1978 год

1978 год

Вступив в отчаянную гонку со смертью, Владимир Высоцкий прекрасно понимал, на чьей стороне в скором времени будет победа. Но не зная точно, когда наступит развязка, он теперь каждый из отпущенных ему судьбой дней проживал так, как будто это был последний день в его жизни.

Написанное им в один из дней 1978 года стихотворение «Упрямо я стремлюсь ко дну» со всей очевидностью указывает на внутреннее состояние Высоцкого:

Упрямо я стремлюсь ко дну —

Дыханье рвется, давит уши…

Зачем иду на глубину —

Чем плохо было мне на суше?

Там, на земле, — и стол, и дом,

Там — я и пел, и надрывался.

Я плавал все же — хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Линяют страсти под луной

В обыденной воздушной жиже, —

А я вплываю в мир иной:

Тем невозвратнее — чем ниже.

Михаил Шемякин в своих воспоминаниях говорит о том же: «В последние два года Володя говорил о смерти постоянно. Он не хотел жить в эти последние два года. Я не знаю, какой он был в России, но во Франции Володя был очень плохой. Я просто уговаривал его не умирать…

У него было предчувствие смерти, депрессии бывали страшные. Володя ведь многого не говорил. А у него начиналось раздвоение личности… «Мишка, это страшная вещь, когда я иногда вижу себя самого в комнате!»

Мы с Володей поругались один только раз, когда он попросил у меня наркотик… «Ну у тебя столько знакомых врачей-коллекционеров…» Действительно, это так. Я мог бы достать хоть ящик — ничего не стоило. Предложил бы гравюру — домой бы принесли. Я говорю: «Володя, кто тебя посадил на иглу, вот у тех и проси! Можешь сейчас уйти, хлопнуть дверью — хоть навсегда! У меня не проси…»

Ему многое укорачивало жизнь, и сам себе он ее укорачивал.

Последний год он был раздираем какой-то необъяснимой тоской, которую не мог преодолеть. Казалось, что должно быть наоборот: выходили его пластинки, разрешались поездки за границу, не смолкали аплодисменты. А он отчаянно тосковал под солнцем Южной Америки, под серым парижским небом. Нигде он не находил себе места. И он начал сознательно убивать себя. Врачи обнаружили предынфарктное состояние, он изнурял себя непосильной, напряженной работой: театр, кино, концерты, новые поэмы, песни… И отравлял себя алкоголем. Он не реагировал на предупреждения врачей, ни на больницы, в которые его направляли в коматозном состоянии, ни на просьбы и уговоры жены и близких друзей…

И как ни странно для пьющего, он был одним-единственным из моих друзей (разумеется, не считая семьи), который оберегал меня от «зеленого змия». Помогал своим друзьям в Москве «зашиваться» (вшивать в тело противоалкогольные ампулы), зашивался сам. И снова работал и работал как безумный».

Имея вокруг себя несметное количество друзей, знакомых и поклонников, Высоцкий тем не менее был страшно одинок и непонимаем, и это одиночество, с которым раньше у него хватало сил бороться, теперь убивало его неумолимо и беспрепятственно. Да и друзья, окружавшие его в последние годы, оставляли желать лучшего. Об этой беде Владимира Высоцкого говорят теперь многие из тех, кто хорошо знал поэта.

А. Утевский: «В последние годы Володю окружали люди, которые мне откровенно не нравились. Мелкие люди, которые выжимали из него все, люди, которые, как мне кажется, его спаивали… И у меня на этой почве бывали с Володей конфликты. «Володя, ну с кем ты связался?.. Посмотри, кто рядом с тобой!» Он иногда прислушивался к моим словам, а чаще — нет. Поэтому последние годы мы стали встречаться реже».

О том же и слова коллеги В. Высоцкого по театру И. Дыховичного: «В последние годы появился такой человек, который пытался его облагодетельствовать. Это старый способ меценатов — заполучить человека в душевную долговую тюрьму. И получается, что с этим человеком ты вынужден общаться, вынужден приглашать его в гости… Меня отталкивал не сам человек — я его не знаю, — мне не нравилось, как он ведет себя в нашем городе, как он за известные блага приобретает знакомства и прочее. Я это не осуждаю, но мне это никогда не было близко. А Володя торопился жить. Тем более что этот человек был к нему расположен, действительно его любил. Но в последние годы вокруг Володи наслоилось огромное количество людей, от которых он в конце концов отказался. В конечном счете это окружение и сократило ему жизнь».

Зная, какой популярностью пользовался в то время Высоцкий, неудивительно узнать, что к его имени стремились примазаться всякие сомнительные личности. Удивительно здесь другое: как он, человек, всегда знавший толк в истинной дружбе, мог позволять таким людям находиться возле себя?

Кто говорит, что уважал меня, — тот врет

Одна… себя не уважающая пьянь.

1971

Кинорежиссер В. Мотыль, касаясь этой же проблемы, но не в судьбе В. Высоцкого, а Олега Даля, писал: «Я не знал близких друзей Олега Даля. Были ли они у него? Творческой личности необходимы единомышленники, возможность духовных контактов. Нужны друзья, уважающие талант, способные понять искания, разделить радость и горечь. Иногда я встречал Олега в окружении каких-то людей, но даже с большой натяжкой нельзя было предположить в них единомышленников. Уже после гибели Даля мне рассказывали, как зазывали его на попойку. «От гения отскакивает, — убеждали его. — Тебе все можно. Подумаешь, съемка, сыграешь ты ему…» Дальше следует кличка режиссера.

Если бы кто-то заставил этих «артистов» признать, почему они не берегли товарища, мы узнали бы, что ненависть к истинному таланту как результат зависти посредственности двигала поступками множества «Сальери», окружавших угрюмого Даля».

