Глава 13 Последний гений империи

Глава 13

Последний гений империи

Со спектаклем «Мир дому твоему» Аркадий Райкин встретил судьбоносный 1985 год, который изменил не только облик его родины, но в итоге и всего мира. А началось все с того, что 10 марта из жизни ушел пятый по счету Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Черненко, и на его место пришел человек № 2 в партии – самый молодой член тогдашнего Политбюро (2 марта он отметил свое 54-летие) Михаил Горбачев. Рекомендовал его на этот пост патриарх Политбюро, глава МИДа Андрей Громыко, что отвечало чаяниям большинства либералов в парт– и госэлите СССР – той самой вороватой части номенклатуры, которая мечтала о наступлении рыночной эпохи в СССР, этакого НЭПа № 2. Державники предпочли бы увидеть на этом посту другого человека – технократа Григория Романова, но у того влиятельного покровителя не оказалось (симпатизировавший ему министр обороны СССР Дмитрий Устинов подозрительно скончался буквально накануне эпохальных событий – в декабре 1984 года).

Обратим внимание, что за назначение Горбачева на высший пост ратовала и западная элита, которая давно начала присматриваться к этому деятелю. Было известно, что он является фаворитом самого Андропова, который вытащил его из Ставрополя в Москву вскоре после того, как Брежнев затеял отдать бразды правления страной Романову. Как мы помним, эта передача власти тогда не удалась, но никто не мог гарантировать того, что эта попытка не повторится. А поскольку Романов был самым молодым членом Политбюро (он родился в 1923 году), то Андропову срочно понадобился еще более молодой кандидат из противоположного лагеря – либерального. В итоге выбор пал на Горбачева, которого главный чекист еще в 1969 году хотел сделать своим первым заместителем в КГБ, но эта попытка не удалась. Зато девять лет спустя удалось другое – благодаря протекции все того же Андропова, Горбачев стал секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству.

В середине 79-го в американском журнале «Проблемы коммунизма» советолог Джерри Хаф сделал пророческий прогноз: заявил, что именно Горбачев, судя по всему, в скором времени станет самым молодым генсеком КПСС. Так оно и вышло, поскольку при назначении Горбачева сошлись воедино интересы нескольких влиятельных сил: части вороватой советской номенклатуры, желающей легализовать наворованные ею богатства, и западных элит, которым эта легализация гарантировала надежную привязку советских воров к собственным банкам, а посредством этого – возможность последующей манипуляции обладателями наворованных богатств. При Романове, слывшем ярым патриотом-«русистом», легализовать наворованное и, тем более, перевести его за границу было бы гораздо проблематичнее – уж больно несговорчивым человеком был бывший хозяин Ленинграда. О том, каким образом происходило выдвижение Горбачева в генсеки, рассказывает сам Г. Романов:

«1985, старый Новый год. Состоялись мои визиты в Эфиопию, Финляндию. Поскольку у меня не было отпуска летом, Черненко предложил мне отдохнуть. В марте я поехал в Палангу. О кончине Черненко Боголюбов, заведующий Общим отделом ЦК, сразу же мне не сообщает, как всегда было положено. Итак, Кунаева нет, Щербицкий с визитом в Америке, Романова тоже нет, ему не сообщили – неполный состав Политбюро. Эта группа отсутствующих членов Политбюро однозначно не доверяла Горбачеву. Группа Соломенцев, Воротников, Алиев, Чебриков – поддерживает кандидатуру Горбачева. Насколько мне известно, сын А. А. Громыко имел предварительную беседу с А. Н. Яковлевым (а потом и с Е. Примаковым. – Ф. Р.) и после нее убедил отца внести предложение на экстренное заседание Политбюро о выдвижении кандидатуры Горбачева на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Это предложение также поддержали Гришин и Тихонов. Все. Горбачев возглавил комиссию по организации похорон К. У. Черненко. Традиция – своего рода команда для членов ЦК, которые выбирали генсека на Пленуме. Трагедия нашего разрушения была предрешена…»

Отметим, что Романов и Горбачев оба чистокровные русские. Но вот ведь парадокс: первого почти вся еврейская интеллигенция поголовно ненавидела, второго, наоборот, – боготворила. В чем загадка? Только ли в антисемитизме Романова, о котором так любят вспоминать евреи? Думается, проблема в ином: при грозном державнике Романове (кстати, в молодые годы у него было прозвище «Гриша Грозный») новая версия НЭПа вряд ли бы удалась, закованная в ежовые рукавицы. Другое дело при сладкоголосом либерале Горбачеве, который гарантировал евреям такую же свободу передвижения капиталов и их многократного приумножения, как это было при первой версии НЭПа. Вот почему вороватая часть советской номенклатуры взяла к себе в союзники именно еврейскую интеллигенцию: во-первых, хорошо была осведомлена про ее давние разборки с державниками, во-вторых, была уверена, что цели у них с евреями одни – радикальная вестернизация советской экономики и переход от мелкобуржуазной конвергенции, затеянной еще при Хрущеве и при Брежневе благополучно продолженной, к империалистической (то есть смена социализма на капитализм и окончательное замирение с Западом).

Как и подавляющая часть еврейской интеллигенции, Райкин отнесся к поражению Романова, а также к последующей его отставке в июле 1985 года с большим воодушевлением. Собственно, иначе и быть не могло, поскольку у него к Романову были свои давние личные счеты. Что касается его отношения к Горбачеву, то сведений на этот счет лично у меня нет, но все же полагаю, что Райкину он нравился. Да, его могла несколько коробить неправильная речь нового генсека, страдающего словоблудием и не могущим ясно сформулировать конечную мысль, но в целом он наверняка производил на сатирика хорошее впечатление. Тем более что Горбачев отныне ассоциировался у него с поражением его давнего недруга Романова.

