Юлиан Семенов в разных измерениях

Юлиан Семенов в разных измерениях

Вернувшись из Москвы во Францию, Аксенов мне сказал: «Учти, телевидение тебя ищет в связи с Юликом Семеновым. Они делают о нем фильм, даже приезжали в Париж, но тебя не нашли, у них был только старый адрес и телефон». — «Вот это чисто московские дела, — восхитился я. — А они не догадались сначала тебе позвонить, чтобы узнать мои точные координаты?» — «Они мне позвонили потом, — ответил Аксенов. — Кстати, они на меня тоже насели и уговорили сняться в фильме. Я долго отбрыкивался, но они уломали. Между прочим, они меня спрашивали, из-за чего Семенов и Гладилин поссорились. Я сказал, что не знаю. Слушай, я действительно не знаю. А что у вас с ним произошло?»

На следующий день я два часа отбивался по телефону от очень энергичной дамы, которая никак не могла понять, почему я не хочу сниматься для московского телевидения. Я отвечал, что у нас с Юликом были сложные отношения и сам он был не такой простой фигурой, как казался. Всего этого не объяснишь за то короткое время, которое дается «говорящей голове». Я видел в Москве подобные фильмы. Главный герой, как правило, восседает на белом коне, а его оппоненты, «говорящие головы», возникают на экране пару раз, чтоб сказать две-три фразы. Нет уж, увольте. И если вы так уж меня хотели, то почему не нашли когда были в Париже?

Тут дама несколько сбавила напор:

— Понимаете, мы бы могли вас найти, но в нашей группе была дочка Юлиана Семеновича, и она явно была против вашего участия в фильме. Поэтому она все саботировала, уверяла, что вы сейчас не во Франции, а в Америке.

— Это делает ей честь, — заметил я. — Дочка должна стоять на страже интересов отца.

— Да, она очень его любит. Скажите, а почему он женился на ее матери? Из-за карьерных соображений?

— Вот этого я не могу сказать, ибо не знаю. Знаю только, что Катя Кончаловская была милой, аппетитной девочкой. Так что тут возможны любые варианты.

Далее дама вытянула из меня какие-то подробности, и я не то что отбрыкивался, а наоборот — охотно ее просвещал. Например, подсказывал названия книг Юлиана Семенова, которые она, автор сценария о нем, никогда не читала, и говорил о фильмах по этим книгам, фильмах, о которых она ничего не слыхала, в конце концов дама выразила слабую надежду, что может, я передумаю, а я, спросив, какие сроки сдачи фильма, сказал, что все равно вы не успеете. На этом и расстались.

Однако для меня двухчасовой телефонный разговор не прошел бесследно. Что-то всколыхнулось в глубине памяти, что-то всплыло. И я решил написать все то, о чем бы не смог и явно бы не успел сказать по телевидению.

* * *

Из нашего поколения прозаиков первыми (по хронологии) вошли в литературу я и Юра Казаков. Юлиан Семенов напечатался позже нас, но раньше, чем Аксенов. Юлиан Семенов никогда не входил в первую десятку, но сразу занял какое-то свое, особое место. Мы были знаменитыми, он — преуспевающим. Юлику не надо было, как нам, пробиваться сквозь цензуру, но у него были свои проблемы. Надо было пробиваться сквозь толпу жаждущих печататься маститых литераторов, которые осаждали немногочисленные редакции журналов и издательств. Он своих конкурентов обходил не конъюнктурой (они все были конъюнктурщиками), а свежестью тем и знанием материала. И он много ездил по стране. Его книга о полярных летчиках была совсем не плохой по тем временам. (К вопросу о памяти мемуариста. Название книги я забыл, а какие-то фразы из нее до сих пор помню. Например, перед тем как завести мотор, первый пилот говорит второму: «Читай молитву». Что означало на летном жаргоне — читать инструкцию, где указывалось, какие кнопки в каком порядке надо нажимать, чтоб привести самолет в готовность.) И он выдавал свою продукцию на-гора, как ударник коммунистического труда, творческих пауз он не знал. Дошло до того, что когда Георгий Семенов — единственный писатель, которого Юра Казаков впоследствии признал себе равным в своем жанре, — принес свои первые рассказы в журнал «Знамя», ему посоветовали взять псевдоним: дескать, есть у нас уже один Семенов, который заполонил собой все, зачем вам такой конкурент? И думаю, не искушенный в литинтригах Жора Семенов, наверно бы, согласился (ради первой публикации в центральном журнале на многое согласишься), но тут некие доброжелатели по каким-то своим соображениям подсказали Жоре Семенову, что, мол, негоже исконно русскому писателю уступать свою фамилию Юлику Ляндресу.