Мне кажется, что с полным основанием эти слова, относящиеся к Далю, можно применить и к судьбе Владимира Высоцкого. У него были друзья, которыми он, без сомнения, мог бы гордиться: Всеволод Абдулов, Вадим Туманов, Станислав Говорухин, Анатолий Утевский. Но были в его окружении и те, кто играл в его судьбе роль «сальери», те, кто завидовал его славе и, стараясь примазаться к ней, укорачивал поэту жизнь. Врач Леонид Сульповар, лечивший в те годы Высоцкого, вспоминал: «Квартира на Малой Грузинской иногда походила на проходной двор. Эта вечная толпа. Многих я знал, но мелькали и совершенно незнакомые лица. Но стоило появиться Марине, как все это исчезало. Конечно, люди приходили, но это был совершенно другой стиль жизни. И уходов «в пике» было гораздо меньше». Не зря, видимо, в последние годы жизни Высоцкий, устав от наплыва множества случайных людей в свою квартиру на Малой Грузинской, хотел ее обменять и даже ездил на Арбат присматривать для себя квартиру потише и поскромнее.

Единственное, что спасает Высоцкого от дружеских застолий, — концертная деятельность, которой он отдает себя без остатка. Если в прошлом году количество его концертных выступлений дошло до отметки 50, то в этом году они достигли беспрецедентной отметки — 150 выступлений! Это был небывалый результат за всю историю гастрольных выступлений Владимира Высоцкого. Более того, впервые за последние 11 лет он вновь приглашен для выступления во Дворец спорта. Это приносит ему не только моральное удовлетворение от такого количества влюбленных в его творчество зрителей, но и материальную выгоду — ставка за один концерт у Высоцкого достигает теперь 300 рублей. За все время своих концертных выступлений он еще не зарабатывал таких денег.

География концертных выступлений Владимира Высоцкого в тот год пролегла через города Подольск, Северодонецк (12 выступлений во Дворце спорта за 4 дня), Череповец, Запорожье (13 выступлений во Дворце спорта за 4 дня), Харьков, Киев, Берлин, Ставрополь, Грозный.

В январе В. Высоцкий выступал в Сумской области, в городе Шостка, и эта поездка едва не стала для него роковой. Об этом случае рассказывает В. Гольдман: «В Шостке мы чуть не разбились. Работали в Сумах, а потом — в Шостке. Ехали пообедать — в машине был еще Иван Бортник. Прекрасная дорога, но шофер — пижон! — ведет одной рукой. Абсолютно ровный асфальт, и вдруг у водителя вышибает руль! Нас понесло… Я кричу: «Ложись!» На наше счастье, параллельно дороге шли трамвайные рельсы — они немного погасили скорость. Меня подбрасывает вверх, и я головой немного продавил крышу, а локтем падаю на Бортника! Иван вышибает дверцу, а Володе — ничего! И мы остановились в пяти сантиметрах от бетонного столба! Машина совершенно целая, кроме вмятины в крыше…

У меня — сотрясение мозга, я плохо соображаю… Они меня быстренько — в машину и везут в больницу…»

25 января, в день своего рождения, В. Высоцкий давал очередной концерт в Ворошиловграде. Об этих гастролях вспоминает все тот же В. Гольдман: «25 января обком партии попросил сделать выступление в Ворошиловграде в Доме культуры Чкалова. В ДК Чкалова Володе подарили громадный шоколадный торт — килограммов на восемнадцать! — и потрясающие гвоздики! А перед этим, в Северодонецке, во Дворце спорта на табло загорелась надпись: «Поздравляем любимого Володю с днем рождения!» Володю это очень тронуло, просто до слез. В Москву мы прилетели 26 января утром, поехали к нему домой, завезли этот торт и цветы…»

В отличие от бурной и плодотворной гастрольной деятельности, поэтическое вдохновение Владимира Высоцкого в том году опускается чуть ли не до нулевой отметки: за последние 15 лет он не писал еще такого минимального количества поэтических текстов — 21. Его близкие друзья, в частности В. Туманов, горько сетуют Высоцкому: «Опомнись, Володя, что с тобой происходит? Ты ведь стал хуже писать, чем раньше. Возьми себя в руки!»

Высоцкий, конечно, все это видел и понимал, но главным для себя считал все же не это. Главным для него по-прежнему оставался тот нравственный выбор, который он сделал еще в самом начале своего поэтического творчества, а именно искренность помыслов и честность перед своими слушателями. Не случайно в том поэтически неродящем году из-под его пера рождаются строчки:

Лучше я загуляю, запью, заторчу,

все, что ночью кропаю, — в чаду растопчу,

Лучше голову песне своей откручу —

но не буду скользить, словно пыль по лучу!

Не ломаюсь, не лгу — не могу Не могу!

Порой казалось, все то, что тогда окружало Высоцкого, было ему в тягость. В том числе и театр, стены которого когда-то пригрели его, неприкаянного и безработного, и стали на долгие годы чуть ли не родным домом. Теперь эти стены стали подобием тюремных стен, а кое-кто из коллег по театру превратился в надсмотрщиков. Вадим Туманов, касаясь того периода в жизни Высоцкого, вспоминал: «В 1978 году, помню, он вернулся из театра поздно ночью после просмотра фильмов. Растолкал меня ото сна: «Представляешь картину? Актеры видят себя на экране, радостно узнают друг друга. Появляюсь я — гробовое молчание. Ну что я им сделал? Луну у них украл? Или «Мерседес» отнял?»

