XVIII. Дельфийский оракул

XVIII. Дельфийский оракул

Но тот, кто в человеке любит благородство характера, полюбил на всю жизнь, потому что он привязался к чему-то незыблемому.

Платон. Пир 183.

После отъезда своей греческой ученицы Флеминг казался каким-то растерянным. Он ни с кем не делился своими переживаниями, но время от времени выражал какие-то неопределенные, туманные сожаления, что непохоже было на него. Один из его друзей, Д. Дж. Файфф, описывает встречу с ним в тот период:

«Мы с женой были на вечере в Королевской академии. Было еще более скучно, чем обычно, даже не подали никаких напитков. Мы увидели, что среди толпы бродит Флеминг, и очень обрадовались, когда он подошел к нам.

– Неудачный вечер, – сказал он, – я ухожу домой.

Я предложил ему поехать к нам и провести с нами вечер. Он отвез нас на своей машине. Я отыскал шампанское; моя жена приготовила яичницу с беконом, и мы сели ужинать. С нами Флеминг всегда чувствовал себя свободно, видимо, потому, что мы шотландцы. Разговорились, и он был общительней обычного. Он рассказал о своих первых шагах и о том, что ему в жизни удивительно сопутствовала удача. Ужин прошел очень весело. На Флеминге, как помню, был папский, очень редкий орден, и я посмеялся над его космополитскими наградами. Он вдруг стал очень серьезным.

Он сказал, что вся эта «слава» пришла к нему слишком поздно и он наслаждается ею меньше, чем мог бы. Случись это раньше, он успел бы воспитать в себе умение жить в обществе, чего ему недостает. Он приобрел бы «манеры», а теперь он часто даже не понимает, как следует вести себя. Он знал, что своими резкими словами обижает людей, и совершенно искренне сожалел об этом. Флеминг говорил с оттенком грусти, но, так как у него был трезвый и ясный ум, он мирился с действительным положением вещей, неизбежным следствием его тяжелой трудовой жизни».

Официальные поездки отрывали его от печальных размышлений. Он был назначен членом одной из комиссий ЮНЕСКО, на которой лежала организация международных медицинских конференций, а именно Комиссии по международным научным конференциям. Флеминг очень охотно ездил в Париж на заседания. С коллегами всех стран мира – и среди них с профессором Дебре – он находил общий язык.

Флеминг редко выступал. «Они придают слишком большое значение моим словам; мне надо говорить осторожно». О людях он судил весьма здраво. «А. говорит мало, но заставляет себя слушать. Б. говорит много, но никто его не принимает всерьез. X. молодой, энергичный, целеустремленный. Ц. мил, но лишен идеи; очень бесцветный».

Дневник Флеминга (сессия 1951 года).

Четверг, 27 сентября 1951 года. Гостиница «Наполеон». Вышел пройтись по Елисейским полям. Выпил вермут в «Селекте», только чтобы посидеть. В кафе подавали горячие блюда. Решил, что могу поужинать здесь, незачем еще куда-то идти. Очень хороший ужин, но метрдотель и хозяин подошли к моему столику и обвинили меня в том, что я открыл пенициллин, за что мне пришлось выпить рюмку эльзасской малиновой настойки. Очень крепкая и очень вкусная. На Елисейских полях все витрины освещены. Как все это непохоже на Лондон! На улицах часто слышится английская речь. В гостиницу пришел около десяти...

Тридцатого октября 1951 года, в то время, как он находился на заседании Совета Сент-Мэри, его вызвали к телефону и передали следующую телеграмму:

«Согласитесь ли вы на назначение ректором Эдинбургского университета? Ответ дайте срочно».

Следует напомнить, что в Шотландии ректор избирается самими студентами и его должность, в основном почетная, не требует постоянного присутствия. Однако ректор председательствует в Сенате университета – высшем административном и финансовом органе. Эдинбургские студенты имеют привилегию выбирать того, кого они действительно уважают и считают своим учителем. Они этим пользуются, чтобы воздать должное выдающимся людям, которыми они по тем или иным причинам восхищаются. Часть студентов отстаивает какого-нибудь политического деятеля, другие – писателя, ученого или известного актера. Ожесточенная предвыборная борьба носит веселый, комический характер.