Но совсем другое дело, как бы отнесся Райкин к Горбачеву, доживи он до того момента, когда перестройка пошла вразнос, перейдя в перестрелку, а потом и вовсе приведшая к развалу СССР. Все-таки Райкин был евреем старой закваски – земледелец (патриот), а не кочевник (антипатриот). Не был он и евреем-коммерсантом, о чем мы тоже неоднократно говорили: он не был беден, но никогда не придавал деньгам большого значения. Поэтому вряд ли бы его удалось купить благосостоянием, как это произошло с большинством его соплеменников, которые бросились стричь купоны с развала СССР, в то время когда рядом их соотечественники нищали и пухли с голоду.

Но, повторимся, начальный этап перестройки Райкин встретил с воодушевлением, как и большинство советских граждан, мечтавших о реформах, которые смогли бы изменить страну к лучшему.

Итак, 65-летний вполне пышущий здоровьем Григорий Романов был отправлен Горбачевым в отставку самым первым. Чуть позже за ним последуют и остальные неудобные члены Политбюро и кандидаты в него: Виктор Гришин, Динмухамед Кунаев, Гейдар Алиев, Андрей Громыко, Михаил Соломенцев, Петр Демичев, Владимир Долгих. Таким образом Горбачев расчищал плацдарм для своих клевретов, с которыми легче было бы разрушать империю, создаваемую, кстати, не одно столетие и не одним поколением. Чем-то это напоминало давнюю интермедию Аркадия Райкина «Зависть» из спектакля «За чашкой чая» (1954). Ее главный герой – завхоз Лызин – мечтал о тех временах, когда он станет большим начальником и всех уволит. В запале от своих рассуждений, невзрачный завхоз забирался на стол и провозглашал: «Стою, едят тебя мухи, и все. И ничего не делаю. Все вокруг все делают за меня. А я только стою и плюю на всех. Вот я вас всех!»

По сути, тем же самым будет заниматься во время перестройки и Михаил Горбачев: плевать на всех свысока и ни за что не отвечать – ни за развал экономики, ни за пролитую кровь людей, ни за свои демагогические обещания построить «социализм с человеческим лицом».

Вспоминается по этому поводу и другая интермедия Райкина, но уже из 60-х: та, где кадровик вызывает сотрудника и заставляет его стать… изобретателем, хотя тот в этом деле малосведущ. Мораль сценки была в следующем: каждый должен сидеть на своем месте. Так вот, Горбачев явно оказался не на своем. Его удел – руководство краем или областью, но не огромной страной. Когда судьба вынесла его в секретари ЦК КПСС (не без протекции отдельных влиятельных лиц) и он стал заведовать сельским хозяйством, это дело он фактически провалил. А вот Романов, став секретарем ЦК по «оборонке», наоборот, показал себя незаурядным специалистом. Поэтому «оборонка» у нас была в авангарде, а «сельхозка» – в аутсайдерах. Однако именно куратора последней сделали руководителем страны. Итог этого назначения можно было предвидеть заранее: ничего хорошего получиться не могло. И 1991 год это наглядно подтвердит. Но вернемся в самое начало перестройки.

В то время как пышущего здоровьем давнего недоброжелателя Райкина – Романова – уволили на пенсию, сам артист, уже глубоко больной и отметивший в октябре 1985 года свое 74-летие, продолжал работать. Так, в первой половине декабря 1985 года Райкин концертировал в столице Дагестана городе Махачкале. Там же оказался и актер БДТ Олег Басилашвили. Ему и слово:

«Группа артистов, в которую входил и я, выехала с концертами в столицу Дагестана. Гвоздь программы, «паровоз» – Аркадий Райкин. Два концерта в день по два часа…

Условие, выдвинутое Райкиным, – он работает 45 минут в начале концерта и 20 минут в конце. На остальных – а нас, кроме него, было четверо – по 15 минут. На все наши уговоры, что ему будет трудно, что мы, допустим, можем работать по 25–30 минут, он вместо первых 45 минут – 25–30, сухой категоричный отказ: «Зритель не виноват».

Начали концерт. Вышел Райкин. И тут я увидел, насколько он болен, почувствовал, как ему трудно, как болят у него ноги… Перед микрофоном стоит старый, седой как лунь, больной человек. Худой, хрупкий, неспособный свободно двигаться.

Раздается усиленный динамиками тихий, хрипловатый, родной райкинский голос.

«Не выдержит, не выдержит он 45 минут, не сможет…» – мелькнула мысль.

За кулисами напряженно застыли пожарники, артисты, в полумраке белеет халат врача со шприцем и лекарствами наготове.

Но вот первый смех в зале, аплодисменты… Еще реакция, еще…

Райкинский голос крепнет, приобретает уверенность, Райкин на глазах чуть молодеет, перестает дрожать его рука…

Один монолог, второй, третий, бурная реакция, грохот аплодисментов…

И пролетели 45 минут, словно их и не было.

И вот он за кулисами, подхвачен врачом, еле передвигая почти несгибающиеся ноги, идет к себе в гримерную, отдыхать…

Мои 15 минут быстро пролетели, работают уже другие артисты, и вот концовка, и снова Райкин. Заканчивая выступление, он прощается с публикой, напевая песенку о зрителе в девятом ряду, о зрителе, оставшемся верным Райкину, несмотря на его старость, болезни. Несмотря на время.

Я слушал эту песенку, и так горько мне стало. До слез. Ведь это на самом деле, возможно, в последний раз.