Об этом же находим строки и у В. Смехова:

«Крепко держится в памяти: сбор труппы, Володя стоит особняком. Актриса публично обвиняет его в том, что он не здоровается с ней. Актрисе многие кивают, но при этом не выглядят обиженными, они — сила. Они обличают зарвавшегося кумира. Когда в глазах нескрываемая злость — попробуй поздоровайся. А у кумира в те же дни — походы к начальству, обивание порогов и прошения, и залпы отрицательных эмоций: запрет сниматься на «Мосфильме», запрет пластинки, обман в журнале, и окончательно снята уже напечатанная афиша его вечера по линии филармонии.

…Какая бессильная ярость, какая тоска в глазах у Высоцкого — не забыть, что с ним было, когда очередные подлецы прокалывали колеса его машины на стоянке возле театра… А однажды, после тяжкой усталости, выйдя к машине в день перелета и в вечер «Гамлета» с охапкой красивых цветов от благодарных зрителей, поэт был застигнут врасплох тем, как грубо перечеркнули благодарность бесноватые дряни: все четыре колеса жалко посадили машину на землю. И машину, и опечаленного «хозяина своей воли»… Его разочарование, помноженное на болезнь, приводило на край самых горьких обобщений… Как же все похоже у больших поэтов… Растратить весь вулкан души, весь гений на добро и счастье любезных сердцу соотечественников — и не мочь поверить в единичность случаев подлости… Какая обостренная отзывчивость, какая потерянность от рядового хамства ничтожного плебея».

Мой наездник — у трибун в цене,

Крупный мастер верховой езды

Ох, как бы я бегал в табуне, —

Но не под седлом и без узды!

(1978)

Уж не главный ли режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов скрывается под этим — «крупный мастер верховой езды»? А «седло» и «уздечка» — это то, что всегда мешало Высоцкому в его работе в театре, — сверхдисциплина Любимова, его раздражение по поводу строптивости Высоцкого, его неприятие творческой самостоятельности артиста.

Высоцкий проработал в Театре на Таганке 14 лет, стал ведущим артистом театра, который принес ему заслуженную славу, — но так и не удостоился никакого звания. Несколько лет назад он мог быть удостоен звания «Заслуженный артист РСФСР», но высокое начальство так и не довело дело до счастливого конца. В тот год три артиста Таганки претендовали на это звание: Высоцкий, Золотухин, Шаповалов. В горкоме партии кандидатуры Высоцкого и Золотухина (он «провинился» на одном из спектаклей) «задвинули» под сукно, и звание заслуженного получил Виталий Шаповалов, который в свое время очень понравился Гришину игрой в спектакле «А зори здесь тихие…»

И все же, пройдя в жизни через столько унижений и проявлений человеческой подлости, душа Владимира Высоцкого так и не смогла зачерстветь, покрыться коростой равнодушия и злобы. В. Абдулов о своем друге так и сказал: «Высоцкий был нежным». Многие коллеги Высоцкого по театру этого не видели, глаза их застилала обыкновенная зависть к таланту, непонимание того, кто живет и работает рядом с ними. И. Дыховичный вспоминал: «За его спиной всегда что-то шептали, что-то говорили, сводили-разводили, влезали в его жизнь, — это его ужасно злило. Хотя ведь в театре всегда так. А он старался держать небольшую дистанцию и держал ее иногда довольно резко.

Его любили в театре. Были люди, которые относились к нему равнодушно. Этих людей волновало, раздражало его имя. Они сами себе льстили, думая, что имя Высоцкого построено не на том, что он — хороший актер. Но еще раз повторяю: те люди, которые о нем в основном сейчас пишут, никогда не были с Володей в близких отношениях. Они были с ним «ни в каких отношениях».

Подобная ситуация, сложившаяся вокруг Высоцкого в стенах родного некогда театра, разрушительно действовала на его и без того расстроенную психику. Фотожурналист В. Плотников, вспоминая об этом, отмечал: «Последние годы Высоцкий становился все круче и неуправляемее. Часто бывал раздражительным, взрывался по малейшему поводу. Договаривались с ним о съемках, а он не приходил. Что с ним происходило, я не знаю. Может быть, силы были на исходе. Ведь в буфете театра он просил: «Сделайте мне не двойной, а десятерной кофе».

С тех пор, как в 1975 году он сыграл роль Лопахина у Анатолия Эфроса, он ни в одном из новых спектаклей Таганки занят не был и фактически был выведен из репертуара. В 1977 году, в период подготовки «Мастера и Маргариты», ему была предложена роль Бездомного, роль третьестепенная в спектакле, от которой он сам и отказался. В «Трех сестрах» им вновь пренебрегли — зная, что он мечтал сыграть Вершинина, ему дали роль Соленого, и Высоцкий в конце концов «сошел с дистанции», перестал ходить на репетиции. В конечном счете, все шло к тому, чтобы Высоцкий покинул театр. Но в его судьбу вмешался случай. Ю. Карякин, воскрешая события тех дней, вспоминал: «В начале 1978 года у меня шел спектакль по Достоевскому в «Современнике» и только-только начиналось что-то с Таганкой. Я говорю Высоцкому: «Володя, давай съездим в «Современник». Там совершенно фантастически играл Раскольникова Костя Райкин. Высоцкий приехал. Мы посмотрели спектакль, поехали к нему. И тут как раз он сказал, что хочет уходить из театра. Я перед ним чуть на колени не встал, умолял: «Останься и сделай Свидригайлова». Так бывает нечасто, но никого другого в этой роли я тогда просто представить себе не мог. Мне повезло: у него было одно спасительное для меня качество — соревнование с самим собой, азарт. Не знаю, кто или что тому виной, но в конце концов этот азарт сработал и здесь. У Высоцкого возникла потребность даже не то чтобы сыграть… понять, раскусить еще и этот орешек».

