лежит на магистральном шоссе Тильзит — Велау. Пополудни какие-то жители этой деревни проезжают по давно не езженой дороге краем оврага. Разведчики, замерев, видят трех стариков бауэров на фурманке. Один из них сидит с раскрытой газетой «Остдейче Цейтунг» в руках. Если заметят, надо будет догонять их и… Но старики, увлеченные неторопливой беседой, не глядят в овраг; только породистый тракененский конь косит туда равнодушным глазом да наплывают, редея, облачка табачного дыма из трубок…

Шпаков оказывается еще более строгим командиром, чем капитан Крылатых. Он берет на учет все наличные продукты, распекает Юзека Зварику за неумеренный партизанский аппетит и устанавливает «блокадную» норму — в сутки по одной банке американской свиной тушенки на девять человек.

На следующее утро Аню подташнивает, у нее кружится голова, противно сосет под ложечной, но Аня не падает духом. Правда, она уже чувствует, что тут придется голодать куда сильнее, чем в Сеще.

Первого августа дневка проходит недалеко от просеки, на которой посажен картофель. Пышная зеленая ботва усыпана белыми и фиолетовыми цветами.

От голода все сильнее, нестерпимее жжет в пересохшем рту, гложет в желудке.

— Давайте, ребята, накопаем картошки, когда стемнеет, — предлагает Аня.

— Эх, рубануть бы сейчас молодой картошечки со сметанкой и укропчиком! — мечтательно произносит Ваня Овчаров, глотая слюну.

— От сырой бульбы пузо лопнет! — мрачно изрекает Зварика.

— Конечно, накопаем! — поддерживает Аню Шпаков. — Может, когда и удастся развести костер.

— К тому времени, — угрюмо усмехается Ваня Мельников, — ваша молодая картошка здорово постареет!

— Есть у немцев такая поговорка про покойников, — добавляет Раневский. — Мы говорим — землю парить, а они — смотреть снизу, как растет картошка…

— Не смешно! — сухо обрывает его Шпаков.

Сумрачен бор. Ни единого птичьего голоса. Только, курлыча, высоко в небе пролетают на юг журавли. Не за горами осень… А если вдруг война затянется? Что будет с группой «Джек» осенью? А зимой? Нет, зимой тут Лебедю не прожить…

В ночь на четвертое августа группа наталкивается на оборонительную полосу. Надолбы, эскарпы, «зубы дракона». Все подготовлено для обороны. И кругом — ни души. Жутко видеть черные проемы дверей, черные амбразуры железобетонных дотов, ходы сообщений. А вдруг там притаился враг! Разведчики прислушиваются. Ни звука. Только перешептываются о чем-то сосны…

— Осторожно! — шепчет Шпаков. — Могут быть мины! Вдруг и впрямь тут мины — поди разгляди их в эту безлунную ночь.

Впрочем, разве не словно на минах ходят они с первого дня в Восточной Пруссии!…

— Соблюдай дистанцию, — добавляет Шпаков, — три метра.

Добрую половину ночи тратит Шпаков на то, чтобы при свете звезд нанести на карту хотя бы часть оборонительной полосы. Он посылает в одну сторону Овчарова и Целикова, в другую — Мельникова и Тышкевича. Целый час идут обе пары вдоль оборонительной полосы, и не видать ей ни конца, ни края.

Разведчики идут, подсчитывая, сколько заготовлено на каждый километр бетонированных площадок для тяжелых орудий. Три ряда траншей, колючая проволока, противотанковый ров, бронированные колпаки. И — загадочное дело: почти все амбразуры нацелены на северо-запад, а не на юго-восток.

Описывая эту оборонительную полосу, Шпаков высказывает в радиограмме предположение, что она тянется, по крайней мере, от Тильзита до Велау и является как бы северо-западной стеной огромной крепости. Так разгадывает он тайну нацеленных на северо-запад амбразур. И оказывается прав: обнаруженная «Джеком» оборонительная полоса — лишь часть обширного укрепленного района «Ильменхорст» — основного укрепрайона северо-восточного угла провинции Восточная Пруссия, центром которого является город Инстербург.

Именно в этот укрепленный район и вошла группа «Джек».