Был период, когда мы с Юликом семейно ходили друг к другу в гости. Юлик был хлебосол, принимал с размахом и, помнится, ставил пластинки с речами Сталина, а затем очень смешно имитировал речь Вождя и Учителя. Наш общий приятель Юра Киршон, сын того самого драматурга Киршона, руководителя РАППа, расстрелянного в 37-м, как-то заметил: «То, что Семенов тебе первым звонит, — это хороший признак. Семенов так просто не звонит. Значит, ты на подъеме». Лишь позже у меня как-то связалось в памяти, что с Семеновым мы познакомились не в ЦДЛ, а познакомил нас Юра Киршон, и познакомил вкупе со своей компанией, куда входили Боря Сарылов, Виктор Луи — все трое отсидевшие за своих отцов и выпущенные по амнистии после смерти Сталина. Повторяю, в эту компанию входил Юлик Семенов, отец которого, Семен Ляндрес, был тоже репрессирован, но уцелел и в 60-е годы работал на скромной должности в каком-то издательстве.

Широкую известность Семенов приобрел после своего милицейского детектива «Петровка, 38». Помнится, он попросил меня и Юру Киршона сопровождать его то ли в сберкассу, то ли из сберкассы, ибо он должен был внести большие деньги, чтобы купить «ЗИМ». (Я еще не купил своего «Запорожца». Потом, после меня, вся московская проза ездила на «Запорожцах». А у Юлика Семенова уже был «ЗИМ», машина министров!) Было ощущение, что все как-то легко дается этому обаятельному парню с хорошим чувством юмора, и даже «пятый пункт» не помешал ему жениться на дочери Сергея Михалкова. А уж Сергей Владимирович, со своей повышенной бдительностью, в свою семью подозрительный элемент не пустил бы. Все знали, да и Юлик этого не скрывал, что образцом для подражания для него является Эрнест Хемингуэй. Он хотел, как и Хемингуэй, много ездить по свету, много писать, охотиться, заниматься спортом и не быть стесненным в деньгах. У Юлика и бородка была а-ля Хемингуэй. Юра Киршон, изощренный острослов, мне рассказал, что, когда умер Хемингуэй, он послал Семенову телеграмму соболезнования и тот воспринял это как должное. Как-то я спросил Семенова: «Юлик, если ты подражаешь Хемингуэю, спортсмену и охотнику, то почему, извини, ты такой толстый?» — «Это не лишний вес, — без своего обычного юмора ответил Юлик. — Это сердце. В шахте был взрыв, и я бежал две тысячи ступенек наверх». Может, тогда я понял, что не все знаю про везунка Семенова. И значительно позже, в разгар перестройки, когда я прочитал воспоминания Семенова о его отце, как он, совсем юным, тайно ездил к нему на свидания в лагерь, я еще раз убедился, что не все было так просто в семеновской биографии. И на самом деле, подражание Хемингуэю было игрой, а лепил он свою жизнь, конечно, не с товарища Дзержинского, но с человека, пришедшего в то же ведомство, своего старого дружка Виктора Луи.

…Можно, конечно, только догадываться, о чем говорили в этой дружной компании Киршона, Сарылова, Луи и Юлика Ляндреса. Первые трое только что вышли из лагерей, а четвертый знал про лагерь не понаслышке, отец все еще находился за колючей проволокой. Думаю, однако, что никаких иллюзий по поводу светлого коммунистического будущего у них не было. А был страх прошлого, и было естественное желание молодости устроить свою жизнь так, чтоб никогда этот страх прошлого не вернулся. Поначалу звездой в этой компании был Юра Киршон, который запросто мог переговорить любого острослова, к тому же на Юру свалились большие деньги — начали ставить пьесы недавно реабилитированного отца. И вот когда Юра Киршон, мой товарищ по Литинституту, впервые привел меня в гости к Виктору Луи (Киршон называл его «Луй»), я с удивлением заметил, что чемпион институтских и литературных застолий как-то сбавил тон. То есть за столом он по-прежнему солировал, но с оглядкой на хозяина. А хозяин помалкивал, я лишь ощущал его внимательный взгляд из-под дымчатых очков явно иностранного происхождения. Вообще за столом у Виктора Луи все было иностранное: и посуда, и рюмки, и бутылки, и еда. Причем не из «Березки», а прямиком из загнивающей Европы. Я знал про Виктора Луи лишь то, что они сидели с Киршоном в одном лагере. И всё. По каким-то случайным репликам за столом я выяснил, что жена хозяина дома, бесцветная дамочка на шестом месяце беременности, — англичанка, а сам хозяин дома — московский корреспондент английской газеты. Запомнился короткий разговор: «Она обязательно поедет рожать в Лондон, — сказал Виктор Луи, — я не верю московским клиникам. Проблема в том, что я тоже хочу в Лондон, чтоб присутствовать при родах, а меня не пускают». — «Луй, тебя пустят», — сказал Киршон. Не знаю, что я тогда подумал, и вряд ли что-нибудь подумал — было выпито много виски, джина и французского коньяка. А на следующий день, вспомнив вчерашний вечер, я подумал: ни хрена себе! Бывший зэк — а уже штатный сотрудник английской газеты! И уже намыливается в Лондон. И как такое может быть? А если может, то что все это означает?