Думается, не только азарт послужил источником желания Владимира Высоцкого сыграть развратника и самоубийцу Свидригайлова. Немалое место в мыслях Высоцкого на этот счет занимало то, что приближение Свидригайлова к смерти, его сосредоточенность на мысли о «там», гамлетовской мысли «жить или не жить», было в тот период близко и самому Высоцкому. Таким образом, Высоцкий играл не Свидригайлова, он играл самого себя.

В том году Высоцкий был на обследовании у врача, и тот сказал ему после осмотра, что дело плохо, следует провести более серьезные исследования, что сердце Высоцкого неблагополучно, нужен длительный отдых. Но Высоцкий голосу ученого эскулапа не внял. Да и можно ли было представить себе отдыхающего Высоцкого, в домашних тапочках у телевизора? К тому периоду Высоцкий уже догадывался о своей незавидной участи, понимал, что его вконец изношенный организм работает на последних оборотах.

Помимо желания сыграть Свидригайлова, Владимира Высоцкого удерживала в стенах театра еще одна причина, не менее серьезная. Дело в том, что у него не было никакого официального звания, он нигде не публиковался, как киноактер не состоял ни в одном штате, не являлся членом какого-нибудь творческого союза. Единственным местом творческой прописки Высоцкого была Таганка. Именно здесь он получал свою официальную зарплату (170 рублей), здесь на него составлялись характеристики для поездок за границу (а ездил он довольно часто). Покинув же театр, он фактически становился тунеядцем. А в Советском Союзе подобное «звание» всегда преследовалось по закону официальными властями. Тем более в те годы. Например, в номере 48 «Хроники текущих событий» была опубликована большая статья под лаконичным названием «Литераторы-тунеядцы». В ней писалось: «С начала 1978 года активизировалась деятельность административных властей, направленная на квалификацию ряда живущих в СССР писателей в качестве «тунеядцев», или «лиц, ведущих паразитический образ жизни» (наиболее известный из предыдущих случаев такого рода — ленинградский судебный процесс 1964 года над Иосифом Бродским).

В начале января сотрудники милиции посетили квартиры исключенных в разное время из Союза писателей СССР Владимира Корнилова, Владимира Войновича, Льва Копелева и вышедшего из Союза писателей Георгия Владимова, а также историка, литератора и издателя Роя Медведева. От каждого из них потребовали «объяснений» источников их доходов».

Именно боязнь стать тунеядцем и дать властям серьезный повод завести на него еще одно дело и удерживала Владимира Высоцкого от того, чтобы порвать с театром раз и навсегда…

Отлученный от основного репертуара Таганки, Высоцкий решает попробовать себя в театральной режиссуре, осуществить на практике ту мечту, которую он давно в себе носил. Вместе с актрисой Театра на Таганке Аллой Демидовой он выбирает для постановки пьесу Т. Уильямса «Игра для двоих». Постановкой этого спектакля им хотелось уйти от вечного таганковского балагана, создать спектакль камерный, глубоко лирический. В тот период, в конце 70-х, Высоцкий и Демидова одними из первых почувствовали то, о чем вовсю заговорят в 80-х: о театральном застое. Своим желанием уйти от привычного густонаселенного действа, поставив спектакль всего для двух актеров, они как бы говорили: в том виде, в каком существовал тогдашний театр, — без экспериментов, — он, без сомнения, скоро умрет. Судьба тогдашней Таганки была наглядным тому примером.

Между тем Юрий Любимов, видя желание своих актеров поставить подобный спектакль, откровенно над ними смеялся и во всеуслышание заявлял: «Вы просто больны звездной болезнью!»

В пьесе было всего два действующих лица: режиссер спектакля, который он ставит по ходу пьесы, сам же в нем и играет (роль Высоцкого) и сестра этого режиссера — актриса талантливая, но уставшая, во многом разочаровавшаяся (роль Демидовой). Во время первых репетиций спектакля Высоцкий предложил расширить роль Демидовой и сделать ее героиню еще и наркоманкой, которая употребляет наркотики для того, чтобы вытаскивать из себя ту энергию, которая в человеке хоть и заложена, но генетически еще спит, пробуждаясь только в ситуациях экстремальных. Соглашаясь на расширение своей роли за счет таких добавлений, могла ли знать Алла Демидова, что предложивший ей это Высоцкий сам вот уже около года вытаскивает из себя энергию с помощью тех же наркотиков?

Приблизительно в то же самое время (июль 1978-го) Олег Даль начинает работу в телевизионном фильме «Отпуск в сентябре» по пьесе А. Вампилова «Утиная охота» (режиссер В. Мельников). В свое время Юрий Любимов в Театре на Таганке собирался поставить эту замечательную пьесу, но это мероприятие, как и многие другие, «благополучно» сорвалось.

В телевизионной постановке Олег Даль играл роль Виктора Зилова. С тех пор как он впервые услышал в компании друзей эту пьесу, Даль не уставал повторять: «Зилова может сыграть только один актер — Олег Даль!» Даль буквально «заболел» Зиловым, всем существом своим, по-видимому, ощущая свое духовное и физическое родство с этим человеком, которого окружающее пространство безверия превратило в духовного мертвеца. Но главный смысл пьесы, по мнению Е. Стрельцовой, в том и заключался, что она была задумана и написана А. Вампиловым «ради воскресения человека, но не ради того, чтобы еще и еще раз пнуть ногой эту падаль». Пьеса «Утиная охота» — о силе, а не о слабости духа.

Перед самым началом съемок В. Мельников получил от Гостелерадио рекомендацию к постановке — «усилить тему пьянства». Исполнителю главной роли Олегу Далю эта тема была хорошо известна не понаслышке.