Из отчета штаба 3-го Белорусского фронта:

«…B Восточной Пруссии мы не имели ни одной разведывательной точки. О рубежах обороны да и вообще обо всем тыле противника в этой области Германии у нас было слабое представление. В такой обстановке для раздумий времени не оставалось — надо было действовать решительно, быстро, идя на вынужденный риск и повышенные потери. Иного пути не было…»

К утру зарядил моросящий дождь. Шпаков бросает взгляд на часы: половина пятого, через десяток минут взойдет солнце, пора подыскивать место для дневки. Он останавливает группу в лесу под деревней Гросс-Бершкаллен, что связана узкоколейкой с Инстербургом.

Разведчики устраиваются неподалеку от большого пустого дота на перекрестке просек. День проходит без происшествий.

За полчаса до захода солнца, по приказу Шпакова, Зина связывается с «Центром». Теперь Аня помогает Зине. Хозяин узнает об укрепленной полосе, о гибели командира. Потом Зина принимает известия из Москвы. Разведчиков ожидает сюрприз.

Оказывается, войска 3-го Белорусского, того самого фронта, на который работает, чьими глазами и ушами является группа «Джек», еще 1 августа освободили Каунас. А от Каунаса до Инстербурга всего сто сорок километров.

Рассудительный Зварика сразу же начинает высчитывать:

— Если наши хлопцы будут наступать по четырнадцать километров в день, то через десять дней они придут сюда!

— Теперь все ясно, — задумывается Мельников. — Та немецкая дивизия, с которой мы повстречались ночью, спешила на помощь Третьей танковой армии под Каунас!

— Каунас! — шепчет Раневский. — Он чуть не стал для меня могилой…

— Послушай-ка Берлин, — просит Шпаков Раневского. — Что там Геббельс заливает?

Зина настраивается на берлинскую «Дейчландземдер». Прошли те времена, когда эта мощная радиостанция, громыхая на весь мир, почти каждое сообщение ставки фюрера начинала громоподобным трубным кличем сотни фанфаристов. Не до фанфаронства Берлину теперь, в августе сорок четвертого…

Давно отзвонили колокола рейха по Шестой армии, погибшей в Сталинграде, отзвонили и замолкли. Их перелили на пушки, и потому не плакали колокола после прошлогоднего Курского побоища, после гибели группы армий «Центр» этим летом в Белоруссии. Не объявлял Геббельс и официального траура…

Высокий светловолосый Раневский присаживается на корточки, надевает наушники. Лицо его суровеет. При звуках немецкой речи ему вспоминается лагерь «Б» в Каунасе, где он пять долгих месяцев жил как в аду.

Раневскому двадцать четыре. Родился он в деревне Мякоты под Минском, в семье поляка-крестьянина. Учился в минской школе, там вступил в комсомол. Война застала его в ленинградском комвузе имени Крупской. В августе сорок первого будущий историк ушел с третьего курса в 1-ю Ленинградскую авиабригаду, отважно дрался против тех самых гитлеровских дивизий, которые обороняли теперь Восточную Пруссию. В конце сентября попал в плен под станцией Мга. Третий смелый побег в марте сорок второго оказался удачным. Чуть живой добрался до отцовского дома; там его выходили сестры. Как только встал на ноги — связался с подпольщиками, а после провала бежал к партизанам. Сначала воевал в отряде «Буревестник», оттуда перешел в отряд имени Фурманова партизанской бригады имени Рокоссовского, а затем, в начале августа 43-го, стал одним из главных помощников командира разведывательной группы штаба Западного фронта Михаила Минакова. В этой группе он и встретил капитана Крылатых.

Заслуга Раневского — широкая сеть связных в Минске, Столбцах, Дзержинске. Ему удалось завербовать и немцев в погонах вермахта.

С помощью одного из своих агентов он похитил в генерал-комиссариате Белоруссии план военных объектов и укреплений Минска.

И вот Натан Раневский, недавний узник лагеря «Б» в Каунасе, узнает, что Каунас стал советским! Для него, Раневского, это особенно большой праздник. А что говорят немцы? Он плотнее прижимает к ушам наушники… О, это интересно! Ставка фюрера признает, что 1 августа русские войска перерезали сухопутные коммуникации, связывающие группу армий «Север» с Восточной Пруссией! Сильные бои в районе Чудского озера… Русские рвутся к фатерланду — к Восточной Пруссии… Исключительно тяжелые бои под Вилкавишкисом…

Раневский с улыбкой кивает друзьям — потерпите, есть что послушать! Глаза его вдруг загораются. В них радость и тревога.