Довольно скоро Виктор Луи стал знаковой фигурой не только московской, но и международной жизни. Рассказывать о нем подробно — опять уходить в сторону. Но вот короткий штрих: на приеме в американском посольстве дипломат-американец высокого ранга мне с раздражением говорит: «Мы давно готовим визит нашего президента в Москву. А Виктор Луи сказал, что визита не будет». И американец недоуменно развел руками.

Визит действительно так и не состоялся.

Последний раз я видел Виктора Луи незадолго до эмиграции. То есть я уже решил, что уезжаю, но никому про это не говорил. Юра Киршон, постаревший, спившийся, живший уже как приживалка то около Юлиана Семенова, то около Виктора Луи, встретил меня в ЦДЛ и сказал, что Луй приглашает к себе в гости.

— Зачем?

— Поедем — не пожалеешь. У него для тебя подарок. — И прошептал мне в ухо: — Твоя книга, изданная в Германии.

Я знал, что «Прогноз на завтра» издан во Франкфурте. По этому поводу меня вызывали аж в ЦК партии, прорабатывали. Но саму книгу я не видел. И чтоб получить долгожданную книгу, готов был поехать хоть к черту на рога. Правда, в такси я спросил у Киршона: «Юра, а неприятностей у меня не будет? Ты понимаешь, что я имею в виду». — «Ерунда, — отмахнулся Киршон. — Дуй, конечно, крупный разведчик, но ты для него — слишком мелкая рыбешка. Ты ему интересен как воспоминание молодости».

Приехали в генеральский дачный поселок в Баковку. Одну из генеральских дач за глухим забором теперь занимал Виктор Луй. Огромный каменный дом с разными хозяйственными пристройками. Две иномарки во дворе. После приветствий и каких-то общих слов Виктор Луи пригласил нас спуститься в библиотеку. Подвальная комната, очень ухоженная, оборудованная в книжный зал. Я шарил глазами по полкам и тихо ахал. Весь «самиздат»! Весь «тамиздат»! Полное собрание всей антисоветской литературы. Этих книг хватило бы, чтоб намотать полный срок не одному или двум диссидентам, а целому пехотному батальону. Виктор Луи спокойно снял с полки «Прогноз на завтра», протянул мне и сказал Киршону: «Дадим время автору насладиться своей книгой».

Когда мы перешли в столовую, я увидел через окно, что во двор дачи въехала огромная красная машина, из которой выпрыгивали люди в касках. «Все-таки явились арестовывать, — пронеслось в голове, — но почему они в касках?» Потом сообразил — это пожарники. Виктор Луи лениво глянул в окно и разъяснил: «Я вызвал пожарников, чтоб они залили во дворе каток моим детям».

Потом мне рассказывали, что в конце советской власти Юлиан Семенов построил себе дом в Крыму. Но был ли этот дом лучше, чем у Виктора Луи в Баковке, и позволял ли себе Семенов такие же шалости, как «Луй», — об этом я ничего не ведаю.