Вспоминая об этой работе актера, Н. Галаджева писала в книге «Олег Даль»: «Герой — образ страдательный. Он не ощущает своей нужности в этой жизни, в этом обществе. Он не осуществлен. Он оказался лишним со всеми своими талантами… И чего-то все время ищет Зилов, меняя партнерш, совершая подлог на работе, которая, к слову сказать, доброго слова не стоит. С точки зрения общества поступки плохие. Но какого общества? В котором говорится одно, думается другое, а делается третье? Так ведь оно ничуть не лучше. Оно — хуже, потому что абсолютно уверено в собственной непогрешимости…»

Просто сняться в антиалкогольном фильме Далю было, конечно, неинтересно. В свое время он отказался от главной роли в фильме Д. Асановой «Беда» (снят в 1977 году с Алексеем Петренко в главной роли). Отказался потому, что Далю было важно поставить вопрос: если человек сохранил в себе мыслящее начало, только ли он виноват в происходящем с ним: почему он стал тем, кем он стал? Когда утрачены истинные ценности, отсутствуют нравственные критерии, происходит смещение понятий, и человеку приходится выстраивать индивидуальную систему ценностей. И он терпит естественный крах. Но в этом не его вина, это его трагедия. Фильм «Отпуск в сентябре» был показан по Центральному телевидению 4 апреля 1979 года.

Роль в пьесе Т. Уильямса так и не была доведена до конца Владимиром Высоцким: помешала смерть. Но другая роль, начатая им в том же 1978 году, была завершена и дожила до своей премьеры. Весной 1978 года режиссер Одесской киностудии Станислав Говорухин (в 1966 году Высоцкий снимался у него в «Вертикали») приступает к съемкам многосерийного телевизионного фильма «Место встречи изменить нельзя» по роману братьев Вайнеров «Эра милосердия». Со дня прочтения этой книги в 1976 году Владимир Высоцкий мечтал сыграть роль капитана МУРа Глеба Жеглова. И вот мечта его, кажется, сбывается. Но съемки картины начинаются не в самый благоприятный момент в жизни Высоцкого. С. Говорухин вспоминает: «10 мая 1978 года — первый день съемок «Место встречи изменить нельзя». И день рождения Марины Влади. Мы в Одессе, на даче нашего друга. И вот — неожиданность. Марина уводит меня в другую комнату, запирает дверь, со слезами просит: «Отпусти Володю, снимай другого артиста». И Володя: «Пойми, мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль».

Теперь мы знаем, что тот год жизни Владимира Высоцкого, когда он играл бесстрашного Глеба Жеглова, был потрачен не впустую. Тогда же, в начале съемок, Высоцкий предчувствовал свой близкий конец и, как показала жизнь, почти не ошибся в своих прогнозах. Какая разительная перемена произошла с Высоцким за последние пять лет! В 1973 году он писал:

…одно наверняка я знаю —

мне будет не хотеться умирать!

В 1978 году в его стихах звучит обреченность перед мыслью о смерти:

Пора! Кто знает время сей поры?..

Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем…

Тяжелая болезнь, исподволь сжирающая его тело, не дает ему шансов на успех. Еще в 1975 году он горько констатировал:

Я был слаб и уязвим,

Дрожал всем существом своим,

Кровоточил своим больным

Истерзанным нутром…

Однажды, когда Юрий Любимов посетовал на Высоцкого за то, что тот опять в ущерб работе в театре уезжает за границу, Высоцкий не сдержался и почти прокричал: «Юрий Петрович, я же весь гнилой. Какой театр? Дайте мне посмотреть хоть что-нибудь, увидеть других людей, другие страны — я могу не успеть!»

В тот год на острове Сицилия, в городе Таормина, проходил Международный кинофестиваль, в котором наша страна участвовала впервые. Мы выставили на фестивальный экран фильм И. Хейфица «Плохой хороший человек» с Владимиром Высоцким и Олегом Далем в главных ролях. И кто бы мог подумать, что в конце работы фестиваля, во время торжественного оглашения победителей, приз за лучшее исполнение мужской роли получит Владимир Высоцкий. Присутствовавший на фестивале И. Хейфиц по возвращении в Москву несколько раз звонил домой Высоцкому, чтобы обрадовать его этой приятной новостью, но того каждый раз не оказывалось на месте. Печально, если учитывать то, что в последние годы жизни Владимира Высоцкого любая приятная весть для него была как глоток свежего воздуха. Друзья знали это и по мере своих сил и возможностей старались сделать ему приятное. Например, администратор Театра на Таганке Валерий Янклович в январе 1978 года через своих знакомых сделал расшифровку песен Высоцкого и получившийся двухтомник этих песен подарил Высоцкому к его 40-летию. Такому неожиданному подарку Высоцкий был по-настоящему, искренне рад.

В начале лета Высоцкий в очередной раз улетает в Париж. К этому времени чудотворное влияние заговора тибетского гуру успело иссякнуть, и Высоцкий с Михаилом Шемякиным вновь вступают на свою привычную стезю. В воспоминаниях Шемякина этому уделено значительное место: «Обычно я с ним не пил. Но тогда Марина выгнала нас совершенно безобразно… Она звонит: «Володя уже «поехал»… Я приезжаю туда — у них была крохотная квартирка… Володя сидит в дурацкой французской кепке с большим помпоном, — почему-то он любил эти кепки… А я-то его знаю как облупленного — вижу, что человек «уходит», но взгляд еще лукавый… А Марина — злая ходит, хлопает дверью: «Вот, полюбуйся!» И она понимает, что Володю остановить невозможно. Пошла в ванную… Володя — раз! — и на кухню, я бежать за ним! Хотя знаю, что вина в доме не должно быть. Но Володя хватает какую-то пластиковую бутылку (у французов в пластике — самое дешевое красное вино), берет эту бутылку и большой глоток оттуда — ах! И я смотрю, с ним что-то происходит — Володя весь сначала красный, потом — белый! Сначала красный, потом — белый… Что такое?! А Володя выбегает из кухни и на диван — раз! — как школьник. Но рожа красная, глаза выпученные.