— Друзья! — не выдерживает он. — Восстание в Варшаве. Немцы отрезаны!… Повстанцы захватили вокзалы! Но немцы удерживают мосты через Вислу!

Восстала Варшава! Вновь радостно обнимают друг друга разведчики. Они не могут предвидеть трагический исход борьбы героев-варшавян…

Безлунной ночью группа подходит ближе к Инстербургу, почти к самым окраинам этого построенного тевтонскими рыцарями города.

В почти беспросветных потемках с трудом продираются они ельником, разводя руками густые ветви. В час после пополуночи они слышат гул бомбежки, так хорошо знакомый Ане, видят повисшие над станцией осветительные авиабомбы, бегущие лучи прожекторов — наши бомбят Инстербург, этот крупнейший после Кенигсберга железнодорожный узел Восточной Пруссии.

Бешено тявкают зенитки, глухо ухают фугаски. Но вскоре все стихает, тревожно перекликаются лишь паровозы на стратегической железной магистрали Тильзит — Инстербург — Бромберг — Берлин.

Сегодня новолуние. Только к шести утра восходит молодой месяц и повисает над Инстербургом запоздалой бледной ракетой.

Так и не находит Шпаков мало-мальски сносного места для базы под Инстербургом. Слишком много кругом населенных пунктов и дорог, везде войска, весь день тарахтят тракторы и бульдозеры — вывозят из лесу древесину для постройки новых укреплений, прокладывают дорогу по просеке.

Дорогу на юг преграждает полноводная Прегель. Значит, не удастся обосноваться и в запасном районе действий. Пожалуй, там за «железкой» даже потише было. И леса погуще, и фольварков меньше. Просто удивительно, что в этом гитлеровском муравейнике под Инстербургом группа еще не столкнулась в лоб с немцами…

— Из огня да в полымя! — ворчит Мельников.

На дневке Шпаков и Мельников долго обсуждают дальнейшие планы «Джека». Наконец решают: попробовать запастись продуктами и, если ребята наделают шуму, жарить обратно через «железку», пока укрепления в лесу не заняты войсками. Третий Белорусский наступает, фрицы откатываются. Того и гляди, займут они свои укрепления и группа окажется в стальном капкане.

Поход из-под Эльхталь был вовсе не напрасным, коль удалось обнаружить передвижение к фронту неизвестной дивизии и новый укрепрайон. Но нельзя забывать, что Хозяин определил главным объектом группы «Джек» железную дорогу Тильзит — Кенигсберг.

Об этом решении Коля Шпаков шепотом рассказывает всей группе.

— Ну как? Согласны, друзья?

— Согласны. Конечно. Факт, — отвечают двое, трое. Остальные молча кивают.

Никто не удивляется, что командир советуется с каждым. Иначе нельзя.

Шпаков достает тонкую пачку курительной бумаги, расшитый какой-то белорусской девушкой кисет с легким табаком. Друзья закуривают.

Не сказано ни одного громкого слова, но для всех в группе ясно, что общее решение означает: «Выполним задание командования или погибнем, выполняя его».

Всем, а особенно Шпакову памятны толковые слова, сказанные майором Стручковым капитану Крылатых перед самым вылетом на аэродроме:

«В армии мы делаем главный упор на дисциплину, которая опирается на сознательность. У нас же, разведчиков, — на сознательность, которая обусловливает дисциплину. Над вами там не будет начальства, там вы сами по себе. Когда можно — посоветуйтесь, но последнее слово остается за командиром…»

— Раз эти пруссаки не открывают дверей после темна, — говорит под вечер Шпаков, — попробуем зайти к ним засветло, часиков так в полдевятого.

…В тихий час заката пожилой бауэр отдыхает, покуривая трубку, на крыльце дома. Рядом с ним сидит, уткнув подбородок в ладошки, его белокурая внучка.

— Какой красивый сегодня закат! Правда, дедушка?

— Это ангелы пекут хлеб, внучка, — отвечает бауэр. — А тебе уже спать пора, моя красавица. Уже полдевятого!