Зато знаю, как и почему Юлика завербовали органы. Впрочем, это известная история. Юлик убил на охоте егеря. Случайно. Однако убийство есть убийство, и из уголовного дела Юлика вытащил его тесть, Сергей Михалков, обратившись к своим покровителям в КГБ. Но там, соответственно, поставили условия. И с тех пор Семенов стал писать не о полярниках или милиционерах, а о храбрых рыцарях с холодной головой, чистыми руками и т. д. Вопрос: какие все-таки отношения были у Юлика с ГБ? То есть, грубо говоря, носил он погоны или нет? И опять же, тут несколько версий. Одна из версий официальная, самого Семенова, для советской печати, правда, уже времен перестройки. В интервью какой-то газете (сам это читал) Юлик рассказывал, что ГБ ему давало материалы для книг, «но, клянусь, я не был сотрудником КГБ». Более того, его вызвал Андропов и сказал, что из книг Семенова, написанных по материалам ГБ, торчат уши этого ведомства, и, дескать, нам этого не надо, и пожалуйста, уважаемый Юлиан Семенович, пишите дальше, пользуясь только вашей прекрасной творческой фантазией. Так у вас лучше получается.

Вторую версию мне поведала энергичная дама, с которой у меня был двухчасовой телефонный разговор. Она тоже читала это интервью Юлиана Семенова и консультировалась по этому поводу с профессиональными разведчиками. Асы советской разведки смеялись и говорили, что Юлик — фантазер, и утверждали, что никаких бесед с Андроповым у него не могло быть, ибо товарищ Андропов принципиально избегал любых встреч с писателями.

Третья версия. Когда я работал на «Свободе», один советский перебежчик продиктовал мне список сотрудников ГБ, которые задействованы в советской литературе. В этом списке фигурировал Юлик. Чин — подполковник. Я этот список спрятал к себе в стол и никому не показывал. Даже американскому начальству в Мюнхене, хотя, казалось бы, мог бы получить за него какие-нибудь поощрения. Но, во-первых, я уже тогда видел, что начальство «Свободы» ни хрена не понимает в советской жизни, да и не хочет понимать. Во-вторых, у меня были сомнения: не подкинули ли мне дезу? Лишь однажды — и много позже — я заговорил об этом списке (не называя фамилий) в Сан-Франциско со Станиславом Левченко. Станислав Левченко, тамошний корреспондент русской газеты «Панорама», бывший советский разведчик в Японии, в чине майора, скептически заметил: «В твоем списке слишком много генералов. Генеральские должности крайне редки в ГБ. Сомнительно».

Четвертая версия… Но стоп. Мы же не расследование ведем. Я выскажу свое мнение, которое сложилось после моих разговоров с Юликом, чтения его книг и того, что происходило около его книг и фильмов.

Во всех газетах было объявлено, что скоро по телевизору покажут сериал Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны», посвященный работе советских разведчиков в тылу врага. Мы где-то с Юликом пересеклись, и я искренне его поздравил с предстоящей премьерой. Знаете, не каждый день у ваших знакомых выходит тринадцать серий по телевизору. «Премьеру откладывают», — ответил Юлик. Он был очень напряжен. Я впервые видел, что Юлик нервничает из-за каких-то своих литературно-киношных дел, которые обычно катились как по маслу. «Откладывают? — изумился я. — Это при твоих-то связях?» Кажется, Юлик помолчал, пытаясь разобраться, на что я намекаю, а если намекаю, то как ему реагировать. Может, это сейчас так мне кажется, а ответ Семенова был быстр. Ответ, во всяком случае, я запомнил: «Это не там. Это МИД. Новый виток дружеских отношений с американцами, а мидовские мудаки боятся, что фильм этому помешает».

В конце концов, хоть с некоторой задержкой, «Семнадцать мгновений весны» вышли на экран, и… посыпались жалобы из промышленных министерств, что в часы показа сериала останавливаются вечерние смены заводов. О «Семнадцати мгновениях» столько написано, и разного, что уж нечего добавить. Боюсь, что нынче уже забыли писателя Ю.Семенова, но он навечно останется в памяти народной как прародитель бессмертного Штирлица в исполнении Вячеслава Тихонова, под музыку Таривердиева на слова Роберта Рождественского.