Тут Марина выходит из ванной: «Что с тобой?» — она как мама… Я тоже спрашиваю: «Что с тобой?» — молчит. Я побежал на кухню, посмотрел на бутылку — оказывается, он уксуса долбанул! Он перепутал — есть такой винный уксус, из красного вина — и тоже в пластиковых бутылках. Через несколько минут и Марина увидела эту бутылку, все поняла… С ней уже истерика… «Забирай его! Забирай его чемодан, и чтобы я вас больше не видела!» А Володя по заказам всегда набирал всякого барахла — и Марина вслед ему бросает два громадных чемодана!..

Так вот, я беру эти тяжелые чемоданы, — а Володя уже пропал. Выхожу на улицу — ночь, пусто… Потом из-за угла появляется эта фирменная кепочка с помпоном! Забросили мы эти чемоданы в камеру хранения на вокзале, и Володя говорит: «Я гулять хочу!» И удерживать его бесполезно… Поехали к Татляну… Татлян нас увидел… «Давайте, ребята, потихоньку, а то мне полицию придется вызывать». Мы зашли в какой-то бар, Володя выпивает… Я ему-то даю, а сам держусь. Он говорит: «Миша, ну сколько мы с тобой друзья — и ни разу не были в загуле. Ну, выпей маленькую стопочку! Выпей, выпей…» Взял я эту стопочку водки — и заглотнул. Но я тоже как акула — почувствовал запах крови — уже не остановишь.

Вот тогда и началась эта наша заваруха с «черным пистолетом». Деньги у нас были, и была, как говорил Володя, «раздача денежных знаков населению». Но я должен сказать, что в «Распутине» цыгане гениально себя вели. И Володя начал бросать деньги — по 500 франков! — он тогда собирал на машину… И Валя Дмитриевич все это собирала — и к себе за пазуху. Пришел Алеша, запустил туда руку, вытащил всю эту смятую пачку — и отдал Володе: «Никогда нам не давай». И запел. У цыган это высшее уважение — нормальный цыган считает, что ты должен давать, а он должен брать. И потом Володя решил сам запеть, а я уже тоже был «под балдой»… И вот он запел: «А где твой черный пистолет?» А где он, этот пистолет? — А вот он! Пожалуйста! — Бабах! Бабах в потолок! И когда у меня кончилась обойма, я вижу, что вызывают полицию… Я понимаю, что нужно уходить: «Володя, пошли. Быстро!» Мы выходим и видим — подъезжает полицейская машина — нас забирать… И мы — в другой кабак. Значит, стрелял я в «Распутине» — меня туда больше не пускали, — а догуливать мы пошли в «Царевич»…»

Вернувшись в августе из Парижа в Москву, Владимир Высоцкий написал посвящение Михаилу Шемякину и озаглавил его весьма витиевато: «Эта песня посвящена одному странному такому загулу, который произошел не так давно и, надеюсь, более не повторится»:

…Пить — наши пьяные умы

Считали делом кровным.

Чего наговорили мы

И правым, и виновным…

Армян в браслетах и серьгах

Икрой кормили где-то,

А друг мой в черных сапогах

Стрелял из пистолета.

О загулах Высоцкого и Шемякина во Франции Марина Влади в своих воспоминаниях упоминает скупо: «Сколько раз Рива, Дороте и я, охая под тяжестью, затаскивали вас обоих в квартиру напротив Лувра. Собаки, не переносящие запаха алкоголя, яростно лают. Попугай ужасно ругается. Мы не знаем, смеяться нам или плакать, потому что насколько ораторские способности исчезают у тебя (Высоцкого), как только ты выпил, настолько Миша любит в этом состоянии декламировать длинные нецензурные монологи. И его, обычно изображающего из себя мрачного и молчаливого принца, невозможно заставить замолчать».

В последние годы жизни Владимира Высоцкого благотворное влияние Марины Влади на него заметно уменьшилось: порой Высоцкий тяготился ее присутствием рядом с собой, раздражался ее практицизмом. Звездный знак Водолея (Высоцкий) входил в противоречие со звездным знаком Тельца (Влади). По-видимому, тогда и вошла в жизнь Высоцкого еще одна женщина, которая на два последних года его земной жизни стала ему близкой. Об этой женщине В. Янклович позднее скажет: «Последние годы Володя очень серьезно относился к этой девушке. Хотя меня тогда она немного раздражала… Но я видел Володино отношение: он принимал участие в ее жизни, вникал в ее студенческие дела… Конечно, она сыграла в жизни Высоцкого определенную роль. Было бы очень интересно и важно, если бы она сама рассказала… Но ее молчание, конечно, можно понять…» Для самой Марины Влади связь эта раскрылась значительно позднее, когда Высоцкого уже не было в живых.

«Я узнаю — потому что все в конце концов узнается — о твоих многочисленных изменах. Просто больная от ревности, я не понимаю того, что все это — отчаянные попытки уцепиться за жизнь, доказать себе самому, что ты еще существуешь. Ты кричишь о главном — я вижу лишь то, что на поверхности. Ты стонешь о своей любви — я вижу только измену».