Каждого кандидата должна поддерживать группа не меньше двадцати студентов, которая ведет за него яростную кампанию, выпускает плакаты и лозунги; происходят даже организованные сражения по ночам, во время расклейки афиш. Фракция Флеминга состояла вначале в основном из студентов-медиков, пользующихся мощным влиянием в Эдинбурге – городе славных и старинных медицинских традиций. Ничто не могло доставить большей радости шотландскому юноше, который все еще жил в ученом со всемирным именем, чем это избрание ректором Эдинбургского университета.

Дневник Флеминга.

Ответил «да», и, когда я вернулся на совещание и сел рядом с лордом Мак-Гоуэном, он от души одобрил мое решение. На следующее утро приехал студент (Джейн Саливан) получить от меня письменное согласие. В тот день присутствовал на ужине Мануфактурного акционерного общества. Когда вернулся домой, Гарольд сказал, что звонили из Эдинбурга, они опасаются, что их посланца похитили, и просят прислать еще одно письменное согласие. Я пришел слишком поздно, но, видимо, посланец прибыл на место без всяких неприятностей, и я был выдвинут с соблюдением всех формальностей.

Самым опасным соперником Флеминга (из восьми кандидатов) был Ага Хан, имевший множество титулов, богатейший вельможа, могущественный и хитрый. Партия Ага Хана задумала похитить на станции Вейверли посланца сторонников Флеминга. Но партия Флеминга узнала обо всем и сорвала этот заговор, сняв своего эмиссара с поезда и привезя его в Эдинбург на машине.

Из всех афиш, выпущенных во время кампании, самый большой успех имела та, на которой было только одно слово – ФЛЕМИНГ. Это было красноречиво и лаконично. Сэр Александр получил 1096 голосов; Ага Хан – 660; остальные кандидаты остались далеко позади. Флеминг был в восторге, что его избрали подавляющим большинством. Ему пришлось поехать в Эдинбург на церемонию введения его в должность ректора. Гарольд Стюарт, сопровождавший его, рассказывает: «Это было очень приятное путешествие. На вокзале Кинг-Кросс Флеминг сказал: „Hello!“, – мы вместе вошли в купе; затем он сказал: „Goodbye“ Эдинбургу». Rectoria brevitas46.

Одержав победу, он произнес свою первую ректорскую речь, которую, как полагается по обычаю, студенты прерывали возгласами, криками и песнями.

Сэр Александр Флеминг – Джону Мак-Кину, президенту «Пфайцер и К°» в Нью-Йорке.

Это было волнующее испытание, а когда вам за семьдесят, любое волнение не очень-то по душе. Помню, как я читал первый свой труд в одном медицинском обществе. Это было в 1907 году. У меня дрожали колени, но их за кафедрой не было видно, а лицо у меня оставалось невозмутимым, и никто ничего не заметил. С тех пор у меня никогда не дрожали колени до того момента, когда я оказался в Эдинбурге и начал свою речь среди вавилонского столпотворения. Но в этот раз на мне была длинная мантия и опять-таки никто ничего не заметил. Вскоре я привык к шуму, а когда он заглушал мои слова, я занимался тем, что придумывал, какие места из моей речи можно безболезненно выкинуть. Все прошло хорошо.

Он твердо был намерен заставить себя слушать и, сохраняя хладнокровие и добродушное настроение, добился своего. Кстати, его речь стоило выслушать, она была превосходной. Он избрал своей темой успех.

«Что такое успех? Можно определить это как осуществление чаяний человека. Если мы согласимся с таким определением, то каждый человек в какой-то степени добивается успеха и ни один человек не достигает полного успеха. Вы все осуществили свое стремление – попасть в Эдинбургский университет. Но у вас есть еще и другие стремления. Всякий успех вызывает новые желания...»