Жизнь продолжалась, и теперь уже ежегодно в каком-нибудь московском журнале печатался новый роман Юлиана Семенова, а потом книга издавалась массовым тиражом. Сюжеты книг были разные, но во всех них присутствовал главный герой, журналист Степанов, альтер эго Семенова, который разъезжал по миру и разоблачал козни империалистов и прочих нехороших людей. Мне в Париже на стол ложилась вся советская пресса, и я невольно стал внимательным читателем всех семеновских творений. Что меня в них заинтересовало? Позиция автора. То, что должность журналиста-международника — обычная крыша для советского разведчика, об этом известно всем парижским воробьям. Но журналисты из другого ведомства стараются вести себя так, чтоб погоны не выпирали. Семеновский герой, международник Степанов, не то чтоб намекал на свои особые связи, но громогласно провозглашал: «Мы в Комитете (си-речь КГБ) так думаем. Мы в Комитете так считаем». И складывалось впечатление, что товарищи в КГБ не только прислушиваются к мнению международника, но даже выполняют его указания. Я, подходя к микрофону парижской студии, старался не задевать тех, с кем в Москве пил водку. У меня была своя, пусть и неправильная, этика. Однако тут я не выдержал и написал обзорную статью под заголовком «Юлиан Семенов на большой дороге». Прочел ее по радио, а потом опубликовал в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Смысл статьи сводился к следующему: дескать, во всех странах во все времена соответствующие органы внедряли своих людей в разных областях, и это рутинная работа органов. Так было и в царской России. Но в царской России никто не афишировал свои связи с Третьим отделением, ибо такая связь позорила доброе имя, а в русской армии офицер, засветившийся на этом поприще, вынужден был подавать в отставку. Позиция Юлиана Семенова опрокидывает все традиционные правила приличия. Или нынче изменились эти правила и неприличие стало делом чести, доблести и геройства?

Таков был общий тон статьи. Она у меня хранится в архиве. Но архив после недавней смены квартир разбросан в двух домах, и найти статью мне сложно. Когда-нибудь найду и перечитаю. Подозреваю, что статья написана резче, чем мне сейчас представляется, и что Семенов мог обидеться. Я бы, наверно, на его месте обиделся.

Позже мне передали вышеупомянутый список, и тогда позиция Юлиана стала понятна: раз он подполковник, так чего ж прибедняться?

Однажды, ближе к ночи, зазвонил телефон. Юлик, явно выпивший и агрессивный, начал так:

— Ну что ж, малыш, ты меня цепляешь? Что ж ты все время меня цепляешь?

— Юлик, я ж не знал, что ты подполковник.

— Полковник, — последовал сухой ответ.

Я был уверен, что он звонил по собственной инициативе. Обиделся и высказал свое «фе». Но потом, когда вышел его роман «Аукцион», где писатель-предатель Годилин трусливо удирает при звуках русской речи, я вычислил, что Юлик мне звонил после того, как роман был написан. Более того, уже набирался в типографии. Может, он хотел меня предупредить, объясниться, да разговор не получился? А может, тут была совсем иная интрига? Дело в том, что год назад советская разведка провела в Лондоне одну акцию. Провели чисто, профессионально, заткнув рот тем, кто мог дать иную информацию. Единственно, чего они не предполагали, да и не могли предположить, что я вдруг свалюсь из Парижа в Лондон и сильно подпорчу им эту игру. Лондонский эпизод подробно выписан у меня в книге «Меня убил скотина Пелл». Сейчас же коротко замечу, что я полетел в Лондон не в поисках приключений, а по долгу журналиста, и не потому, что был такой смелый, а потому, что по наивности не мог себе представить, насколько опасно встревать в гэбэшные игры. Довольно скоро, по каким-то косвенным признакам, я понял, что на меня очень разозлились. Так вот, спрашиваю себя, не было ли появление писателя-предателя Годилина в романе «Аукцион» реакцией Комитета на «лондонское дело». И решили дать мне по зубам руками Юлика Семенова, что он и исполнил.

Не знаю. И увы, уже никогда не узнаю.

Кстати, в романе Юлик нашел уничтожающий меня штрих. Журналист «Свободы», эмигрант Годилин разъезжает по Парижу на подержанной машине! Тут он меня достал. Я вприпрыжку помчался в гараж и купил новую.

По «Аукциону» срочно сняли фильм. Фильм в Париже я никак не мог увидеть, зато прочел рецензию на него в «Вечерней Москве». Фильм хвалили и лишь высказывали сожаление, что такой замечательный актер, Олег Басилашвили, сыграл роль эмигранта-отщепенца Гадилина как-то без вдохновения…

Года через два «Литгазета» опубликовала диалог на целую полосу между писателем Юлианом Семеновым и критиком Львом Аннинским. Юлик степенно рассказывал о своих творческих планах и вдруг в одном месте сорвался и пожаловался, что, мол, все считают его лишь автором детективов, а ведь он серьезный литератор. Лева Аннинский ему послушно поддакивал. Зачем такой материал в газете был нужен Семенову, вернее, зачем это нужно было КГБ, я прекрасно понимаю. Зачем это было нужно Леве Аннинскому — загадка. Однако подобные загадки все чаще встречались тогда на страницах советской печати. И пожалуй, главная, не разгаданная для меня — это интервью Юры Трифонова в журнале «Иностранная литература», где он радовался тому, что, мол, наконец книги Л.И.Брежнева, «Малая земля» и т. п., переведены и изданы в Скандинавии.