И такая благодарность во всем облике Райкина – за верность, за любовь… Прощайте…»

А вот еще одно воспоминание – из разряда анекдотичных. Слово – В. Михайловскому:

«Была у нас миниатюра про доярку, которую послали в Париж делиться опытом. Выходит Райкин на сцену и говорит: «Поехали наши на выставку и взяли с собой доярку с аппаратом, чтобы она показывала, как надо давать…» Тут Райкин задумался и поправился: «То есть доить…» И зал, и все за кулисами легли от хохота. Но самое страшное – сам Аркадий Исаакович чуть не вдвое согнулся и вот-вот расхохочется. Он ведь очень был смешливый, из-за ерунды смеялся до слез и не мог остановиться…»

В 1986 году перестройка начала пробуксовывать. В марте исполнился год, как Михаил Горбачев пришел к власти, однако каких-то ощутимых результатов, кроме пустопорожней трескотни об ускорении, модернизации и т. д., большинство людей не ощущало. Более того, например, антиалкогольная кампания показала свою полную несостоятельность, выродившись в фарс: в настоящие битвы в очередях, вырубку виноградников, безалкогольные комсомольские свадьбы, куда водку проносили нелегально и т. д. А тут еще в апреле 86-го произошла авария на Чернобыльской АЭС, которая даже в атеистическом СССР вызвала волну разговоров о том, что даже Господь гневается на «меченого» (так в народе прозвали Горбачева за его большое родимое пятно на лбу). Хотя были разговоры и о преднамеренности этой аварии: уж больно быстро после этого активизировались переговоры о сокращении ядерных вооружений, которые необходимы были Горбачеву, чтобы понравиться Западу.

Между тем разрешенная властью с февраля 86-го кооперативная торговля тормозилась местными властями. А тут еще в середине мая вышло постановление Совета Министров СССР «О мерах по усилению борьбы с извлечением нетрудовых доходов». В итоге, как пишет историк А. Шубин:

«Понятие «нетрудовых доходов» трактовалось расширительно. Фактически под новую кампанию попали люди, которые поняли рыночные выступления партийного руководства как объявление нового НЭПа и попытались продавать свои услуги. Однако запретительное законодательство не было отменено, и правоохранительные органы получили сигнал к расправе над полулегальными ремесленниками, водителями, составлявшими конкуренцию такси, продавцами цветов, выращенных на своем участке, и т. п. Таким образом, эта кампания своим острием была направлена как раз против ростков рыночных отношений. Частное предпринимательство, которое чуть стало показываться из подполья под видом кооперативов и индивидуальной трудовой деятельности (термин войдет в официальный обиход уже в конце года), теперь подверглось разгрому и ушло в подполье, под крыло криминальных групп…»

Все эти процессы только дискредитировали Горбачева в глазах либералов, которые с его именем связывали начало новой «оттепели» по канонам хрущевской. На самом деле вина генсека в этом если и была, то незначительная. Этой «оттепели» сопротивлялась та часть парт– и хозаппарата, которая подозревала за фракцией Горбачева желание раздербанить страну и замириться с Западом. Поэтому именно тогда генсек окончательно пришел к мысли о том, что без кардинальной перетряски партии ему не обойтись. Об этом он заявил на июньском совещании с секретарями и завотделами ЦК: дескать, нам нужна «малая революция». Она начнется в январе следующего года, а пока Горбачев и К° вынуждены действовать осторожно. Эта осторожность раздражала либералов, которые устами Главного Художника советского рок-н-ролла, лидера рок-группы «Машина времени» Андрея Макаревича стенали: «Мы не заметили, как нас обманули…»

Как покажет уже ближайшее будущее, не обман это был, а всего лишь тактические маневры. Все-таки именно в 86-м началась та самая капитализация советской экономики, которая и ляжет в основу дальнейшей политики Горбачева. Так, с 19 августа около 60 предприятий и 20 министерств получили право самостоятельно выходить на внешний рынок (то есть государство начало добровольный отказ от монополии на внешнюю торговлю). А в ноябре был принят закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», который разрешил частное предпринимательство. Директора заводов стали создавать при своих предприятиях кооперативы, которые получали по прежним (т. е. низким) ценам сырье, а продавали изделия втридорога, и зарплату кооперативщики стали получать «буржуазную».

Пока политическая горбачевская «оттепель» в сфере экономики только раскачивается, культурная набирает обороты. В мае 1986 года в Москве прошел 5-й съезд Союза кинематографистов СССР, который привел к руководству либеральное крыло киношников во главе с Элемом Климовым и Андреем Смирновым. Кстати, оба являются «сынками»: один партийного деятеля, а другой – известного писателя Сергея Смирнова, первым написавшего книгу про героев Брестской крепости. Именно с этого съезда начнется процесс наступления либералов по всем фронтам и направлениям. Причем киношные либералы начнут свои действия с важного для себя начинания: свернут производство так называемых патриотических фильмов, а также картин, неприглядно показывающих западное общество, поскольку последнее, по мысли либералов, должно отныне стать «маяком» для рыночных реформ в СССР.

На том же киношном съезде во многих выступлениях звучала мысль об освобождении от диктата командно-административной системы. Этот лозунг был брошен интеллигенции не случайно: вороватая часть советской номенклатуры хотела руками интеллигенции запустить процесс начала демонтажа всей социалистической Системы. То есть под видом борьбы с диктатом бюрократии намечался развал страны. А чтобы этот процесс пошел как по маслу, требовалось демонизировать социализм советского розлива. Поэтому в общество был вброшен термин «застой», после чего началась огульная критика сначала брежневских времен (1964–1982 – 18 лет), а затем и сталинских (1924–1953 – 29 лет). При этом брежневские времена подавались как вороватые, сталинские – как кровавые. Таким образом, было возобновлено то, что не удалось завершить Хрущеву с его десталинизацией № 1. Главной целью этой десталинизации было внести хаос в умы населения, навязывание мысли о том, что командно-административная система создана Сталиным и суть ее – преступна. Об этом, кстати, писали и западные идеологи. Еще в середине 70-х советолог Стивен Коэн в своей книге «Переосмысливая советский опыт» отмечал следующее:

«Сталинский вопрос… имеет отношение ко всей советской и даже российской истории, пронизывает и заостряет современные политические вопросы… Сталинский вопрос запугивает как высшие, так и низшие слои общества, сеет распри среди руководителей, влияя на принимаемые ими политические решения, вызывает шумные споры в семьях, среди друзей, на общественных собраниях. Конфликт принимает самые разнообразные формы, от философской полемики до кулачного боя…»

После того как в январе 1987 года на очередном Пленуме ЦК КПСС Горбачев объявил о начале гласности, началась мощнейшая атака либерал-перестройщиков не столько на Сталина, сколько на советский социализм вообще. В этой атаке слились воедино две силы: вороватая часть номенклатуры и либеральная интеллигенция, поскольку цель у них была общая – развалить СССР и отдаться на милость Западу. Им противостояли державники и та часть номенклатуры, которая считалась аскетичной – этим силам развал СССР был невыгоден, поскольку лишал их не только родины, но и того места под солнцем, которое они имели здесь. Увы, но шансов на победу у последних фактически не было. Почему? Во-первых, подавляющая часть населения огромной страны была заворожена красивой фразеологией либерал-реформаторов («Будем жить как на Западе!»), во-вторых – мощную поддержку либералам оказывал Запад, в том числе и в материальном отношении. Вот почему в тех же печатных СМИ тиражный перевес либералов над державниками был подавляющим: 60 миллионов экземпляров против 1,5 миллиона. Таким образом, впервые за долгие годы противостояния либералов и державников был нарушен баланс, и одна из сторон получила доминирующее превосходство. И третейский судья – власть, которая до этого пыталась блюсти этот баланс, окончательно отдала свои симпатии одной из сторон – либеральной. В итоге лодку начнет перекашивать на один борт. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы заранее предсказать, чем это в итоге должно было закончиться. Но власти, судя по всему, именно этого и хотелось – чтобы лодка перевернулась.

Итак, вороватая часть номенклатуры, используя свои властные рычаги, активизировала либеральную интеллигенцию и предоставила ей «зеленую улицу» в части обработки населения идеологически. В последнем процессе огромную роль играли евреи, по сути захватившие командные высоты почти во всех отраслях идеологии: в печати, литературе, кинематографе, на телевидении и радио. Как итог: почти все перестроечные «нетленки», наотмашь бившие по бывшим советским идеалам, были созданы руками деятелей той же национальности. Так, антисталинский роман «Дети Арбата» написал Анатолий Рыбаков, фильмы «Интердевочка» (о валютной проститутке) и «Маленькая Вера» (о маленькой вере в советский социализм) сняли Петр Тодоровский и Василий Пичул, самый массовый разоблачительный журнал «Огонек» возглавил Виталий Коротич и т. д. и т. п.

Конечно, не все евреи хотели развала СССР, однако одно бесспорно: их благими намерениями оказалась вымощена дорога в ад. Не избежал этой участи и Аркадий Райкин, который тоже включился в общий процесс демонизации советского строя. В то время как представители державного лагеря пытались докричаться до сознания своих соотечественников и напомнить им, что в истории советской системы было больше подвигов, чем преступлений, либералы говорили обратное. При этом все это подавалось под соусом поисков правды, борьбы с недостатками и пороками советского строя. Вот и Райкин, выступая в октябре 1986 года на съезде Всероссийского театрального общества, заявил, что у нас в стране вместо грандиозных успехов – полная бесхозяйственность, вместо великих свершений – развал, вместо героического труда – пьянство. Собственно, так оно и было, но с одним «но»: все эти недостатки были поданы в намеренно гипертрофированном виде, в каком это стало делаться именно в годы горбачевской перестройки – с перехлестом. Между тем подобная категоричность оценок была весьма опасна, поскольку вбрасывалась в массовое сознание, которое за долгие годы привыкло к иным оценкам – сплошь восторженным. Резкий переход от одних оценок к другим не позволял людям задуматься о происходящем, вычленить ту самую золотую середину, которая помогла бы понять, где здравая критика, а где голое критиканство. В итоге это привело к тому, что миллионы людей, поддавшись азарту перекроить прошлое, встали под знамена тех, кто начертал на своих хоругвях один лозунг: «Круши!»

В те годы здравый подход изменил даже такому интеллектуалу, как Аркадий Райкин. Впрочем, не станем осуждать артиста, учитывая его тогдашнее состояние – примерно с 1984 года у него началась болезнь Паркинсона. Если бы не она, то великий сатирик Аркадий Райкин, который до этого долгие годы занимался тем, что выводил на чистую воду нечистых на руку номенклатурщиков, наверняка бы задумался о том, что ответственность за все перечисленные им пороки (бесхозяйственность, развал, пьянство) стоит также возложить и на тогдашнего лидера страны Михаила Горбачева. Одно то, как он провел антиалкогольную кампанию, указывало, что у этого руководителя явно не все в порядке с руководящей составляющей. Что он явно сидит не на своем месте. Но великий Райкин, как и большинство советских людей, продолжал быть очарованным Горбачевым.

Впрочем, не только им – но и его женой Раисой, которая впервые за все годы советской власти заявила о себе как «первая леди» (до этого жены генсеков всегда оставались в тени). А ведь была у Райкина интермедия о том, как жена и муж поменялись местами: жена стала верховодить своим супругом, а тот превратился в ее беспрекословную служку. С Горбачевым случилась та же история: такого генсека-подкаблучника еще не знала советская история. Либеральными СМИ это подавалось как красивая история любви (кстати, до сих пор так и подается), хотя на самом деле это был полный маразм: Раиса «рулила» мужем, указывая ему, кого надо назначать на высокие должности в правительстве, а кого надо снимать. Дело доходило до того, что она даже участвовала в заседаниях… Политбюро. А когда кто-то из участников заседания возмущался, Горбачев брал сторону… своей супружницы. Так что страну они разваливали на пару.