Потом он рассказал о судьбах тех, кто как он считал, больше всего преуспели в истории человечества – о судьбах Пастера и Листера, – и снова доказал, что успеха добивается гениальный человек, но если ему при этом еще повезет. Флеминг считал Пастера самым выдающимся ученым. Однако, если бы случай не привел его в Лилль и если бы к нему не пришли советоваться о процессе брожения, вся судьба Пастера была бы иной. Она все равно была бы блестящей, но привела бы его к другим научным открытиям.

«Луи Пастер достиг невиданного успеха. А как он его добился? Ответ, насколько мне кажется, прост: он упорно трудился, кропотливо вел наблюдения, у него был светлый ум, энтузиазм и чуть-чуть удачи. Многие люди трудятся упорно, некоторые из них кропотливо ведут наблюдения, но, не обладая светлым умом, они не умеют правильно оценить сделанные ими наблюдения и ничего не достигают».

Рассказывая о своем собственном жизненном пути, Флеминг упомянул по обыкновению, что выбрал Сент-Мэри из-за того, что при этой клинике был очень активный клуб пловцов. В то же время туда поступил, поссорившись с военными властями, Алмрот Райт, крупнейший английский бактериолог. И если бы не случайное стечение этих обстоятельств – его собственной страсти к плаванию и ссоры Райта с военным министерством, – он бы посвятил себя иной области медицины и не нашел бы пенициллина.

Что же касается самого открытия, то он первый приписывает его отчасти везению. Плесень пенициллина влетела через окно. Она растворила бактерии. Он обратил внимание на это явление, продолжил опыты и открыл вещество, обладающее необычайными свойствами. И подумать только, сколько потребовалось для этого случайностей! Из тысяч известных плесеней лишь одна производит пенициллин, и из миллионов существующих на свете бактерий только некоторые восприимчивы к пенициллину. Если бы попала на тот же микроб другая плесень, ничего б не произошло. Если бы плесень, образующая пенициллин, попала на любую другую культуру, тоже ничего бы не произошло. И если бы даже эта плесень попала на подходящие бактерии, но в неподходящий момент, не произошло бы никаких интересных явлений. Кроме того, если бы Флеминг в это время был занят чем-то другим, он упустил бы свою удачу. Будь он в плохом настроении, он бы просто выбросил испорченную культуру.

«Если бы я это сделал, меня бы здесь не было сегодня. Итак, ваше избрание меня ректором было предопределено в действительности следующим: тем, что я был в хорошем настроении в то сентябрьское утро 1928 года, когда большинства из вас не было на свете. Но волей судьбы все произошло, как это требовалось, и пенициллин родился».

Он говорил, как всегда, о преимуществе коллективной работы. Если бы в Сент-Мэри с ним работала группа исследователей, они бы сумели выделить чистый пенициллин, что удалось сделать лишь много позже Оксфордской группе ученых. Но многое можно сказать и в пользу исследователя, работающего в одиночку.

«В изучении любого вопроса первые шаги делает исследователь в одиночестве. А уж дальнейшая разработка ведется совместно с другими. Первая идея зарождается или исходит от отдельного ученого... Если бы в то время, когда случай занес ко мне пенициллин, я работал с группой, я, наверное, не обратил бы внимания на это случайное явление, которое не имело бы никакого отношения к изучаемой нами проблеме. К счастью, я тогда не входил ни в какую группу и имел возможность пойти по неожиданно открывшейся передо мной дороге».

Когда он кончил говорить, студенты окружили его, подняли на руки и среди невероятного шума – криков, пения, барабанного боя, визга гармоник и гула тромбонов – понесли его в студенческий холл, где всем был подан чай. Студенты нашли, что Флеминг перенес это нелегкое испытание мужественно и весело. Он был очень популярным ректором.