В 1990 году, когда диссиденты-предатели вдруг превратились в героев и советские «коры» в Париже, которые ранее шарахались от меня, как от прокаженного, стали бросаться мне на шею, так вот, в 1990 году, летом, у магазина русской эмигрантской книги «ИМКА-ПРЕСС», мы неожиданно столкнулись с Юликом Семеновым. Пожали друг другу руки, обнялись. Эту сценку отщелкивала на фотоаппарате молодая дама, сопровождавшая Семенова. Как всегда в подобных случаях, когда долго не виделись, разговор зашел о последних событиях, в частности об одном скандале, который разгорелся в московских литературных кругах.

— В конце концов, — сказал я, — ведь должно быть какое-то понятие чести у советского писателя.

Юлик на меня покосился и, убедившись, что я его не разыгрываю, а говорю на полном серьезе, бешено захохотал:

— Ты что, совсем с ума спятил? Какое может быть понятие чести у советского писателя?

Потом я сказал, что с удовольствием посидел бы с Юликом и его дамой в кафе, но моя машина запаркована на тротуаре и я боюсь получить штраф. Юлик подтвердил, что он видел полицейских на другой стороне улицы. На том и расстались.

В Лос-Анджелесе в интервью редактору «Панорамы» Саше Половцу Юлик со смаком рассказывал, какая теплая у него была встреча с Гладилиным в Париже. Подробности можно прочесть в газете. Саша Половец мне пересказал свою беседу с Юликом, и в частности то, что в интервью не было напечатано. Семенов предлагал Половцу совместные, советско-эмигрантские головокружительные литературно-издательские проекты.

«Это очень заманчиво, — сказал Половец. — Но требует огромных денег, которых у русских эмигрантов в Калифорнии нет». — «А вот о деньгах не беспокойтесь», — ласково улыбнулся Юлик.

* * *

В октябре 1991 года я впервые официально прилетел в Москву. «Известия» меня встретили рецензией на книгу про скотину Пелла, с моим портретом на первой полосе. Кто жил при советской власти, тот помнит, какое значение имела даже не сама публикация, а ее место в газете. Ежедневно ко мне, на задворки Можайского шоссе, приезжали из газет, радио и телевидения. Приехали и из программы новостей «Время», и молодой режиссер (теперь б-а-альшой деятель на телевидении) предложил такой сюжет: начнем, мол, с кадров из фильма «Аукцион» (Гадилин в исполнении Басилашвили), а потом вы расскажете, почему вас так невзлюбил КГБ, и Юлиан Семенов в частности. Я сказал, что про Семенова ничего говорить не буду. По моим сведениям, он тяжело болен, и я считаю неэтичным делом полемизировать с человеком, который не может мне ответить.

* * *

Сравнительно не так давно мне звонили из Москвы и рассказывали об очередном выпуске программы «Ночной полет», которую ведет Андрей Максимов. По моему мнению, это одна из редких программ российского телевидения, сохранившая интеллектуальный уровень. Был и я когда-то гостем у Андрея Максимова, но на этот раз (про который мне рассказывали) он принимал Олега Басилашвили. И вдруг (опять же по рассказам, сам я этого не видел) Олег Басилашвили прервал беседу и, глядя прямо в телеобъектив, сказал, что он хочет воспользоваться случаем и принести свои извинения Анатолию Гладилину, ибо когда он снимался в фильме «Аукцион», он не знал… Тут каждый звонивший из Москвы давал свою формулировку, по смыслу совпадающую с другими, но по словам отличающуюся. У меня нет точного текста, а выдумывать я не буду. Я не имею чести быть знакомым с Олегом Басилашвили, но если когда-нибудь встречу его в Москве, то просто подойду и скажу «спасибо». Если, повторяю, такой случай представится. Ведь когда мы впопыхах, около магазина «ИМКА-ПРЕСС», распрощались с Юликом Семеновым, мы тоже полагали, что у нас в запасе вечность и еще будет время выяснить отношения.