По этому поводу вспоминается миниатюра начала 50-х в исполнении супружеской пары в лице Александра Менакера и Марии Мироновой из спектакля «Вот идет пароход» (1953). Он играл номенклатурного сановника, она – его амбициозную жену. В их куплетах звучало следующее:

Менакер:

За тетей послана «Победа»,

За маникюршей послан «ЗИМ».

Миронова:

Ну а на «ЗИСе» я поеду

За креп-сатином в магазин.

Менакер:

Скажите мне, на что это похоже —

Всем вертит в городе она…

Миронова:

Вы забываетесь, я все же

Номенклатурная жена!..

А теперь послушаем бывшего работника Ставропольского крайкома КПСС (его руководителем в 1970–1978 годах был Горбачев) В. Казначеева:

«Росла карьера Горбачева, росли и потребности семьи, в первую очередь его супруги. В стремлении к роскоши, богатству, страсти к излишествам она была ненасытна, в нарядах не знала предела, заезжала в торги, пользовалась услугами лучших мастеров. Не отставал от нее и Михаил Сергеевич. Ему на самолете доставили три «ЗИЛа», которыми он не преминул похвастать перед родными, соседями, знакомыми. Такова уж натура Михаила Сергеевича…

Переехав в Москву, Раиса Максимовна переключилась на «двухсотую» секцию ГУМа, где обслуживались сотрудники ЦК и министерств СССР. Горбачева, не стесняясь, настаивала на доставке в дом вещей самых «фирмовых». И всегда получала желаемое. Свои туалеты заказывала в единственном экземпляре. Одежда ее и мужа стала меняться по нескольку раз в неделю…»

Но вернемся к Аркадию Райкину.

Его выступление на съезде Всероссийского театрального общества ясно указывало на то, что великий сатирик не собирается уходить в тень и, несмотря на прогрессирующую болезнь, хочет быть в гуще происходящих событий. Перестроечная власть в этом его участии была кровно заинтересована, надеясь на то, что Райкин, обрядившись в тогу страдальца от брежневского режима, поможет либерал-перестройщикам в их кампании по оплевыванию недавнего прошлого. Вот почему в октябре 1986 года Райкину было устроено пышное празднование 75-летнего юбилея с показом этого действа (отметим – впервые за всю историю!) по Центральному телевидению. На нем в качестве поздравителей фигурировали почти сплошь одни соплеменники юбиляра: Марк Розовский, Геннадий Хазанов, Роман Карцев, Михаил Мишин, Александр Ширвиндт, Сергей Урсуляк и др.

Райкин в те дни внимательно следил за перестроечной прессой, в чем ему активно помогали его собственные дети – снабжали отца необходимой литературой. Так, дочь Екатерина рассказывает следующее:

«…Я принесу тебе последние номера «Огонька». Сколько там интересного, острого, правдивого, сколько поднимается наболевших проблем, которые ты поднимал в своих программах очень давно, о чем ты говорил со сцены и от своего лица, Человека и Гражданина, и от лица своих персонажей всегда с болью и любовью…»

Однако отметим: несмотря на ярко выраженную антисталинскую направленность большинства публикаций перестроечного «Огонька», сам Райкин в кампании по шельмованию вождя народов не участвует. Как не участвовал он и в первой десталинизации – хрущевской, которая проходила в 1956–1964 годах. Ни тогда, ни в горбачевскую перестройку Райкин не станет сводить счеты с покойным вождем, хотя таких возможностей у него было предостаточно. Например, он мог выступить на эту тему в любом из либеральных печатных изданий. Или посвятить этому целую главу в своих мемуарах, над которыми он в 1987 году заканчивал работу. Но он этого не сделал, удовлетворившись всего лишь несколькими критическими фразами по адресу сталинизма. Значит, несмотря на болезнь, в этом вопросе здравый ум у Райкина все-таки возобладал. В то время как у гораздо более молодых и здоровых его соплеменников он оказался помутненным – они дружно бросились клеймить Сталина как закоренелого преступника, на котором буквально клейма негде было ставить.

Вождю народов припомнили все: и свертывание НЭПа, и коллективизацию, и голод 30-х годов, и репрессии, и неудачи в первый период войны, и «дело врачей», и много чего еще. В «Литературной газете», например, приводилась старая «утка»: якобы знаменитый врач Бехтерев поставил Сталину диагноз «паранойя» (дочь врача чуть позже эту «утку» официально разоблачит: дескать, ничего подобного ее отец не говорил). Получалось, что Сталин во всем был плох. Хотя более объективный подход подразумевал поднятие на поверхность общественной дискуссии и других деяний Сталина – положительных. Среди них, например, те же евреи могли бы вспомнить и такие: привилегированное положение их соплеменников в советском обществе на протяжении долгих десятилетий, спасение миллионов евреев от уничтожения в годы Великой Отечественной войны, благодаря в первую очередь приказам Сталина, создание первого в мире еврейского государства – Израиля, благодаря позиции все того же Сталина и т. д. Но перестроечной еврейской интеллигенцией был избран иной подход: требовалось срочно замарать имя вождя народов, поскольку не в нем было дело – надо были выбросить в утиль социализм как таковой. Отдадим должное Аркадию Райкину – он в этой преступной акции участия не принимал. Кстати, как и некоторые другие его соплеменники, разделившие его позицию. Но таковых, увы, среди них оказалось немного.