Триумфальные поездки продолжались. В 1952 году Флеминг принял участие в конференции Международной организации здравоохранения в Женеве. До начала конференции он несколько дней отдыхал в Лозанне. В Грюйере ему подали обед, состоявший из одних сыров, – он нашел это забавным и приятным. В Женеве он узнал, что в октябре в Афинах состоится заседание Всемирной медицинской ассоциации и там должен присутствовать член Комиссии по организации международных научных конференций. Он высказал пожелание, чтобы послали его, «потому что у него в Афинах есть дела». ЮНЕСКО охотно направил его в Грецию. Из Швейцарии он поехал на машине через Юру с остановкой в Доле, где выпил арбуасского вина в память о Пастере.

Шестого октября он вылетел в Афины и приземлился там с полуторасуточным опозданием в три часа ночи, несколько обеспокоенный, так как не знал даже, в какую гостиницу ему ехать. Когда открылась дверца самолета, он увидел на аэродроме Амалию с друзьями, которые пришли его встретить. Он облегченно вздохнул и по своей привычке закрыл глаза; так он простоял неподвижно несколько мгновений, преградив выход пассажирам. С этого момента ему ни о чем не надо было беспокоиться: план его пребывания был разработан тщательно и с большой любовью. Афинский университет поручил доктору Вурека организовать все – лекции, собрания, визиты, экскурсии. Амалия была счастлива, что может служить ему гидом и переводчицей. Она гордилась им и так же гордилась тем, что может показать ему свою родину. Греция его очаровала. В первое же утро он записал:

Сияло солнце... Мне дали комнату с большим балконом. Было жарко. Не одеваясь, я вышел на балкон... Прямо передо мной возвышался Акрополь, первая радость в мое первое утро в Афинах... нечто незабываемое.

Греция имела для него ту же притягательную силу, что и для всех жителей Запада, да к тому же интерес его к этой стране был подогрет рассказами, которые он в течение нескольких лет слышал от Амалии, о красотах ее родины. «Она мне говорила о чудесной голубизне неба, о сверкающем солнце, о переливающихся, изменчивых красках гор. Я ждал очень многого и, хотя приехал только в октябре, убедился, что она ничуть не преувеличила красоту и очарование Греции».

Это была триумфальная поездка. Первую лекцию Флеминг прочитал в актовом зале Афинского университета; зал был так набит, что туда не смогли попасть многие послы и другие официальные лица. Приехали слушать Флеминга архиепископ, премьер-министр, крупнейшие ученые и старые крестьянки в живописных головных уборах. Когда этим женщинам вежливо объяснили, что они не поймут Флеминга, потому что он будет говорить по-английски, они ответили, что пришли из своих деревень посмотреть на него.

Ему доставляло неизменное живейшее удовольствие позволять своей сотруднице и другу оказывать ему такой радушный прием в ее родной стране. Они ужинали на берегу моря. Вечером берег напоминал алмазное ожерелье. Амалия с Флемингом полетели в Салоники. Когда она ему сказала, что он должен послать визитную карточку архиепископу, он признался, что не захватил с собой карточек, но тут же попросил белый кусочек картона и так четко написал на нем свою фамилию, что она казалась напечатанной в типографии.

Для поездки по северной Греции в распоряжение Флеминга была предоставлена машина. В этих прекрасных и диких горах его сопровождал воистину королевский эскорт мотоциклистов. В Кастории он остановился у одного из именитых жителей города, и по греческим законам гостеприимства ему подали чашку кофе, ложечку варенья, стакан воды и местный очень крепкий напиток «тсипуро». После этого пришли представиться ему все местные власти: мэр, епископ, начальник полиции и президент медицинского общества. При появлении каждого нового посетителя снова вносили поднос с кофе, вареньем, «тсипуро», и хозяйка из вежливости каждый раз угощала и Флеминга. Он же, считая, что это обязательный ритуал, мужественно все принимал. Потом надо было отдать визит епископу, и там тоже пришлось выпить «тсипуро». После этого Флеминг очень нетвердо держался на ногах.