Павел Леонидов, предаваясь воспоминаниям на ту же тему, писал: «А сколько у него (Высоцкого) было «любвей»! Я знаю. О многих Юрий Петрович Любимов знает. Кое-кого из «любвей» он даже в труппу на «подносы» брал».

С точки зрения астрологии союз Водолей — Телец был тяжелым, трудносовместимым. Водолея прежде всего привлекали в Тельце преданность, домовитость, ведь несмотря на то, что Водолея всегда манила свобода, ему необходимо ощущение надежного тыла, нужен дом, в который он мог бы всегда вернуться. Ни в отношениях с Изой Жуковой, ни с Людмилой Абрамовой такого ощущения у Высоцкого, видимо, не было, что в конечном итоге и предопределило его развод с ними.

В конце концов и с Мариной Влади у Высоцкого должны были возникнуть серьезные проблемы в связи с тем, что для Тельца невыносима свобода Водолея. Влади хотела надежного, стабильного брака, ее практицизм входил в явное противоречие с «легкомысленностью» Водолея. Поэтому их брак переживал то холод, то жар отношений, взрывы чувств, конфликты и отчуждение. Такой союз обычно удерживается редко, и союз Высоцкого и Влади, как видно, на десятом году существования подошел к этому критическому рубежу.

Вернувшись из Франции, Владимир Высоцкий вновь с головой уходит в концертную деятельность: с 20 сентября по 10 октября он гастролирует по Ставрополью (24 концерта за неделю работы в Ставрополе) и по Северному Кавказу (15 концертов за пять дней работы в Грозном).

Очевидец тех гастролей В. Гольдман вспоминает: «Кавказские гастроли — это осень 1978 года. Орджоникидзе, Грозный, Ставрополь, Пятигорск, Кисловодск — это была самая длинная наша поездка. В Пятигорске мы работали в летнем театре. И вот перед концертом подошли товарищи «из органов» и сказали, что будут гости:

— Владимир Семенович, надо, чтобы репертуар соответствовал.

Он ответил:

— Я буду петь то, что я пою.

Это я помню дословно. Да, я знаю, что первым секретарем Ставропольского крайкома тогда был Горбачев. Но был ли он на концерте, точно сказать не могу. Я знаю, что к Высоцкому очень хорошо относился один из секретарей, но кто конкретно? Я занимался своими делами, а «гости» после концерта заходили к Высоцкому — во всяком случае, мне тогда так сказали…

А в Грозном Махмуд Эсамбаев «отколол номер». Там Володя впервые спел песню про «республику чечено-ингушей» («Я сам с Ростова») — о переселении чеченцев и ингушей за Урал после войны. Был стадион на 10 тысяч, и там такое творилось! Шел сильный дождь, Махмуд в белоснежном костюме выскакивает на сцену и — на колени!

— Володя, спасибо тебе!

— Да ладно, Махмуд… Ты что — с ума сошел?! Встань!

В Северной Осетии министр культуры говорил Володе:

— Володя, хочешь, мы тебе дадим «народного»?

Запросто бы дали… Ведь последние два года мы работали от Северо-Осетинской филармонии и всю прибыль отдавали туда. Благодаря Володе они очень хорошо жили, мы делали им громадные деньги!»

Об этом случае — когда В. Высоцкому чуть было не присвоили звание народного артиста Северо-Осетинской АССР — более подробно рассказал позднее Н. Тамразов:

«Министром культуры в Северной Осетии был тогда Сослан Евгеньевич Ужегов, по работе мы хорошо знали друг друга. Когда я стал работать в Москве, наши отношения не прерывались, в республике меня «держали за своего». К тому времени Сослан Евгеньевич работал уже заместителем председателя Совета Министров Северной Осетии. Звоню ему:

— Такой человек работает в вашей республике, работает по всей стране от вашей филармонии. Примите нас… (Володя несколько лет работал на фондах Северо-Осетинской филармонии).

Ужегов сказал:

— Приходите.

Мы пришли в кабинет к Сослану Евгеньевичу втроем: Володя, Гольдман и я. Говорили обо всем, потом подняли и эту тему… Ужегов сказал:

— Никаких проблем. Нам будет только приятно, что такой человек носит имя нашей небольшой республики.

Он дал команду заполнить документы, и на этом мы с Ужеговым расстались. Документы такие: Высоцкого — на заслуженного артиста, меня — на заслуженного деятеля искусств.

Выходя из кабинета, Володя говорит:

— Тамразочка, ты представляешь, я — заслуженный артист Северной Осетии. Как-то смешно…

— Действительно смешно. Вот народный…

Я вернулся в кабинет:

— Сослан Евгеньевич! Уж давать — так давать! Это же Высоцкий — его вся страна знает. Я уже не говорю, сколько он нашей филармонии денег заработал…

— Но мы же говорили о «заслуженном»… «Народного»? Почему нет?

Он тут же позвонил и переиграл ситуацию: в филармонии стали заполнять документы на «народного».

А что произошло дальше? Я думаю, что для реализации этой идеи Ужегову пришлось выходить на обком партии, а там это дело задавили. Скорее всего, эти перестраховщики из обкома подумали: как это так — в Москве Высоцкому не дают, а мы — дадим?! А может быть, и позвонили «наверх», не знаю. Но чтобы Володя сам отказался — этого я не помню».

В тот год в Москве писатели Виктор Ерофеев и Василий Аксенов задумали издать независимый литературный альманах «Метрополь», в котором должны были быть представлены нетрадиционные для советской литературы произведения Ф. Искандера, А. Битова, А. Вознесенского, Е. Попова, Б. Ахмадулиной, Е. Рейна, Ю. Алешковского. Согласился отдать в альманах свои стихи и Владимир Высоцкий. Правда, среди представленных в «Метрополь» двух десятков его произведений не было ни одного нового. Это были: «Лукоморье», «Охота на волков», «В тот вечер я не пил, не ел» и др.