Из раскрытых окон плывут задумчиво-печальные звуки серенады Шуберта.

Девочка уходит в дом, на ходу качая на руках большую фарфоровую куклу, такую же белокурую, как она сама.

Обрывается музыка. Меркнет розовый закат. Обманчива буколическая идиллия…

На опушке в густеющих тенях притаились трое — Мельников, Раневский и Зварика.

— Тряхнем этот фольварк, — шепотом спрашивает Зварика.

Взгляд Мельникова скользит по каменной стене, крепким воротам, телефонным столбам…

А на крыльцо, переодевшись в коричневую форму CA, выходит пожилой бауэр. Закинув за плечо винтовку, он затягивает туже широкий кожаный пояс с кинжалом, на лезвии которого выгравирован девиз штурмовиков: «Аллес фюр Дейчланд!»

— Заприте за мной ворота! — кричит он, садясь на велосипед. — Вернусь, когда поймаем этих проклятых парашютистов!

В сумерках разведчики подкрадываются к каменной ограде. Но там бегает взад-вперед, заливаясь густым злобным лаем, спущенная с цепи эльзасская овчарка. Ей вторят собаки на соседних фольварках…

Разведчики переглядываются. Фольварк надо выбирать поменьше, победнее, чтобы не оказалось в нем разной прислуги, сторожей, «восточных рабочих»… Хуже всего, если нарвешься на стоящих на постое солдат.

…Через полчаса разведчики тщательно изучают следы на проселке, ведущем к уединенному фольварку. Часто попадается на пыльной обочине хорошо видный при свете месяца характерный след вермахтовского сапога, подбитого гвоздями с широкими шляпками и подковкой. Ведут эти следы и к дому и от дома… Нет, в такой дом лучше не заглядывать.

…В полдесятого заходит молодой месяц, но еще довольно светло… У этого дома нет солдатских следов. Казалось бы, все в порядке. Но видны другие следы на проезжей части дороги…

Зварика принюхивается к дороге — пахнет бензином. Мельников заглядывает за ограду — так и есть, во дворе стоят пять мотоциклов и грузовик, все с номерами сухопутных сил вермахта. Сюда тоже лучше не казать носу.

…Из-за ставен доносятся звуки томного аргентинского танго. Радиола играет «Кумпарситу». Приглушенный смех, голоса; много, слишком много мужских голосов. За стеной — враг.

Бывших партизан так и подмывает швырнуть гранату в окно…

Нельзя. Дальше, дальше, этот дом тоже не подходит для ночного визита.

— Вер да?

— Откройте, пожалуйста!

— Я спрашиваю — кто там?

— Беженцы-фольксдейче из Каунаса. Не могли бы вы…

— Проваливайте отсюда по-хорошему. Разве вы не знаете про полицейский час — с десяти вечера до шести утра? Не знаете, что всем строжайше запрещено открывать ночью дверь и вообще пускать к себе незнакомцев? Это карается смертью! Слышите вы — смертью!

…Мельников, Зварика и Раневский стучат в обитую железом массивную дверь. Сначала вежливо — костяшками пальцев. Потом кулаком. Стучат в ставни. Звуки ударов разносятся далеко окрест. За дверью, за ставнями — ни звука. Но на дверях нет замка — значит хозяева дома. Зато тяжелые железные замки висят на дверях каменной конюшни, свинарника, амбара.

Заперты все окна на втором этаже. Взорвать дверной замок противопехоткой? Нет, шуметь нельзя…

…Еще один фольварк. Этот побогаче, но, кажется, пуст!

В брошенном господском доме разведчики шуруют на кухне, в пустых кладовых. Раневский проходит с электрофонариком в гостиную. Над камином — бюст Гитлера. Гостиная обставлена в стиле старогерманского барокко, много и тевтонской готики. На столе — коробка с бразильскими сигарами. У застекленного бара — разбитая бутылка из-под малиновой шварцвальдскои водки.

Сбоку красуется консольный радиоприемник марки «телефункен» с диапазоном коротких волн, — не то что у бауэров, которым разрешено иметь только маломощные «народные приемники». Видать, хозяева поместья — юнкера, важные птицы, они не побоялись смотать удочки, несмотря на запрет гаулейтера Коха.