Он развлекался, как ребенок, удил в озерах рыбу, поехал осмотреть место пересечения трех границ – греческой, югославской и албанской. Часто, когда он проезжал мимо города, в котором не предполагалось остановки, жители, поджидая его, выходили на дорогу, задерживали машину и чествовали «человека, который открыл пенициллин». Наконец Флеминг вернулся в Афины; здесь он был избран членом Афинской академии. Он едва успел написать свою речь, которую доктор Вурека вынуждена была переводить уже в машине, пока они ехали на церемонию. «Меня приняли в Академию города, где родилась наука еще в те времена, когда жители моей страны были дикарями и варварами, – вспоминал потом Флеминг. – Это была весьма значительная минута моей жизни. Еще больше меня взволновала преподнесенная мне ветка оливы, срезанная с того дерева, под которым проповедовал Платон. Я храню ее как святыню».

После этого торжества он снова отправился путешествовать по стране. Он был в Коринфе, осмотрел храм Эскулапа в Эпидоре, Аргос и Микены, Олимпию и Дельфы – шеститысячная история этого города, его храмы, оракулы и овеянная славой оливковая роща привели Флеминга в восторг. Но в дневнике он записал только:

Осмотрел храм. Чудесно расположен... Видел руины там, где некогда находился оракул, и место в храме, которое позже занимала предсказательница. Был у фонтана, в котором люди мылись перед тем, как посоветоваться с оракулом. Посидел там и выпил кружку пива...

В Дельфах Флеминг попросил задержаться еще на день. «Снова побывал в храме. Во второй раз он оказался гораздо лучше». У камня, на котором некогда сидела Пифия, он попросил, чтобы ему описали, как она изрекала свои предсказания, потом вдруг сказал: «Дельфийский оракул...» Амалия не дала ему договорить. Показывая, как солнце, пробившееся сквозь тучу, озарило оливковую долину, она воскликнула: «Посмотрите, до чего это красиво!», но вспомнив, что она его перебила, спросила: «Вы что-то хотели сказать?» – «Нет, ничего», – ответил Флеминг.

Позднее он признался, что дельфийский оракул посоветовал ему жениться на его спутнице. «Это сделала ваша старая Пифия, восседавшая на камне и утверждавшая, что она мудрая! Она уже в свое время причинила немало вреда людям и продолжает это делать». Оракул попытался помочь застенчивому шотландцу высказаться, но какой-то другой бог из ревности воспротивился этому.

По возвращении в Афины Флеминг проделал в лаборатории при Евангелической больнице (той самой лаборатории, которой руководила доктор Вурека) серию опытов по фагоцитозу и опсоническому индексу. Он вел длительные научные беседы с профессором Якимоглу, а с Норой, его племянницей, серьезно говорил о ее куклах. В записной книжке, куда он заносил все значительные события дня, мы читаем: «Мэрула боится меня». И через два дня: «Теперь Мэрула настроена дружески». Мэруле, племяннице Амалии, было два года.

Флеминг получил приглашение на неофициальный обед с королем и королевой.

Дневник Флеминга.

В машине в летний дворец, к половине второго. Приняла королева Фредерика – привлекательная молодая женщина. Очень живая. Вскоре вошел и король. Аперитивы, потом обед. Нас было четверо: доктор Вурека, король, королева, Александр Флеминг. Разговор общий... Сидели до без четверти четыре. Подарил королеве культуру пенициллиума. Кажется, была обрадована.

Несколько дней он отдыхал на Родосе; после этого получил звание почетного гражданина Афин и ему вручили медаль города во время торжественной церемонии в ратуше, украшенной английскими и греческими знаменами. На этом закончилась чудесная поездка. Флеминг почувствовал здесь любовь простого народа, его осыпали почестями; он оценил горячую преданность своей спутницы. Именно благодаря ей эта поездка получилась такой приятной, такой замечательной. Десятого ноября Флемингу необходимо было уехать.

Вечером 9 ноября он пришел к Вурека, с тем чтобы у нее написать прощальные письма, поблагодарить всех за оказанный ему прием, собрать свои бумаги, навести порядок в своих записях. Амалия выглядела печальной и утомленной. Вдруг после этого напряженного месяца ею овладела усталость. Она подумала, что, возможно, никогда больше не увидит своего учителя, и испытала чувство мучительного одиночества. Они вдвоем поужинали в последний раз, провели этот вечер тихо и как-то грустно. Прощаясь с Амалией, Флеминг пробормотал какие-то невнятные слова, которые она не расслышала. Помолчав, он сказал:

– Вы мне ничего не ответили.