Тем временем желание властей облагодетельствовать Райкина приводит к тому, что наконец-то завершается реконструкция кинотеатра «Таджикистан», который, как мы помним, еще в 1983 году был отдан под райкинский Театр миниатюр. Первое представление на новом месте было сыграно райкинцами 4 июня 1987 года – это был спектакль «Мир дому твоему», которому в том году исполнилось три года (за это время он был сыгран более 250 раз). Спектакль был записан на пленку и вскоре показан по ТВ. У каждого из нас теперь есть возможность раздобыть его на DVD и посмотреть на тогдашнего Райкина. Из этой записи видно, что от прежнего великого сатирика там уже мало что осталось. Нет, он по-прежнему поднимал острые проблемы своего времени, был таким же элегантным (белый костюм, в котором он открывал спектакль, это особенно подчеркивал). Однако былая энергия навсегда покинула артиста: по сцене он передвигался осторожно, как будто боясь упасть, лицо его было неподвижным, голос по большей части бесстрастным.

На записи видно, что зал театра забит битком. Хотя на самом деле былая слава Райкина к тому времени уже сошла на нет. Верными ему остались лишь самые преданные поклонники, а все остальные отдались во власть других юмористов, которые в те годы стали расти как грибы после дождя – почти с такой же скоростью, как тогда плодились поп-звезды из разряда «фанерщиков». Юмористы перестроечной поры не утруждали себя серьезным анализом обрушившихся на страну проблем, предпочитая скользить по их поверхности. Короче, снимали пенку. И, самое интересное, невзыскательная публика была вполне этим удовлетворена, что только подхлестывало юмористов в их стремлении обходиться минимальными средствами.

Что касается Райкина, то он прекрасно видел и понимал, куда движется его жанр. В отличие от многих своих коллег. Вот что по этому поводу вспоминает И. Шароев:

«Когда начались новые времена и слово «гласность» получило гражданские права, когда в газетах мы стали читать такое, что глаз, не привыкший к подобному, в ужасе шарахался от газетных страниц, на одном из заседаний деятели эстрады очень радовались, что теперь сатире открыты двери. Один Райкин сидел молчаливый, задумчивый, не вступая в общий восторженный хор.

Пошумев и порадовавшись, присутствовавшие обратились к нему с поздравлениями. Аркадий Исаакович неожиданно сказал слова, остудившие всеобщее веселье и радость:

– Теперь нам будет очень трудно. – И пояснил в ответ на недоуменные возгласы: – Раньше мы говорили то, о чем все молчали. Нам это дорого обходилось, но мы были впереди всех. А теперь каждый день люди читают в газетах, смотрят по телевизору вещи пострашнее, чем то, о чем мы им будем вечером говорить со сцены. И этот процесс будет развиваться дальше. К чему мы придем – сказать трудно. Но к старому возврата нет и не будет. Мы теряем свое оружие, и теперь придется искать все заново: темы, приемы, образы. Надо готовиться к этому.

В помещении, где мы заседали, вдруг стало тихо. Наверное, то, о чем сказал Аркадий Исаакович, в голову никому не приходило. Но все сразу поняли, что Райкин прав: своим мудрым взором он увидел то, над чем многие не задумывались. Будущее показало, что он очень точно все предсказал. Поэтому, наверное, в тот день он был невесел и замкнут: знал, куда мы придем. И это его никак не радовало. Райкин сказал не все, что думал. Но подтекст его выступления был ясен…»

Заметим, что к июню 1987 года, когда в новом театре состоялась премьера спектакля «Мир дому твоему», эта постановка безнадежно устарела. На тот момент в стране уже полгода бушевала гласность, которая вынесла на гребень общественного обсуждения много новых животрепещущих проблем. Казалось бы, что мешало Райкину к моменту открытия театра подготовить к выпуску новый спектакль – тот самый «Поезд жизни», работа над которым началась еще три года назад? Он был более современен, чем «Мир дому…», но света в итоге так и не увидел. Почему?

Судя по всему, Райкин просто понял бесперспективность его выпуска в свете того, что он сказал на том совещании, о котором вспоминает И. Шароев. Кардинальным образом изменилось само время, а с ним и страна, и в этих новых реалиях великий сатирик не видел места как для себя лично, так и для своего искусства. Он понял, что дни его сочтены и в новой действительности «делать погоду» будут другие люди. Более молодые, но также и более циничные, более наглые, чем он. Новое время было противоположно Райкину во всем, но главное – кардинально изменился зритель. Причем не в лучшую сторону. Мелкобуржуазная конвергенция, начатая еще Хрущевым в начале 60-х, сделала свое дело: место умного зрителя, ценившего остроумие, в большей массе занял зритель умом пожиже – ценитель острословия. И он Райкину был уже неинтересен. Более того – он его откровенно пугал, поскольку запросы такого зрителя лежали уже в области не сатиры, а скорее антисатиры. Какой там Н. В. Гоголь с его смехом сквозь слезы – это было чистое раблезианство (Ф. Рабле – французский писатель XVI века, автор книги «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Вот как об этом пишет В. Рокотов:

«Рабле – антисатирик. Это писатель, глубоко презирающий ценности Ренессанса. Хорош сатирик, который превозносит плоть, высмеивает все духовное, пропагандирует скверну и упивается натурализмом – жратвой, половыми актами, испражнениями!

Рабле упорно привязывал смеховую культуру к низу, к попранию норм, к аморальности. Он же дал своему детищу путеводный образ, благодаря которому «анти» обрело бессмертие. Рабле изобразил Телемское аббатство – рай элитариев, которые, живя целиком за счет общества, отбрасывают всякие нормы и делают то, что им вздумается…

Мираж Телемского аббатства вновь возник в конце XX века, когда закончилась великая мировая схватка. Коммунисты и капиталисты победили нацистов, а затем начали бороться друг с другом. Итогом стало падение советского строя…

Место, где «концу Истории» обрадовались больше других, был Советский Союз периода упадка и разрушения. Здесь антиэлита, стыдящаяся своей страны и проклинающая свое прошлое, вдруг обрела путеводный образ. Ее совершенно очаровал Рабле, которого восславил знаменитый советский литературовед Бахтин. Ее пленило Телемское аббатство.