А здешний хозяин забыл даже впопыхах — подумать только! — рядом с бюстом родоначальника «тысячелетнего рейха» — «Майн кампф»! Раневский освещает фонариком раскрытые страницы: «Если речь идет о получении новых территорий в Европе, то их следует приобрести главным образом за счет России. Новая германская империя должна будет в таком случае снова выступить в поход по дороге, давно уже проложенной тевтонскими рыцарями, чтобы германским мечом добыть нации насущный хлеб, а германскому плугу — землю».

Разведчиков, впрочем, больше интересует находка на кухне — пачка эрзац-кофе, десяток пакетиков с сахарином, банка яблочного мармелада.

— Вот и все! — жалуется Зварика. — Хоть шаром покати. Все вывезли, кулаки проклятые!…

…Разведчики останавливаются в лесу перед большим темным зданием.

— Что за дом? — шепчет Овчаров.

Мельников с минуту изучает контуры здания, подсобных построек, поводит носом — пахнет скипидаром.

— Подождите меня тут! — С этими словами Мельников исчезает.

Вернувшись минут через пять, спрашивает Овчарова:

— Ты, тезка, случайно, на скрипке не играешь?

— Нет, — отвечает ошарашенный Овчаров, — а что?

— А то, что тут хватит канифоли всем Бусям Гольдштейнам. Смолокурня. Лесохимический завод. Смола, формалин, уксус к пельменям. Но жрать нечего.

— Кто там?

— Полиция!

— Это вы, фельдфебель Краузе?

— Яволь! Откройте!

— Одну минуточку… Извините, я что-то не узнаю вашего голоса… Марта! Соедини меня с полицейским участком!… Алло! Дежурный?…

Разведчики убегают, чертыхаясь. Телефон — это куда ни шло. По дороге идет патруль «ландшутц» — сельской стражи.

…Разведчики ищут и не находят фольварка, около которого не было бы телефонных столбов. Мельников взбирается на столб, перерезает финкой провода.

— Кто там?

— Эсэс!

— Нам запрещено открывать…

— Не разговаривать, старая перечница! Именем закона… Открывай, а то плохо будет!

— Минутку!…

Шаги удаляются. Мельников, Раневский и Зварика ждут по всем правилам — сбоку от дверей и окон… Со скрипом открывается окно на втором этаже. Высовывается черное рыльце двустволки. Грохочет выстрел. Крупная свинцовая дробь бьет градом по каменным плитам, с визгом рикошетирует, поднимает пыль. Резко пахнет порохом, звенит в ушах.

— Вот гад! Ну и гад! — шепотом ругается, отползая, Зварика. — Патрончики небось с медвежьим зарядом!

— Шире шаг, ребята! — подбадривает Шлаков уставших, голодных разведчиков, — Мы обнаружили себя. Быть облаве! Надо уйти как можно дальше.

Хозяйственная операция сорвалась, а разведчики так надеялись разговеться. Шпаков видит — и девчата и парни едва плетутся, бредут слепо, не глядя по сторонам. Зина грызет молодую еловую шишку.

Около трех часов ночи Шпаков решается:

— Будем жечь костер! Запасайтесь дровишками!

Нарубить дров в этих культурных немецких лесах невозможно. Все деревья на учете. Нельзя даже прихватить охапку валежника на вырубках. И там учет. Нет сухостоя, нет бурелома — все это вывозится из леса. Вот и приходится разведчикам собирать дрова не с бору по сосенке, а буквально с лесного квартала по щепочке. Тут из поленницы прихватишь чурку, там сунешь в карман горсть шишек.

Бетонный мостик через ручей. Выставив в обе стороны дозорных, разведчики наполняют фляжки водой. Шпаков подбирает место для костра в лощинке поглубже, обнесенной со всех сторон колючим частоколом сосен и елок. Затем рассылает дозорных — надо убедиться, что поблизости, в радиусе, по крайней мере, одного километра, нет никаких лесничевок, фольварков, военных лагерей.

Тышкевич мастерски — с одной спички — разводит огонь, а Зварика и Овчаров маскируют его плащ-палатками со всех сторон. Наверное, и во времена доисторической борьбы за огонь не принимали наши волосатые предки столько предосторожностей, разводя костер…

Мельникову и Раневскому Шпаков дельно советует отойти от костра подальше:

— Вам опять к немцам в гости идти, так чтобы от вас, «беженцев», костром за версту не пахло.