В полном изнеможении она проговорила:

– А вы что-то спросили?

Он ворчливо еле слышно пробормотал:

– Я вас просил выйти за меня замуж.

Она посмотрела на него непонимающими глазами, но постепенно в голове у нее прояснилось, и сказанное Флемингом дошло до ее сознания. Она ответила: «Да».

В записной книжке Флеминга 9 ноября 1952 года после нескольких чисто технических записей на отдельной строчке стоит одно только слово: «Да».

Флеминг вылетел из Афин 10 ноября. Он так и не смог поговорить с той, которая, произнеся это слово, стала его невестой. Все последнее утро к нему приходили прощаться врачи и студенты. В самолете он написал первое письмо своей будущей жене.

Из самолета. 10 ноября 1952 года.

Мы сейчас пролетели над последним греческим островом. Следующая страна, которую мы увидим, будет Италия. Моя поездка в Грецию была очень удачной благодаря моему гиду, моей спутнице, у которой повсюду друзья, и благодаря еще многому другому этот месяц стал для меня неповторимым. Я пищу красными чернилами, потому что на большой высоте обычные ручки текут. Подо мной синее море, но не такое синее, как в Греции.

Теперь вы вернетесь в Евангелическую больницу и попытаетесь нагнать потерянные тридцать три дня. Ваши молодые сотрудницы постараются скрасить для вас потерю вашего спутника. Очень приятно было побывать во всех этих местах вместе с вами. Возможно, мы еще что-нибудь вместе повидаем. Мне было также очень радостно увидеть сегодня утром вашу улыбку (извините за почерк, все время воздушные ямы). У вас была очень веселая улыбка, а вчера вечером вы были некоторое время грустной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Последующие письма полны любви и беспокойства – Флеминг не имел никаких известий от Амалии. Она же, удивленная и взволнованная его лаконичным предложением выйти за него замуж, решила... прежде чем писать самой, дождаться письма от него.

17 ноября 1952 года.

Моя чародейка, моя милая чародейка, по-прежнему от вас нет писем... Неужели вы так скоро меня забыли. Вы кому-нибудь уже рассказали? Я – никому. Надо вместе решить, когда мы объявим об этом, и сделать это одновременно. Хотите, чтобы это произошло в Афинах? Если да, то сообщите мне, что нужно для этого предпринять... У нас мало времени. Первого февраля я уезжаю в Индию – вернусь первого апреля. Шестнадцатого апреля отъезд на Кубу... Возвращение десятого июня. Обдумайте.

Наконец он получил сразу два письма; беспокойство его улеглось, и он написал рассудительное, трезвое письмо, в котором предлагал, чтобы церемония произошла во второй половине июня 1953 года, после его возвращения с Кубы и из Соединенных Штатов.

Сэр Александр Флеминг – профессору и миссис Роджер Ли,

6 января 1953 года.

Дорогие друзья,

большое спасибо за ваше поздравление к рождеству... Двенадцатого мая мне предстоит прочесть лекцию в Бостоне, и я надеюсь задержаться там на день-два. Возможно, тогда я уже смогу вам представить свою жену, но прошу вас пока никому ничего не говорить. Пожалуй, поздновато я решил снова жениться, но мне думается, что это стоит сделать...

Он вылетел в Индию в начале 1953 года с группой медиков, среди них был француз – профессор Жорж Портман из Бордо, с которым Флеминг подружился. Попутчики сразу полюбили Флеминга. Им нравилась его простота, его шотландские шутки, его манера острить с невозмутимым лицом. Их поражала моложавость Флеминга. Все называли его просто Флем. Его спутников и в первую очередь его самого удивило преклонение, с которым встречали его толпы индийцев в Бомбее, а потом в Мадрасе. Когда выступал Флеминг, зал всегда бывал переполнен. Его встречали бурными аплодисментами. Он говорил, что ему кажется, будто он голливудская звезда, «но по его интонации чувствовалось, что он не прочь и в самом деле стать звездой».