Телема порождала фантазии. Она манила сексуальным раскрепощением, легкостью бытия и красками вечного карнавала. И главное – полной мировоззренческой ясностью, поскольку превозносила телесное. Антиэлита приступила к работе – сооружению рая для избранных, узаконенного борделя, сладость жизни в котором будет обеспечивать общество. Ей было ясно, что нормальное общество этого соорудить не позволит. Зато гнилое элитарному борделю не угрожает. У него нет ни ценностей, ни достоинства. Оно может только завидовать, заискивать и исполнять пожелания. И такое общество позволит выкачать из страны все.

Антиэлита создала клонов Рабле – его бесчисленные мелкие отражения. Клоны замечательно поработали. Во время перестройки они талантливо отстебали советские культы…»

Райкин не застал разгула этих клонов – он ушел из жизни буквально накануне их появления. Однако будучи гением, артист должен был понимать, куда движется дело. Если это так, то можно себе представить ужас сатирика от осознания того, что дело всей его жизни, все то, чем он долгие годы занимался, стоит на грани своего разрушения. «Добрый зритель в девятом ряду» исчезал, уступая место зрителю из «Телемского аббатства». Как и почему произошла подобная метаморфоза, Райкин, видимо, до конца не понимал. И, как говорится, слава богу – сама судьба пощадила артиста от этого открытия, чего не скажешь о нас, заставших расцвет «Телемского аббатства».

Как будто хватаясь за соломинку, Райкин на исходе своей жизни загорелся желанием съездить на гастроли в Америку. Он, видимо, надеялся, что там еще существовал «умный зритель в девятом ряду», который мог бы по-настоящему оценить его искусство – его соплеменники. Кто-то скажет, что ведь и в СССР было много евреев, даже больше, чем в Америке. Но дело в том, что это были другие евреи – «испорченные», из числа проклинателей советского строя и апологетов будущего «Телемского аббатства». А в Америке жили другие евреи – не испорченные. Не испортиться в Мекке всеобщего потребления им помогла сильнейшая ностальгия по советской жизни, которая внезапно охватила их на чужбине. Став американцами, они в то же время остались «совками» в лучшем смысле этого слова. Именно с ними и загорелся желанием встретиться Райкин на закате своей жизни. Тем более что ситуация позволяла это сделать – Горбачев запустил процесс активного «прогибания» перед Америкой (с декабря 1986 года, когда он встретился на Мальте с Д. Бушем-старшим).

Заметим, что сторонников исполнить желание Райкина на родине было не так много. Эти люди просто не понимали, зачем это нужно артисту – рисковать жизнью ради поездки за тридевять земель. Не понимали сатирика даже его дети, о чем можно прочитать в воспоминаниях его дочери Екатерины Райкиной. Вот ее слова:

«В 1987 году появилась реальная возможность увидеть Америку, выступить перед твоими зрителями, навсегда уехавшими из страны и увезшими с собой, в своих сердцах и душах своего Райкина.

Министерство культуры – «за», медицина – «против»: «Как! Перелет через океан! Семь городов! Перелет и поездки по стране, перемена климата! Он не выдержит!» Врачи всегда недооценивали твою эмоциональную силу. Не брали в расчет энергетику твоего зала. Услышав приговор врачей, ты заплакал. Я примчалась к тебе, стала успокаивать. Я говорила, конечно, очень обидно, что разрешение и возможность поехать в Америку пришли так поздно, когда плохо со здоровьем, когда все трудно: ходить, держать вилку и нож, одеваться, бриться… Ну что ж… Зато ты прожил такую интересную жизнь, ты полностью выразил свой неповторимый талант, ты нашел свой жанр, ты организовал свой театр, ты так любим людьми. Ведь это феноменально! Тебя обожают, тебе пишут, ты всегда желанен! У тебя прекрасная, умная жена, у тебя преданные дети, внук… Но ты не был в Америке, ну и что? И Индия прошла мимо, и Япония, и Франция. Зато… И я начинала по новому кругу перечислять все, чем одарила тебя жизнь. Ты внимательно, не перебивая, слушал и как будто соглашался. Когда я выдохлась в конце моего двухчасового монолога, ты сказал: «А что же мы будем делать в сентябре вместо нашей поездки? Теперь уже поздно, наверное, затевать разговор о путевках (дело было в июне)». Я заверила тебя, что позвоню в санаторий, в Латвию, в твое любимое «Рижское взморье», что еще не поздно, тебя с мамочкой там всегда ждут и т. д. и т. п. Казалось, дело улажено…»

Из этого отрывка видно, что дочь боится за жизнь своего отца и все ее желание уговорить его не лететь в Америку продиктовано только этим. Она не понимала лишь одного: ее отец давно простился с этой жизнью и близкая смерть его нисколько не страшила. Его пугало другое: что перед уходом он так и не сумеет вновь насладиться той аурой зрительного зала, которая долгие десятилетия была для него стимулом к жизни и к творчеству. Той аурой, которая уже почти иссякла в зрительных залах у него на родине (для него в первую очередь), но еще осталась в Америке, где жили тысячи его бывших соотечественников, этой ауры, возможно, не растерявшие. И вновь послушаем Е. Райкину:

«Мы расстались. Я вышла из подъезда и столкнулась с твоим директором Д. Я. Смелянским, которому я рассказала о нашем разговоре. Он сказал, что идет к тебе по твоему зову. Через час он звонит мне и, смеясь, сообщает, что как только ты ему открыл дверь, первым твоим вопросом было: «Вы были у Воронова?» И я поняла, что мой монолог не был услышан, вернее, ты его услышал и согласился со мной, кроме одного пункта: «Америка не должна пройти мимо». И я вспомнила слова доброго человека: «Это его последнее желание. Исполните его. Это ваш долг. Сделайте все, чтобы он увидел Америку».