Огонь разгорается. Девчата сливают в четыре новеньких, еще не закопченных алюминиевых котелка воду из фляжек, достают из вещевых мешков концентраты пшенной каши, засыпают в два котелка. Картошка молодая, чистить ее не надо, достаточно обтереть платком — сойдет и так. Когда над лесом с воющим металлическим звоном пролетает «мессер», Зварика и Овчаров надежно прикрывают костер плащ-палатками.

Через полчаса разведчики закатывают пир. Каша удалась на славу, хотя и попахивает почему-то хозяйственным мылом. Картошка не доварилась, но от одного ее запаха слюнки так и текут. Выходит почти по четверти котелка каши и столько же картошки на брата! Уже не осталось ни хлеба, ни сухарей, зато имеется еще соль… Впервые за столько дней — даже глотку жжет с отвычки — наелись ребята горячего. Правда, не до отвала, не хватает телу блаженной теплой сытости, но все-таки…

Оставшимся после картошки кипятком Аня заваривает трофейный эрзац-кофе, хотя весь сахар и мармелад, увы, уже съедены. Всем достается по нескольку глотков кофе с сахарином.

Шпаков не дает ребятам засиживаться. На дневку группа остановится в другом месте. Уничтожить все следы костра и бивака — и скорее в путь! Группа не может быть уверена, что никто не видел костра в лесу, не почуял запаха дыма. Запах дыма далеко разносится… Может быть, немцы уже звонят по телефону — спешат донести, что в таком-то лесном квадрате кто-то ночью развел костер…

— Алло! Штандартенфюрер? Говорит группенфюрер Шпорренберг. Чем вы там, черт возьми, занимаетесь в Инстербурге? Гаулейтер Кох, начальник эсэсовской охраны ставки фюрера СС-оберфюрер Раттенхубер и сам рейхсфюрер СС Гиммлер хотят знать, почему вот уже десять дней силы СС и полиции безопасности не могут выловить русских парашютистов?

— Разрешите доложить, группенфюрер! Обнаружено десять русских парашютов ПД и один грузовой парашют с тюком. Значит, их было десять человек. Один убит под деревней Едрайен при прорыве внешнего кольца окружения. Их осталось девять. К ним никто не примкнул — это видно по количеству стреляных гильз «ППШ», собранных на месте стычки у моста. Из разных фольварков доносят о ночных визитах… Но это могут быть и беглые военнопленные и восточные рабочие. Их становится все больше по мере подхода к границам провинции русских войск. Точно известен маршрут группы парашютистов по выходу в эфир ее радиста — вчера группа неожиданно оказалась под Инстербургом. Записаны тексты радиограмм. Нет, их никак не удается расшифровать…

— Послушайте! Я говорил с генералом Геленом. Генерал — знаток Восточной Пруссии и говорит, что не понимает, как эти русские разведчики ухитрились прожить неделю в здешних лесопарках. Однако их поимкой генерал Гелен не может заняться — он руководит разведкой ОКВ, а не контрразведкой. Долг чести СС — справиться с этой задачей без помощи армии!

— Мы консультировались со специалистом из дивизии «Бранденбург» полковником Хейнцем. У него богатый опыт заброса разведывательных групп в Россию. Он убежден, что советские разведчики не протянут и недели в Восточной Пруссии… Да, да, тот самый Хейнц, люди которого захватили мост через Западную Двину, — мы тогда смогли прорваться с Манштейном к Ленинграду… Простите, поймать их сейчас не так легко… Хейнц считает, что это особая большевистская команда смертников — «химмельфарскомандо»[1]…

— Так помогите же им, черт возьми, скорее вознестись на небо! Рейхсфюрер не желает слышать о каких-то объективных трудностях, он требует, чтобы парашютисты-шпионы были немедленно выловлены.

— Группенфюрер! Вы же знаете, что эта группа еще действует только потому, что по приказу рейхсфюрера все наши силы заняты сейчас борьбой против участников покушения на фюрера двадцатого июля.

— Бросьте эти отговорки! Эта группа действует в районе ставки фюрера! Понимаете вы это или нет? Ее ликвидация — ваша первейшая задача! Хайль Гитлер!