Он упрямо принимал участие во всех утомительных поездках и был очень недоволен, когда четверо носильщиков подняли его, чтобы доставить к одному из храмов, куда вела очень высокая лестница. Он всегда старался доказать, что он еще крепкий мужчина. В своих докладах о преподавании медицины он советовал индийцам остерегаться в лекциях «flim flamming» (его любимое выражение, означавшее «переливание из пустого в порожнее»). Он рекомендовал занятия небольшими группами и индивидуальную научную работу. В общем бывшее Бактериологическое отделение оставалось его идеалом. Вечерами в гостинице он приглашал своих друзей на frig, как он называл виски, потому что оно у него всегда стояло в холодильнике.

Эньюрин Бивен, английский депутат-лейборист, хороший оратор, приехавший в то время в Индию на другой конгресс, произнес несколько прекрасных речей о социальной медицине в Англии. Он очень удивился, когда увидел в первом ряду Флеминга, так как знал, что тот противник всякого вмешательства государства в эти дела. Выступая, Флеминг сказал, что он не сразу решился взять слово, после того как уже выслушали одного англичанина, да еще имеющего перед ним преимущество хорошего оратора. «Кроме того, я вам говорю только правду. Бивен же пользуется своим воображением, что опять-таки дает ему большие преимущества передо мной». Потом Флеминг рассказал историю пенициллина и поделился своими мыслями о принципах исследовательской работы. Он уже столько раз говорил на эту тему, что его выступление было почти что красноречивым. После его речи студенты устроили ему овацию, окружили его с просьбой дать автографы.

Он все с тем же интересом ко всему новому и красивому, все с тем же неувядающим удовольствием осматривал храмы и гроты, присутствовал на торжествах, любовался танцами. Он сделал тысячи снимков. Ему хотелось все увидеть, все понять и, как всегда, самому во всем убедиться.

В течение всей поездки сэр Александр покупал сари, шали и разные женские украшения. Он выбирал их с таким старанием и любовью, что его спросили, для кого он покупает. «Сестре», – ответил он. Ему не поверили, но больше ничего от него не удалось добиться. Личные чувства ему казались слишком священными, чтобы о них можно было говорить. Но все же, несмотря на его умение владеть собой, нельзя было не заметить волнения, с каким он покупал эти вещи.

Он принял участие в охоте на леопарда и в состязании по ходьбе. Обо всем этом он подробно писал своей будущей жене.

Насколько я понимаю, вот уже полчаса, как я пишу вам письмо. Я превысил вашу норму. Я вас балую. Сейчас половина седьмого, только начинает светать, и за моим окном, сидя на ветках деревьев, болтают тысячи воробьев.

С тех пор как он уехал из Греции, он писал ей ежедневно, а иногда и два раза в день.

Во время поездки его спутники привязались к нему. Они считали, что Флеминг «со своими сдержанными, невозмутимыми спокойными манерами проявил наилучшие человеческие качества». Американский доктор Лео Риглер (из Дьюарта, Калифорния), который путешествовал вместе с ним, пишет: «Таким он мне навсегда запомнился: неизменная сигарета, приклеившаяся к губе, и этот скромный и естественный вид, с которым он принимал выражение всеобщего преклонения».

В Лондон Флеминг прилетел 31 марта. Было условлено, что Амалия приедет в Лондон сразу же, как только он вернется. Они поженятся и вместе поедут на Кубу и в Соединенные Штаты. По сравнению с первоначальным планом ей удалось выиграть три месяца.