Дальнейшее было просто: нас с Котей (Константин Райкин. – Ф. Р.) обязали подписать бумагу, где мы обещали «заботиться о своем отце». С этим условием мы выехали в Хельсинки и второго сентября самолетом полетели в Нью-Йорк. Тебе было очень трудно. Я была все время рядом. Надо было беречь твои силы для десяти концертов в семи городах Америки: Нью-Йорк, Вашингтон, Филадельфия, Бостон, Чикаго, Сан-Франциско и Лос-Анджелес. Со второй половины гастролей начался нарыв в ухе – ты простудился от кондиционеров в гостинице, в машине, в грим-уборной. Боль не давала спать, врачи делали что могли, я делала необходимые процедуры в номере, за кулисами, но, выходя на сцену, ты все забывал, боль отступала. На сцене царил Артист, а в зале были его зрители! И это был триумф!

Вернулся ты домой счастливый…»

После поездки в Америку дни Райкина были сочтены. Он осуществил то, о чем самозабвенно мечтал, и больше его в этой жизни уже ничто не держало. Жена была под надежным присмотром врачей и его детей, сами дети ни в чем не нуждались и даже более того – родной сын наследовал от него его детище, его Театр миниатюр, которому он отдал почти полвека.

Была закончена и работа над мемуарами. Последняя магнитофонная запись с Елизаветой Уваровой, литобработчицей книги, состоялась 16 октября. Спустя неделю Райкин справил свой 76-й день рождения. Причем в этот день он вышел на сцену в спектакле «Мир дому твоему» (это было 300-е представление) и, как окажется, это был последний сценический выход Райкина на публику. 28 октября великого сатирика прямо из дома увезли в Кунцевскую больницу. Выйти оттуда живым ему уже будет не суждено. О последних днях жизни артиста вспоминают очевидцы.

Е. Уварова:

«В начале декабря, за две недели до кончины, я была у него в больнице. Мы вышли в парк – ему разрешили двадцатиминутную прогулку. Собственно говоря, прогулка – не то слово, ему можно было посидеть в кресле у входа в корпус. И Райкин снова был Райкиным. По-детски весело смеялся, слушая перепалку одного из больных с медсестрой, заметившей своему подопечному, что тот вышел на улицу в домашних тапочках. Человек в тяжелом зимнем пальто, меховой шапке и… тапочках, по-видимому, был взят актером на заметку.

Потом мы вернулись наверх. Пили чай в палате. Он сильно похудел за время болезни. «Да, мне неплохо бы прибавить килограмма два», – заметил он. Старательно ел булочку, поданную к чаю. О чем мы говорили? Конечно, о театре, о работе. Его волновал спектакль, который готовился силами молодежи (речь идет о спектакле «Служанки», который ставил Роман Виктюк, а главную роль играл Константин Райкин. – Ф. Р.). Собирался вырваться на день из больницы, чтобы посмотреть репетицию. Рассказывал о новых замыслах. Написанный С. Альтовым текст его будущего спектакля «Поезд жизни» лежал на столике у кровати. В ближайшее время рассчитывал поехать в Матвеевское, в Дом ветеранов кино, и там работать. Условились, что туда же приеду и я.

И только когда вышел из палаты проводить меня до лифта, грустно вздохнул: «Сколько людей видел этот коридор! И каких!»…»

Е. Райкина:

«Твоя последняя больница… Мы все по очереди, а иногда вместе с мамой, с Володей (В. Коваль – муж Е. Райкиной. – Ф. Р.), Котей и Алешей навещали тебя. Ты был уже очень болен… В последний раз я навестила тебя в больнице в пятницу (18 декабря. – Ф. Р.). Ты был еще очень слаб, но уже ходил. Медленно, скованно, неуверенно, как бы ощупывая ногами пол. На следующей неделе тебя обещали выписать домой. Твой лечащий врач сказала мне с облегчением, что вроде бы кризис миновал, и даже разрешила мне с тобой погулять. Был не очень морозный, но ветреный вечер. Я закутала тебе пол-лица теплым шарфом. Пятнадцать минут гуляли. Я что-то тебе рассказывала, стараясь отвлечь от грустных мыслей, от тревоги, которая была у тебя в глазах. Ты молчал. Вернувшись в палату, я заверила тебя, что в воскресенье опять приеду. Мы опять погуляем, я принесу тебе последние номера «Огонька»… Но ты, глядя куда-то мимо моего лица, сказал: «Нет, мне сейчас нельзя отвлекаться. Надо заниматься новой программой. С чем выходить сегодня к людям, о чем говорить, какие темы поднимать, в каком ключе? Ты понимаешь, как сейчас это трудно, когда все можно, когда сегодня газета острее любого эстрадного сатирического автора. Надо еще думать о грядущем 50-летии театра…» Ты много думал о юбилее. Искал форму его празднования, говорил об ответственности, о своем волнении, даже страхе…»

Аркадий Райкин скончался рано утром в воскресенье, 20 декабря 1987 года. Причем официальные СМИ в течение двух дней не давали никакой информации об этой смерти. Тогда это сделала ленинградская молодежная газета «Смена». Вот как об этом вспоминает Л. Сидоровский:

«…Я уговорил нового редактора питерской «Смены» плюнуть на эту дурацкую традицию, нарушить «табель о рангах» – так наша газета первой в стране сказала своему читателю, что великий артист скончался… Еще в том печальном эссе писал я о том, что необходимо присвоить имя Аркадия Райкина Ленинградскому театру эстрады, что было бы очень правильно поименовать в его честь у нас какую-нибудь уютную улочку. Но к моим предложениям, естественно, не прислушались…»

Вспоминает Е. Райкина:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.