Все участники создания первого независимого литературного альманаха собирались на квартире Виктора Ерофеева недалеко от Ваганьковского кладбища, о чем наглядно говорит одна из известных фотографий, сделанных там. По словам хозяина квартиры, обычно после звонка Высоцкого в дверь и привычного вопроса «кто там?» следовал ответ Высоцкого: «Здесь печатают фальшивые деньги?» Без сомнения, сборища подобного рода не могли остаться без внимания со стороны официальных властей, в том числе и КГБ, и поэтому за большинством авторов «Метрополя» бдительно следили. До официального скандала оставалось всего несколько месяцев.

Тем временем официальные игрища вокруг больного и дряхлого генсека в тот год достигли своей кульминации. 20 февраля Леониду Брежневу был торжественно вручен высший знак воинского отличия — орден «Победа». Бывший замполит стараниями верных лизоблюдов стремился превратиться чуть ли не в главного организатора и вдохновителя побед на фронтах Великой Отечественной войны. Смелость Брежнева была продиктована тем, что плеяда истинных героев-полководцев к этому времени уже ушла из жизни. Один за другим ушли: Рокоссовский (1968), Соколовский (1968), Мерецков (1968), Воронов (1968), Захаров (1972), Жуков (1974), Василевский (1977), а те, кто остался еще в живых, безропотно взирали на рождение нового «великого полководца».

В марте 1978 года на прилавках советских книжных магазинов появляется мировой бестселлер — книга воспоминаний Леонида Брежнева «Малая земля». Мировой бестселлер не взят мной в кавычки потому, что он действительно таковым и являлся — помимо стран социалистического содружества, где он появился одновременно с советским изданием, он появился и на прилавках магазинов в Югославии и Португалии. Кроме того, книгу Л. И. Брежнева «Страницы жизни» в январе того года выпустило шведское издательство «Корона», а в апреле — американское издательство «Саймон энд Шестер» и английское «Пергамон пресс».

Придворная кремлевская камарилья только успевает протыкать новые дырочки на костюме почти невменяемого генсека. 2 июня ему вручается высшая награда Чехословакии — орден Клемента Готвальда; 28 июня — высшая перуанская награда — Большой крест ордена «Солнце Перу», 23 ноября — международная Димитровская премия и, наконец, в день его 72-летия — высшая награда Родины — орден Ленина и третья Золотая Звезда Героя Советского Союза.

Умиление Брежнева просто не знает границ. Вся страна видит это на экранах своих телевизоров. Под впечатлением подобных просмотров из-под пера Владимира Высоцкого рождаются строчки:

«Какие ордена еще бывают?» —

Послал письмо в программу «Время» я.

Еще полно — так что же не вручают?!

Мои детишки просто обожают, —

Когда вручают — плачет вся семья.

Свидетель одного из осенних выступлений Владимира Высоцкого в Москве И. Повицкий вспоминает: «Высоцкий пел: «Добрый день, добрый день, я — оборотень…» — пропел так, что Брежнева нельзя было не узнать, а припев: «Ох, что-то стала нам всем изменять Наша Нечистая Сила!» — ставил все точки над «i». Все узнали КПСС».

Вадим Туманов рассказывал, что, когда однажды Высоцкому позвонили домой и женский голос предложил ему выступить с концертом перед работниками Секретариата ЦК КПСС, Высоцкий сухо ответил: «В ближайшее время я совершенно не располагаю временем». Удивлению женщины на другом конце провода не было границ: «Вы что же, и ИМ так ответите?» «Я же сказал, что у меня нет времени», — повторил Высоцкий свой ответ и повесил трубку.

В дни, когда прилавки книжных магазинов начали ломиться от «Малой земли», артисты Большого театра Мстислав Ростропович и Галина Вишневская были в Париже. Там 15 марта, сидя у экрана телевизора, они совершенно случайно узнали, что Председатель Президиума Верховного Совета СССР, по совместительству — писатель, — Леонид Ильич Брежнев одним росчерком пера лишил их советского гражданства. Эту печальную судьбу разделил с ними в тот год и писатель Александр Зиновьев, фронтовик, профессор, автор нашумевшей книги «Зияющие высоты». И, что самое удивительное, — 6 апреля 1978 года, правда, исключительно по собственному желанию, в эту же компанию попал и высокопоставленный государственный чиновник — заместитель Генерального секретаря ООН, Чрезвычайный и Полномочный посол СССР Аркадий Шевченко, попросивший политического убежища в США. Поистине парадоксальный поступок со стороны человека, имевшего в своей жизни все блага!

В то время, как одних насильно выдворяли из страны или они сами соскакивали с высоких ступенек, другие шли по этим ступенькам наверх. После загадочной кончины 17 июля 1978 года секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству Федора Кулакова начала свое стремительное восхождение на кремлевском небосклоне звезда 47-летнего Михаила Горбачева, переведенного в конце того года из Ставрополя в Москву и получившего место усопшего Кулакова. По словам кремлевского бытописателя Роя Медведева, до этого каждый свой приезд в Москву супружеская чета Горбачевых обязательно посвящала посещению столичных театров, среди которых спектакли Театра на Таганке стояли на одном из первых мест.

Через 7 лет после своего переезда в Москву поклонник таганковских подмостков Михаил Горбачев объявит в стране перестройку, которая вернет из официального забвения и имя Владимира Высоцкого.

Под визг лебедок и под вой сирен

Мы ждем — мы не созрели для оваций, —

Но близок час великих перемен

И революционных ситуаций!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.