Выйдя из самолета на лондонском аэродроме 3 апреля в страстную пятницу, она поискала глазами своего будущего мужа, но не увидела его. А ведь, когда он прилетел в Грецию, Амалия добилась разрешения встретить его на летном поле. Но Флеминг всегда был очень щепетилен и никогда не просил ни о каком одолжении. В конце концов она увидела его, выйдя из таможни. Он стоял позади всех встречающих. Она радостно бросилась к нему, но ее поразило его замкнутое, словно каменное лицо. Рядом с ним стояла печальная, несчастная Элизабет, сестра Сарин. Амалия, оцепенев, в полном отчаянии, ничего не понимая, смотрела на их, как ей казалось, неприязненные лица. Позже она научилась истолковывать малейший жест мужа и открыла тайные пружины, казалось бы, необъяснимых поступков; она поняла, какое порой сильное волнение скрывает эта полная неподвижность черт; она узнала, что за этой застывшей маской шла мучительная борьба между противоречивыми движениями души и чувством долга.

Позже также она поняла, что он привез с собой золовку лишь по своей безграничной доброте. Он хотел тем самым показать пожилой и больной женщине, что ничто не изменится. Самые прекрасные добродетели часто переходят в свою противоположность, оборачиваются излишней щепетильностью, которая в свою очередь доставляет ненужные и сильные страдания нежно любимым людям. У Флеминга были недостатки, порожденные его же достоинствами. Он был слишком честен и старался быть таким по отношению ко всем. Будучи чересчур чувствителен, он оборонялся замкнутостью. Он был слишком мудрым, слишком терпеливым, а порой излишняя терпеливость – опасное качество. По свойственной ему скромности он с трудом верил, что его могут любить. Безгранично справедливый, он иногда из стремления к беспристрастности бывал несправедлив к себе и к тем, кого любил.

На следующий день, в субботу, Флеминг поехал со своей будущей женой в мэрию Челси, чтобы получить разрешение на брак. (Обязательная в Англии формальность, после этого полагается дать объявление.) Секретарь с полнейшей бесстрастностью, ни разу не подняв головы, записал его фамилию и адрес. Можно было подумать, что он никогда не слышал о сэре Александре Флеминге. Но, покончив с этим делом, он, по-прежнему не поднимая глаз и тем же официальным тоном, сказал: «Мне думается, сэр, что вы предпочтете избежать огласки. Я передам объявление в конце дня. Журналисты увидят его только во вторник, в следующий наш рабочий день». Флеминг ответил: «Спасибо». И тот и другой проявили высшую степень сдержанности и такта. Секретарь чуть ли не превзошел самого Флеминга.

Во вторник и в среду журналисты, прослышав обо всем, преследовали будущих супругов, чтобы узнать, когда и где состоится церемония. В среду в шесть часов Флеминг пошел в клуб сыграть очередную партию в бильярд. Он не сказал своим друзьям о предстоящей свадьбе, но, уходя, буркнул: «Возможно, завтра я не приду; вообще, вероятно, мне придется изменить свои привычки».

Его биржевой маклер и друг Ричи в тот же день получил записку, в которой Флеминг упоминал, что у него возникли серьезные дела: «кстати, вы о них прочтете в газетах». Ричи позвонил, чтобы узнать, что это за дела; Флеминг отвечал уклончиво и только сказал: «Приходите ко мне после ужина».

«Видимо, о его женитьбе, – продолжает Ричи, – было объявлено в последнем вечернем выпуске газет, а не в том, который я читал, вот почему я пришел к нему, ничего не зная. Вначале это вызвало некоторое замешательство, я задавал вопросы, а он думал, что я в курсе дела и смеюсь над ним. Наконец недоразумение выяснилось, и мы очень мило односложно побеседовали с ним вдвоем за бутылкой виски с содой, покуривая сигареты. Он выглядел счастливым и довольным, чего не было уже много лет».

В четверг 9 апреля в одиннадцать часов состоялось гражданское бракосочетание в мэрии Челси в присутствии всего двух свидетелей; религиозная церемония произошла в полдень в греческой церкви святой Софии, на Москоу-род. Здесь присутствовали родственники и несколько друзей. Затем в «Клеридже» был дан скромный банкет. В этой гостинице Флеминги собирались прожить неделю до отъезда на Кубу.